Всем тем, кто не жалел тепла души,
Кто обогрел, кто спас, не рассуждая.
Кто, с ближними делясь, свой путь земной прошел,
Свою судьбу в судьбу страны вплетая.
Холодным ноябрьским вечером, одним из тех вечеров, когда темнота и холод окутывают все вокруг, а ледяной воздух беспощадно обжигает щеки и легкие, в покрытое морозным узором окно дома постучали. На этот звук отозвался старый пес, лениво несший свою вахту за потемневшим забором.
Стук повторился, и, прежде чем в доме загорелся тусклый свет, в окне появилось лицо старой женщины. Она быстро взглянула на пришедших, и через пару минут ворота распахнулись, приглашая гостей войти.
– Вот, Семеновна, жиличку тебе привела, - раздался из темноты бодрый голос. – С ребенком, пустишь на постой?
– Ну что ж, проходите, посмотрю на вас, кото ты мне тут привела, - старуха окинула суровым взглядом бесформенную женскую фигурку, замотанную в старый платок, со свертком на руках и старым чемоданчиком.
- Вот, с поезда она, с дороги. Ладно, сами тут разберетесь… - поспешно удалилась женщина, приведшая «жиличку».
Жиличка застыла, перешагнув порог дома и оказавшись в просторной теплой кухне с большой печью. Хозяйка дома, высокая сухощавая старуха строго взглянула на вошедшую:
- Ну, чего замерла, снимай боты и проходи. Ребенка дай сюда, замерз небось. Парень?
- Девочка. – ответила усталым и каким-то бесцветным голосом молодая женщина и, передав старухе сверток с ребенком, начала быстро разматывать старый, выношенный, когда-то бывший кашемировой шалью, платок.
Старуха, бережно взявшая сверток с ребенком, поспешила к стоявшей за печью, кровати. Она уверенным и быстрым движением распеленала спящего ребенка и осторожно переложила его на чистые простыни, прикрыв теплым стеганным одеялом.
- Худенькая какая, месяца три? – спросила она тихо.
- Пять, - ответила блеклым голосом молодая. – Спасибо вам.
- Не за что, раздевайся, сейчас воды нагрею, а пока вот – поешь с дороги, - и старуха поставила на стол тарелку с вареной картошкой и положила большой ломоть черного хлеба. – Сейчас схожу к соседке за молоком, а ты ешь, вон, кожа да кости. Не дело это. Синюшная какая, откуда ты такая?
- Из Иркутской области, - пролепетала молодая. - Спасибо, - «прожевала» она свои слова, с жадностью набросившись на еду. Это неправда, что человек ест не так, как животное, опосредовав этот ритуал приборами, по-настоящему голодный человек набрасывается на еду не хуже голодного волка. Вот и эта истощенная женщина ела, как голодный волчонок, быстро и жадно.
Старуха грустно покачала головой, накинула шаль и вышла, она вернулась через полчаса, неся небольшую глиняную кринку, замотанную чистой белой тканью.
- Ну, ладно, мойся и ложись, спать будешь за печью, ребенка не заспи, завтра колыбель принесу с чердака, от сыновей осталась…
Молодой женщине очень хотелось заплакать, но слез почему-то не было. От еды, тепла и неожиданной грубоватой заботы этой чужой одинокой старухи ее разморило, сил не было даже для того, чтобы заплакать. Она покорно прошла за занавеску, наскоро смыла с исхудавшего тела дорожную грязь, надела чистую рубашку, выданную старухой и шмыгнула под одеяло к мирно посапывающему ребенку, моментально провалившись в тяжелый сон.
Старуха горестно усмехнулась, глядя на спящих мать и дитя. Она долго еще смотрела на низ из-за краешка занавески, тяжело вздохнула, прошептав:
– Спи, спи, бедолага, умаялась, видать крепконько тебя жизнь прижала. Ничего, ничего… - прошептала старая женщина и пошаркала к себе в комнату, где со стены на нее смотрели фото мужа и двух красавцев – сыновей. В эту ночь она так и не смогла заснуть, долго ворочалась и вздыхала.
***
Проснувшись утром от яркого, совсем не характерного для ноября, света в теплой и мягкой кровати, Мария ощутила, ставшее привычным, чувство тревоги, она впервые спала так крепко и ни разу за ночь не проснулась, ребенка рядом не было.
Осознание этого моментально подбросило ее из теплой кровати, вскочив, она направилась в комнату старухи, ступая босыми ногами по прохладным половицам пола. Услышав привычное агуканье и радостный ласковый шепот старухи, она успокоилась.
Ребенок лежал на кровати старухи в ярких лучах солнца, а старуха развлекала младенца, как умела, ласково разговаривая с ним. На суровом морщинистом лице ее играла улыбка. Эта улыбка казалась молодой женщине чем-то неестественным, чужеродным, откуда ей было знать, что старуха улыбается впервые за прошедшие десять лет. Ее покрытое морщинами лицо, снова неловко привыкало к улыбке, а в выцветших от слез глазах снова светилась тихая радость.
– Проснулась? – не глядя на Марию спросила она. – Как назвала-то?
– Лида.
- Лидочка, значит, прибывшая из Лидии. – улыбнулась еще шире старуха. – Документы-то у тебя есть какие?
Мария быстро метнулась к своему раскрытому чемодану и достала из большого, стянутого резинкой кармана бумагу. - Вот, только это…
Старуха пробежала взглядом бумагу: - Ладно, сходим после к участковому, он у нас мужик правильный, поможет. И на работу тебе устраиваться надо, с Лидочкой я посижу, мне не в тягость.
Мария застыла от неожиданных, таких невероятных слов этой чужой старой женщины, сейчас она переворачивала абсолютно черную и безнадежную страницу ее жизни. В этот самый момент ни молодая, ни старая еще не осознавали, как их судьбы накрепко, навсегда связывались одним прочным узелком.
Старуха наблюдала за тем, как Мария возится с ребенком и улыбка, так нежданно появившаяся на ее лице впервые за долгие годы одинокой жизни, больше не хотела исчезать.
Эта улыбка и волна счастья, так мощно поднявшаяся в ее заскорузлой от горя душе и надежда, что в ее доме снова зазвучит радостный детский смех, вызывали в ней другое чувство, чувство тревоги: «Только бы задержались, только бы не ушли!» - стучали тревожные молоточки в ее голове. Она готова было отдать все, что у нее было, только бы эта нищая девчонка со справкой об освобождении и анемичным голубоглазым ребенком оставались в ее доме.
Старуха переживала, а со стены на нее смотрели и улыбались со своих фотографий муж и два красавца-сына, не вернувшиеся с войны.