Грехопадение. Первое Дождь

    
До двух часов оставались еще тысячи лет. Любой, самый завалященький герой из фантастических романов уже двадцать раз успел бы прочесать Вселенную из конца в конец. Максим трижды сходил в душ, потом,  мерзко похитив из бабушкиного нессесера маникюрные ножницы, аккуратно вырезал из-под мышек излишнюю растительность, еще раз побрил гладкие юношеские щеки, побрызгался дорогим папиным парфюмом, сделав невероятное усилие над возбужденными мозгами, прочитал название – Фо мен. Для мужчин, значит. Для мужиков. Для жеребцов.   
Дед, скривившись от резкого запаха одеколона, не поднимая глаз от газеты – теперь главного своего развлечения, насмешливо  поинтересовался: - Считаешь, что тебе уже пора?
           Максим понял, что для своего предка-разведчика, он девственно ясен и  прост, а все его половые терзания не остались дедом незамечанными.  Мгновенно вспотев, он снова бросился в душ и вымыл голову.
Не успело пропищать два часа пополудни, как Максим расхаживал с очередным букетом, на этот раз он решил проявить разнообразие и набрал охапку синих дельфиниумов и невинно-белых ромашек.
Напрасные старания! Калитка так и не открылась. Он метался по тихой улице битый час с позорными уликами в руках и, наконец, разозлившись на вероломство Мадам, совсем уже собрался перелезть через невысокий забор, как краем глаза заметил заворачивающий из-за угла автомобиль её мужа. Этот лысеющий толстяк почему-то приперся домой посередине рабочего дня.  Максим нырнул в свою калитку и стал наблюдать за соседним участком. Из машины будущего рогоносца вывалилась веселая и уже тепленькая компания, они тащили в дом пакеты с экзотическими фруктами, ящик шампанского и дорого грузинского вина, из багажника  торчала, нагло  ухмыляясь, морда замороженного осетра.
В ярости растоптав безвинный букет, Максим, совершенно убитый, поплелся в свою мансарду, врубил на полную мощность Тяжелый Ржавый Металл, да так, что бабуля  подняла страшный лай. Огрызнувшись на неё, он закрылся в комнатке и приник к биноклю. На лужайке перед домом дымился мангал или, как его окрестила родная бабуся – мангол. Вокруг него, звеня бокалами, отплясывали полуголые тетки, а предмет его страсти, переодетый в дорогое платье, порхает феей  вокруг гостей, виляет упругой задницей, и расточает улыбки,  сочится гостеприимством. Будь ты проклята, обманщица! 
Мальчишка, сопляк, а ты что возомнил о себе? Что она покатится к тебе в руки спелым яблочком? Распахнется вся наружу?
Максим внезапно успокоился. Она, зная наперед эффект, раздевается перед тобой, выставляет напоказ все тайное, что скрывает любая нормально воспитанная женщина. Она поиграет тобой, и, проглотит не глядя, как удав кролика. Неудачное сравнение. Кролика удав гипнотизирует, то есть смотрит пристально на жертву, а потом заглатывает.
Но ты не кролик. Не кролик ты, успокойся. У тебя есть два выхода: либо ты займешься, наконец, английским, или,  залезешь сегодня же в её окно, в тот момент, когда толстяк, её муж - смешной, лысеющий, добродушный и щедрый, отрубиться. О том, что у её гостей имеются длинные любопытные уши и зоркий глаз, Макс не думал.
Подлость, конечно, но не более  вашего вызова, Мадам.
В общем, в десять вечера, едва стали сгущаться летние сумерки, залез Максим к даме сердца в окно, в тот момент, когда вся компания прилегла отдохнуть, в смысле валялась уже в лежку. Мадам, привыкшая к необузданным попойкам своего благоверного, разума в оргии  не потеряла. Она стояла перед зеркалом почти трезвая, стирая влажным тампоном с лица остатки нарисованной красоты, и увидела в зеркале, позади себя отражение возбужденного мальчика.
- Пришел? – С легким недоумением спросила она. – Ну и наглость!
Максиму уже слышалось – «Вон!»  Но Мадам, воровато стрельнув глазками в сторону гостинной, откуда доносился храп как минимум  десяти мопсов, взяла его за руку и повела наверх.

Блюдо было сухое, жесткое, но приправы – бесподобны. Мадам билась и рвалась под ним, как пантера. И Максим сполз с нее обескураженный.
Было что или не было?  А если было, то что? Полное разочарование - вот что было. И ради этого пишутся все романы?  Стреляются  на дуэлях Пушкины?  Умирают Ромео?
Поплелся Максим, несолоно хлебавши, восвояси.
Обалденно он орогатил толстяка! Послеполуденный отдых Фавна закончился полным фиаско. Но, держитесь, Мадам, завтра он повторит попытку. Больше бури и натиска. Больше напора. Долой стыд и страх!
Новый день готовил ему новый  праздник.  Он вернется и продолжит свои игрища. Не надо было ей голой валяться под яблоней, не надо было соблазнять. Он мальчик, конечно, но и мальчики разные бывают.
Назавтра, едва отчалил с гостями накрахмаленный муж, как  Максим возник на пороге её дачи. Букетов он решил больше не дарить. Насколько он разобрался в характере тетеньки, она совершенно не интересовалась романтикой. Сидя за столом в ничего не прикрывающем, бессовестном халатике, она пила кофе. Наверное – сладкий и очень, очень горячий...
- Пойдем. - Просто сказала Элла.

Она повела его в свою спальню. Там, к удивлению Максима, пахло почти как в келье монашки - свежим жасмином и  лимоном. И весь его гонор неожиданно  пропал.
- Ну что скукожился, малыш? – Приободрила она его.
Неизведанный континент - тело женщины стелилось перед ним. Венец мечтаний! Предел желаний! Вдруг оно зашевелилось. Потек сок. Она вся наполнилась вожделенным женским медом. И прикасаясь к её телу, он вдруг испытал чувства, ради которых умирают.
Вернувшись к себе в комнату, Максим долго рассматривал свое лицо в зеркале и вспоминал, как она шептала:
- Ты – красивый, какой ты красивый мальчик!
Максиму было немного стыдно, что он такой красивый, но приятно слышать эти слова. Остаток дня он провалялся в своей мансарде на диване с книгой в руках - «Властелин колец» на английском, совершенно не соображая о чем идет  в романе речь. Мысленно он находился в  спальне дома напротив и очнулся только, когда бабушка уже раздраженным тоном прикрикнула снизу:
- Ты идешь, наконец, ужинать?
Он поднялся и, проходя мимо окна, бросил случайный взгляд на соседский домик. Спальня Мадам – главный Максимов магнит была ярко освещена и шторы не задернуты. Его взгляду предстало зрелище, заставившее его побледнеть. В кровати, на которой он недавно потерял свою драгоценную невинность, копошились два существа. Максим остолбенел. Видимо, вернувшийся с работы муж возжелал семейных ласк и взгромоздился на родную супружницу. А почему не задвинуты шторы? Неужели она специально их оставила, дабы заставить  мальчика ревновать? Ну и сука!
Спустившись на ватных ногах к столу, он взял из бабушкиных рук чашку чая и уставился в неё, видя перед собой только похабное зрелище в соседнем доме.   
- Бутерброд возьми.
Максим откусил кусочек и удивленно взглянул на хлеб.
- Что это? Семга? Откуда? – Он пожевал бутерброд. - Неужели в нашей Уче завелась такая рыба? Раньше там ловились одни только сикельдоны для кошек.
- Курдюмов презентовал. – Коротко ответил дедушка, накладывая себе посыпанную укропчиком влажно дымящуюся молодую картошечку. 
- Какой такой Курдюмов?
- Сосед. Муж твоей тайной пасии. Он работает продавцом в рыбном отделе.
Максим представил сцену в спальне и, зажав рот, выскочил из-за стола. Во дворе он осквернил цветущие кусты роз. Перед его глазами стояло непристойное зрелище – пузатый Курдюмов подмял под себя сухощавую жену…   И заныло сердце. Неужели ревность?
Вернувшись на веранду под уютный свет оранжевого абажура, Максим заглянул в буфет, где в хрустальном графинчике мирно дремал дедушкин коньяк. Он налил себе полстакана, и на глазах у изумленной бабуси, одним залпом опрокинул в себя обжигающую жидкость.   
- Не слишком тебе будет? – Поинтересовался дед.
Ночь принесла новые страдания – алкоголь пополам с дурацкой ревностью совсем его  истерзали,  и, уснув на рассвете, он проспал до обеда.   
Проснувшись, сразу же вспомнил ту гадкую сцену, и женщина показалась ему отвратительной. Он сообщил родичам, что едет в библиотеку, и сбежал в Москву. Какое счастье, что матери не было дома, а отец появлялся вечером и не слишком надоедал воспитанием.

Но город плавился от жары, промаявшись в духоте, ученье в прок  идти никак не желало, перед глазами застыла та похабная сцена в спальне, решил освежиться. Проклиная свою впечатлительность, Максим поехал в Сокольники на Путяевские пруды, но и они от изобилия купающейся публики стали грязны и омерзительны ему. Наконец, не выдержав столичной жары, он, нагруженный продуктами из того самого магазина, где Курдюмов отвешивал покупателям треску да мойву, налюбовавшись вдоволь на соперника и испытывая к рогоносцу даже какую-то брезгливую жалость, вернулся в дачный поселок.

Бабушка варила в медном тазике клубничное варенье и отгоняла  ос, облепивших блюдечко с пенками.
- Явился? – Поинтересовалась она. - А отец когда прибудет?  Сад совсем зарос, - и раздраженно добавила, - в доме три мужика, а траву скосить некому…
Максим не слышал её. Он, сбросив продукты на стол, схватил удочку и отправился на речку. Выйдя из калитки, он сразу же наткнулся на появившуюся из-за поворота улицы соседку. Она тащила за собой молчаливого ребенка, вытирая ему испачканный шоколадом рот. Заметив Максима, притормозила. Молча, не здороваясь, протянула руку и погладила гладкую мальчишескую щеку и прошептала.
- Приходи в два.
Он хотел сказать, что видел её тогда с мужем, что она стала ему противна…  Но, неужели, всё еще желанна? Он прошептал в ответ, проклиная себя за бесхарактерность:
- Приду.
Неделю продолжалось его послеполуденное блаженство. Она была талантливым учителем и обучила его всем известным ей любовным аттракционам. После сеанса любви Элла курила в постели, а он вдыхал плотский запах её ядовитых  духов.
«А бедра её метались, как пойманные форели, то лунным холодом стыли, то белым огнем горели…» - Сказал Максим, поглаживая её покрытое загаром бедро.
- И кто же так элегантно пишет о е…ле? – Грубо поинтересовалась она и засмеялась своим развратным смешком. Максима всегда коробила её вульгарность, которой она и не скрывала, впрочем. Но тело! Божественно стройное, с тщательно вытравленными везде, кроме стратегического местечка, волосами. Гладкие  ноги, пульсирующая влажным жаром вульва.
Он быстро пробежал по её телу легкими поцелуями и наклонился над секретом её женственности. Раздвинув коричневую по краям и розовую в глубине плоть, он несмело прикоснулся к розовому холмику языком, и женщина взорвалась стонами сладострастия. Он оторвался и испуганно взглянул на неё – своими неистовыми криками она разбудит не только спящего в соседней комнате  ребенка, но и всполошит всех соседей.
- Тише, милая, тише. - Прошептал он, проникая языком в её нежные глубины.
Раньше, когда он представлял себе это действо, ему становилось неприятно – волосы, запахи… Но женщина была слегка солоноватая и благоухала мускусом. И так беззащитно-нежна там.
- Боже, - выдохнула она, - как сладко, как приятно. Ты будешь великим любовником, мальчик. - Убежденно добавила она.
Он сделал это! Он превозмог в себе тупую обывательскую пошлость!