я не автор некоторое время у лагерных диссидентов произошло разочарование. Ведь не случайно писал Андрей Донатович в статье «Диссидентство как личный опыт»:
«…Поскольку политика и социальное устройство общества - это не моя специальность, то можно сказать в виде шутки, что у меня с Советской властью вышли в основном эстетические разногласия. В итоге Абрам Терц - это диссидент главным образом по своему стилистическому признаку. Но диссидент наглый, неисправимый, возбуждающий негодование и отвращение в консервативном и конформистском обществе».
«Идейные» диссиденты сочли абсолютное равнодушие Синявского к своим политическим убеждениям и манифестам проявлением молчаливого «соглашательства» с окружающей действительностью, стремлением «ужиться» в лагере. Напротив, примкнувшего к ним Даниэля они признали принципиальным человеком и борцом против Системы. Им даже в голову не приходило, что могут существовать оппозиционеры, которые выражают протест как-то по-иному, не голодовками и отказами ходить на политзанятия, а литературной деятельностью, «инакомыслием» стилистики. И начинаются неприличные игры, отфильтрованные «воспоминания», где Синявский описывается как лагерный «придурок», потому что он помимо работы грузчиком какое-то время подметал территорию. Правда, то же делал и Даниэль, но тут уж подчёркивается, что «затем его перевели на тяжёлые работы»: ведь Юлий Маркович поддерживал «политиков».
Между тем Синявский был крайне щепетилен в вопросах чести. И этому как раз способствовала фигура Абрама Терца. В беседе с Джоном Глэдом писатель вспоминал о своих отношениях со следователями:
«…Конечно, был долгий их нажим, чтобы я признал себя виновным. Для них это очень важно. Понимаете, человек, признавший себя виновным, он как бы выбывает из игры, тем более он еще и раскаялся. Ему дают, конечно, меньший срок, сейчас даже освобождают таких людей. Вот. Им это выгодно. Если бы я, предположим, признал себя виновным, значит, я бы покончил самоубийством в метафорическом смысле, то есть я бы убил Абрама Терца».
Вот ведь что главное: убил бы Терца! А значит, убил бы себя…
Именно места лишения свободы позволили мифическому Абрашке Терцу вырасти в значительную, реальную личность, которая сопровождала Синявского повсюду. Лагерные впечатления и опыт продолжили развитие именно Терца как писателя, обострили именно «терцевское» видение мира. Вот как объясняет подобный процесс Синявский, продолжая мысль о том, что следователи фактически заставляли его убить «второе Я»:
«Кстати, отсюда и рождается сопротивление, и поэтому я в лагере продолжал писать, и даже как Абрам Терц. Но это отдельный разговор… Это интересный и разнообразный мир, в который я попал, среда зеков. Сказка - мой любимый жанр, тем более когда она на реальной подкладке, а не просто романтические мечты и вымыслы. В лагере я встретил как бы свою реальность, понимаете, фантастическую реальность, которую раньше я придумывал. А тут она оказалась под боком…
Лагерь для меня, если говорить высоким словом, это такая невероятная встреча с собственным народом. Причем с народом, взятым в какой-то густоте всего самого лучшего и самого худшего… И поэтому я вдруг почувствовал себя в стихии собственного народа, как одно из проявлений этой народной стихии. Тут Абрам Терц неожиданно обрёл свою родную преступную, блатную почву под ногами. И очень обогатил в этом плане, я думаю, меня надолго. Я часто с благодарностью вспоминаю о лагере, хотя это была очень трудная пора».
Абрашка Терц попал в свою среду! Не только в среду уголовную: особо важно, что в «фантастическую реальность»! И фольклорный персонаж низовой, крайне незатейливой литературы продолжил сам творить новую литературу сообразно художественным установкам и мировоззрению – своему и своего двойника Андрея Синявского.
Однако и на этом не заканчивается история наглого вторжения песенного Абрашки в реальную жизнь Андрея Синявского! Одесский жулик так же бесцеремонно влез и в его реальную смерть.
Вот что поведал литератор Петр Вайль о своём прощании с телом Синявского в феврале 1997-го года:
«В Париж я прилетел за день до похорон, ближе к вечеру позвонил Марье Васильевне. «Если приедете прямо сейчас, гроб ещё открыт. Есть шанс увидеть Синявского, - сообщила она. - Да к тому же в виде пирата». Много лет зная Марью Васильевну, я сказал: «Да ну вас». Она вдруг возбудилась: «Почему это «да ну вас»? Когда умер Жерар Филип, его хоронили не в партикулярном платье, а в костюме Сида. Почему Синявский, который всю жизнь был флибустьером, не может лежать в гробу в виде пирата?». В его доме было всё так же, Марья Васильевна повела на второй этаж, где стоял на подставках гроб. В гробу лежал Андрей Донатович с пиратской повязкой на глазу. Строго говоря, в повязке лежал Абрам Терц. Это он при жизни любил прохаживаться по комнате, нацепив «Веселого Роджера», и именно это после смерти имела в виду вдова, устраивая макабрический карнавал. Ведь 25 февраля 1997 года умер один человек, но два писателя — Андрей Синявский и Абрам Терц».
©