ДОБРЫЙ МЕСЯЦ МАЙ
… - Ничего, авось, не пропадёт…коза ведь, не человек. Ну привыкла, знамо дело, за столько-то лет, и всё ей знакомо, всё изведано, вот ведь все кусты в округе пережевала-перетёрла… Эх, Машка, Машка… Как теперь тебе на новом месте-то… Смешная-то она была, всё рукав мне на рубашке сжевать норовила… Ничего, ничего, пообвыкнет, попривыкнет, Валентина - тётка добрая, обходительная… Ничего… А котейка… А что котейка, в деревне ведь остался, не в лесу глухом, накормят люди-то, приласкают. Он хитрюга-то, Кузя, и в лучшие времена дома не ночевал, рыжая его морда. Появится раз в три дня, а на крыльце-то уже плошка с молоком сеструхой Ленкой приготовлена. Вот он и лакает, аж щурится от удовольствия и мурчит, как трактор Кузмича… Нет, с собой его брать ну никак нельзя было, и ему тяжко было бы, да и мне с ним куда?... Тепло-то сегодня, прямо по-летнему тепло! А по травке словно солнышко пробежало, да собой и покрасило. Вон, одуванчиков жёлтых не перечесть. Это хорошо, теперь Машке свежей травке рада поди. Да и не только ей радостно, безрогой, а и человеку хорошему приятно. Май – месяц добрый!
Внезапно поднявшийся ветер осыпал дорожной пылью и убежал вперёд по дороге, оставив едва уловимый пряный запах багульника, а напротив Степаныча остановилась «легковушка».
- Слышь, батя, - приоткрыл дверцу веснушчатый малый в бейсболке, - до райцентра далеко ещё? А то у вас тут как в тайге, с дорожными знаками беда… А ты, батя, прямо как Иван Сусанин, с посохом идёшь. Издалека, видать, идёшь, а?
- Угадал, парень, иду действительно издалека, Сибирь она ведь большая, вот и иду, а где и еду, ежели повезёт. Вот теперь и тебя эксплуатировать буду, возьмёшь, что ли, на борт или как?
Степаныч ухватил рукой лямку рюкзака и вопросительно взглянул на паренька.
- Садись, садись, батя, а палку свою и рюкзак назад положи. Вдвоём веселее, как-никак.
Степаныч неуклюже забрался в машину, и она тронулась, вновь окутав на мгновение пыльным облаком придорожные кусты.
- Путешественник ты, батя, как я погляжу, - криво усмехнулся парень, - а далеко ли до райцентра, так мне и не ответил.
- А потому и не ответил, что сам этого не знаю, да и места эти впервые вижу. Кстати, зови меня Василием Степановичем, а то всё батя, да батя, неудобно, как-то.
- Договорились, - сверкнул глазом парень. – Ну а меня Витьком кличут, Витьком и всё, и никакого отчества, потому как детдомовский я, и кто те двое, что мне жизнь отпустили, я не знаю, да и знать не хочу.
Они замолчали оба и, думая каждый о своём, смотрели на бегущую под колёса ленту дороги и осколок всё ещё тёплого вечернего солнца, что тонуло там, вдалеке, под перинами лиловых облаков, медленно опускаясь к тёмной полоске леса.
- Может быть уже расскажешь мне, Василий Степанович, куда ты путь держишь, - сказал, наконец, Витёк, ловко прикуривая на ходу сигарету.
- Расскажу, отчего не рассказать, - отозвался Степаныч. – Вот ты когда-нибудь море видел, а, Витёк? По-настоящему, а не в ящике телевизионном?
- Ездили как-то по-малолетке с детдомом в Анапу. Только давно это было, не помню уже ничего. Море как море, вода, да и только…медузы там вские, водоросли… а что? – усмехнулся Витёк.
- А вот я никогда море не видел, - вздохнул Степаныч. – Шестьдесят лет живу на свете, а так и не знаю, какое оно. Люди говорили, что живое оно и разное бывает, цвет меняет, прямо как перчатки, всё от погоды зависит. Да и то… что я в жизни видел-то, кроме десантуры своей и вспомнить нечего. После училища распределили под Рязань, там и служил все годы. А потом вернулся в свою деревню, где и жил с сестрой. Больная она у меня, сердечница, надолго оставить нельзя. Вот и не оставлял. Дом, сестра больная, коза и кот, так и жизнь пролетела. Но теперь я свободен, свободен, как ветер в поле. Умерла сестричка, два дня помучилась и всё… Козу соседке отдал, дом досками забил, ну а кот… а что кот, он хитрюга всегда был, днями пропадал, не дозовёшься. Приголубят… приютят, люди у нас добрые.
Степаныч помолчал, словно вспоминая что-то.
- Вот и иду теперь, посмотреть хочу, какое оно, море?!
- Вот что, батя, ой, извиняй, Василий Степанович, - засмеялся Витёк, - мне тут по делам заехать нужно в деревеньку одну, тут уже недалеко будет и главное, что по дороге, а потом я тебя опять на трассу вывезу. Составишь компанию, а, Степаныч?
-Так мне, вроде, спешить некуда, отчего не заехать, людей не посмотреть. Поехали, конечно.
Василий Степанович поудобнее устроился в кресле и, подняв воротник видавшей виды защитного цвета ветровки, прикрыл глаза.
Витёк повнимательнее рассмотрел своего пассажира, отмечая, что у «старичка» ещё совсем не старое тело, мускулистые жилистые руки и сильные плечи. Седина уже обильно тронула его волосы, и лишь на затылке местами проступала пшеничного цвета поросль. Десантурная тельняшка не первой уже свежести не бросалась в глаза, но и заметить её было не сложно. «На море, значит, собрался «солдатик» - посматривал на спящего Степаныча Витёк, - Хорошо, наверное, сейчас на море, ни мошки тебе, ни духоты, лежи себе на солнышке, грейся… А может, тоже махнуть вместе со стариком, а чё? Дельце закончу и айда, пошло всё к чёрту, и на песочек загорать…».
Машину тряхнуло, и в свете фар мелькнула дорожная табличка, сообщающая, что до Нечаево осталось пять километров.
- Просыпайся, батя, - оживился Витёк, - сейчас и поужинаем, да и выспимся по нормальному.
Вскоре стала видна уходящая вправо грунтовая дорога и покосившийся столбик с табличкой «д.Нечаево». При въезде в деревню Витёк остановил машину и, достав записную книжку, проверил адрес: «Ага, третий дом с левой стороны… Петрова Анна Николаевна. Понятненько. Вперёд и по левую сторону».
- Вылезай, батя, приехали, - дёрнул рычаг ручного тормоза Витёк. – Однако ночь на дворе, а мы ещё ни в одном глазу, - рассмеялся он. – Слушай меня, Степаныч, - Витёк поправил съехавшую на нос бейсболку и продолжил: - Не вздумай сказать хозяйке, что мы специально к ней ехали, а то и на порог не пустит. Скажем, что машина поломалась, и нам бы ночь переночевать, а утречком машину починим, да и съедем.
Покосившийся, давно не крашеный забор и распахнутая настежь калитка говорили то ли о бедственном денежном положении хозяев, то ли о полном их безразличии своего существования. Да и сам деревянный домик не внушал оптимизма и давно уже скучал по умелым мужским рукам.
Витёк уверенно постучал в дверь, и когда она, скрипнув, открылась, ловко прошмыгнул внутрь, потянув за собой Степаныча.
- Что это… кто вы…кого вам нужно? – послышался испуганный женский голос, и в полумраке коридорчика Василий Степанович увидел, наконец, русоволосую средних лет женщину, опешившую от внезапного появления двух незнакомцев.
- Да что же вы так всполошились-то, женщина, ничего плохого мы вам не сделаем. Машина у нас сломалась как раз возле вашего дома, ну не ночевать же нам в холодном автомобиле.
Витёк по-дурацки ухмылялся и, взяв женщину за локоть, подталкивал её к комнате.
- Вы бы нас пожалели да накормили, да и спать бы уложили, а утречком только бы нас и видели…
«…И туманы-то всё холодные, и перелески мокрые… куда ни глянь, всё дожди и дожди, как зарядят, проклятые, спасу нет, и капли по крыше, словно пули из автомата щёлкают, щёлкают… А ведь где-то море тёплое, песок горячий и люди добрые, улыбчивые…» Василий Степанович по привычке провёл загрубевшей ладонью по скатерти стола и посмотрел на храпевшего на кровати в углу горницы Витька.
- Спасибо вам, Анна Николаевна, что приютили, да накормили, - Степаныч улыбнулся. – Давайте выпьем за вас, Аннушка, хороший вы, видно по всему, человечек. А доброта, как известно, спасёт мир.
Они звякнули стаканчиками, и Аннушка смешно замахала ладонью у рта.
- Ох, не могу я эту водку пить, - поморщилась она, - ну такая она противная. А вам, Василий, спасибо за добрые слова, только вот доброта моя не всем по душе вышла. Муженёк-то мой от меня сбежал. И прожили-то мы с ним всего пять лет, но всё же… Пошёл с утра в магазин за хлебом, - Аннушка засмеялась, - и только его и видели. Нет-нет, не пропал он без следа, соседка Настюха его потом в городе видела, даже с ним поздоровалась, а он морду отвернул и вид сделал, что не знает её… С тех пор вот уже год как одна живу. И вроде не старая ещё, сорок пять – баба ягодка опять, - Аннушка вновь рассмеялась. – Крыша подтекает, забор скоро совсем завалится, а хозяин-то тю-тю! Ну да Бог ему судья, проживу как-нибудь.
Василий смотрел на Аннушку, на её красивые, уставшие от одиночества глаза и, прислушиваясь к собственным ощущениям какого-то внутреннего торжества, понимал, что никуда ему теперь не деться от этой поздней любви.
Они просидели за столом до рассвета, и любопытная ночь, подглядывающая за ними в оконце жёлтым глазом луны, спохватившись, спряталась за ближайшим лесом.
- Ну что, полуночники, - проснулся, наконец, Витёк и уселся за стол, потянувшись за бутылкой водки. – Воркуете, аки голубки, как я посмотрю. А между тем, Анна Николаевна, у меня до вас дело, как говорят в Одессе. Не догадываетесь, какое? – Он звякнул стаканом. – Должны вы, Анна Николаевна, людям ответственным должны, а долги ведь отдавать надо. Понимаете меня, ведь правда?
- Ах вот вы о чём, - тихо произнесла Аннушка. – Только вот поздно вы приехали. Деньги-то в вашем банке мой бывший муженёк брал, у него и спрашивайте, если сумеете его найти. А со мной он ни копейкой не поделился.
- Ваши семейные дела меня абсолютно не колышат, от слова «совсем». – Витёк резко подвинул к себе стул и, покопавшись в кармане висевшей на спинке ветровки, достал какие-то бумаги. – Вот, вот… Не изволите ли взглянуть на эти расписки, Анна Николаевна? Двести тысяч долга за вашим муженьком. Соблаговолите ли расплатиться или как…?
- У меня нет таких денег, да и не было никогда! – В глазах Аннушки появились слёзы. – Спрашивайте у бывшего мужа, при чём здесь я?
- Ах ты, ведьма! – закричал Витёк. – И где, скажи на милость, я буду искать твоего урода??? По всей России, что ли??? Нет, ошибаешься, эти деньги отдашь мне ты! Найдёшь, где хочешь, и отдашь! Курятник вот свой продашь и вернёшь. Всё, что причитается! Не, ты глянь, батя, какая клиентура-то пошла, а?? Слышь, тётка, ты сейчас напишешь мне расписку, что продала мне, Козякову Виктору, свой дом. А позже мы поедем с тобой к нотариусу и шлёпнем печаточку. Так что собирай вещички, Анна Николаевна, а мы подождём. Так что ли, батя, а?
В наступившей тишине стало слышно постукивание висевших на стене «ходиков» и мышиные шорохи за плинтусом у печки.
- Вот что я тебе скажу, Витёк, - встал из-за стола Василий Степанович. – Ты сейчас возьмёшь свои бумажки, положишь их в курточку и свалишь отсюда ко всем чертям. Пока жив, - добавил Степаныч и снял с себя ветровку.
- Ага! – вскрикнул Витёк. – Спелись, значит?!
Он вскочил со стула, отбросив его к стене и, выхватив из кармана нож, двинулся на Степаныча.
- Вот тут в огородике мы, дед, тебя и закопаем. Готовься, старый!
Ловкий и быстрый выпад в сторону Степаныча у Витька не получился, его рука попала в стальные клещи Степаныча, а от сильного апперкота тело его взлетело ввысь, на секунду задержалось в воздухе, а потом с грохотом обрушилось на пол, попутно поломав стул,и щепками этого стула разбило недопитую бутылку с водкой. Продолжения «дуэли» не последовало, так как нокаут плавно перешёл в нокдаун, и Аннушка долго приводила в чувство коллектора Козякова. Ну а Степаныч проводил до машины с трудом передвигавшего ноги Витька и на прощание, нахлобучив на его вихрастую голову бейсболку, дал тому добрый совет никогда больше не появляться у этого домика, да и вообще забыть о его существовании…
А вечером они сидели с Аннушкой на крылечке и, любуясь красками молодого весеннего заката, говорили о том, как хорош и добр в этом году месяц май. А ещё говорили о море, представляя, какое оно там…море…!
Д. Грановский