Вышла книга стихов поэта Павла Кирилина.
Я неоднократно слышал чтение своих произведений этим автором и всякий раз за его спиной в моем воображении вырастала величественная фигура поэта "горлана-бунтаря".
Нет, не стихи в "лесенку", не эпатажность строк сближают его с Владимиром Маяковским. Рифмы и ритмы Павла традиционны, соответствуют классической манере, слова, эпитеты, образы проникновенно-спокойны, вдумчивы.
Тогда что же рождает иллюзию близости его с дерзновенным революционером поэтического цеха?
Читаем.
"Сорваны кресты нательные",
В дорожную брошенные в грязь.
То делают люди бездельные,
И слово одно им всем - мразь."
"Ивану Шмелеву"
Здесь все выверено, уравновешено и одновременно... все "по-Маяковски", шиворот-навыворот. И повторенное ни к селу ни к городу дважды "в" ("В дорожную брошенные в грязь", когда вполне можно обойтись безо второго "в", которое кажется, здесь вовсе лишним). И неуместное начало следующей строки с "То", и сомнительное по точности, допускающее двусмысленность определение "бездельные" (можно понять, как оказавшиеся без дела, что не равно лодырю-бездельнику), и такое же приблизительное "с л о в о одно им всем...", уместнее было бы "и м я одно им всем..." и т.д.
Но вдруг фраза "И слово одно им всем - мразь", резкое, "как Нате", все ставит на свои места. Образ, рисуемый четверостишием, наперекор эстетическому изыску, понятен, груб, зрим, отчетлив, при этом жесткий, броский. Сработанный, как у Маяковского "грубо, зримо"...
Ещё пример.
"Ломоть посыпав густо солью",
Стал с упоением читать.
И мир, насыщенный сплошь вонью,
Стал понемногу воскресать."
"Один день Ивана Денисовича"
Какая органически нерасторижимая связь может быть между ломтем, густо посыпанным солью, и упоительным чтением? Никакой. Или очень натянутой, надуманной. Понятно, что заправиться подсоленным ломтем решил очень голодный человек, которому вряд ли до "упоительного чтения", ему бы поскорей насытиться.
Еще.
Сколь стилистически неловко, утяжеленно выстроена строка "И мир, насыщенный сплошь (?) вонью"... То есть, грязью, нечистотами, испускающими миазмы, что не всегда "вонь", но чаще отравляющий газ? И это говорится в отношении мира, где, помимо вони, как ни проклинай его, доминируют неоспоримо позитивные начала, добро, свет, милосердие. Не говоря уже о невпопад втиснутом в строку слове "сплошь", обозначающем нечто повсеместно распростаненное по поверхности, нежели в составе чего-либо.
Но вновь резкое, неожиданное словечко, менее всего стыкующееся с завершающей четверостишие мыслью (Мир... стал понемногу воскрешать) вдруг рисует яркую, емкую картину исстрадавшегося, изможденного физически и духовно человека, припавшего к какой-то заветной книге и воскресший всем своим существом.
Подобных примеров в книге множество, практически на каждой странице этого большого труда, охватывающего события минувшего и начала нынешнего столетия. Нет необходимости, да и невозможно их перечислять.
Нужно принять то, что есть как реальный факт.
Принять поэтический мир Павла Кирилина. Твердый, несгибаемый, не пасующий перед неприемлющими его оппонентами, настойчиво утверждающий выстраданные им истины добра и зла, красоты и уродства, веры и попрания ее.
Читайте, друзья, собранную под яркой обложкой россыпь стихов Павла Кирилина "Повечерие души". Внемлите ему, как читают, понимают и принимают некогда футуриста и языкового хулигана, потрясшего литературную публику строками:
"А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?", ныне признанного великого новатора в поэзии Владимира Маяковского.