я писала этот роман будучи полностью обеспеченной мужем. Аркадий Асадов зарабатывал не плохие деньги. И тогда еще любил меня.
Кстати его отцу 7 сентября исполнилось бы 100 лет. И, к слову скажу, евреи на телевиденьЕ об этом не помнят. И никогда не вспомнят.
Они с помпой хоронят еврея на кладбище ДЕВИЧЬЕГО монастыря.
О чем я? О жванецком.
Ладно пусть сейчас повеселятся...
И ТАК РОМАН НАПИСАННЫЙ НОЧЬЮ
- Решайся, Катя. - Прозвучал голос из темноты, словно Максим подслушал её мысли. – Не оставите же вы ночевать несчастного странника под дождем у вашего порога, хоть в этом и есть что-то очень романтическое.
И в подтверждение его слов сверкнула целая армада молний и свет, внезапно выделил из темноты его блестящие глаза, манящие своей грозной силой.
- Пойдем. - Просто сказала Катя.
Она подняла гордо голову, словно Мария-Антуаннета идущая на эшафот, и двинулась по лестнице вверх. На последнем этаже Катя вытащила ключ и от волнения и темноты долго не могла попасть им в скважину, но снова сверкнула молния, осветив обитую поношенным дермантином дверь, и она распахнулась. Малюсенькая мохнатая Муха, собачка-папильон, предок которой не покинул несчастную Марию-Антуаннету даже на плахе, шмыгнула под кровать. Пока эти предатели обнимались, она тряслась от страха, совершенно забытая ими в этом чудовищном грохоте и темноте, полной опасностей.
- Проходи. - Сказала Катя. Она отправилась на кухню, где в шкафчике хранились свечи на случай отключения электричества. Вытащив запыленный медный подсвечник, она вставила в него свечку, чиркнула спичкой, и в тусклом свете Максим разглядел квартиру, где жила Катя. Даже в неверном, колеблещемся свете свечей она производила впечатление сиротливости: стены, обтянутые старенькими обоями, вытоптанный палас на полу, заурядные плюшевые диван с креслами-близнецами. И неуют.
Катя его глазами рассматривала свой дом, и он ей очень не понравился. Да, увлеченная своим творчеством, она не придавала значения домашнему хозяйству, хотя какой-то приличный уровень чистоты и порядка все же поддерживала. Её мужчины не были снобами и дешевая обстановка их не смущала, зато не дураки были пожрать - требовали от Кати вкусной пищи, и Катя научилась её готовить. Она даже умела печь слоёные пирожки и делать желе из яблочного сока, ванильного йогурта, завалявшегося варенья и замороженных ягод. И не по-московски вкусный, почти узбекский плов. Но сейчас эти её замечательные кулинарные таланты не были видны, а квартира – вот она. Хорошо ещё, что темновато и не заметны другие прорехи бедности.
- Кто – это? – Поинтересовался Максим, разглядывая на стене фотографию в простенькой рамочке.
- Мой отец.
- Он играл в футбол?
- Да, и был страшно знаменит, но я его славы уже не застала.
- Погоди, - задумчиво сказал Максим, - его имя… Мой отец – страстный болельщик, он до сих пор помнит каждый великий гол…
- Бурмистров. – Быстро ответила Катя. - Глеб Бурмистров.
- Не может быть, - Максим пораженно оглянулся, - любимый футболист моего отца. Да он сравнивал его с Горинчи! А как отец сокрушался, что он внезапно исчез, перестал играть. Он жив?
- Да. - Вздохнула девушка, представив папу в больничной палате. И с радостью подумала. – «Но деньги-то на его освобождение мы добыли!»
- А почему он ушел из спорта?
- Печальная история, не время сейчас вспоминать… Хочешь выпить? К сожалению, не могу предложить кофе. Плита не работает. – Пояснила она.
- С удовольствием.
В холодильнике томилась бутылочка настоящего шампанского, которую брат притащил с какой-то очередной презентации. Она вынула пачку хрустящего печенья и шоколадные конфеты, высыпала их в коллекционную, старинной китайской работы, вазочку. И сама удивилась: сколько ещё, оказывается, в доме завалялось дорогих вещичек.
Проходя по коридору, Катя увидела слабый свет в своей спальне. Она заглянула туда и обнаружила Максима, стоящего над её кроватью и любующегося шелковым батиком, висящим в изголовье.
- Юноша, вам мама не говорила, что неприлично заглядывать в девичью спальню?
- Пардон. Искал ванную и сюда попал случайно. – Он кивнул на стену. - Кто это сделал?
- Я.
- Эти ирисы и подсолнухи… Где-то я их уже видел.
- Наверное, у Ван Гога. – Смутилась Катя. - Я не волшебник, я только копирую пока что. Но наступит момент, когда я научусь, и буду делать великолепные вещи. – Заносчиво добавила она.
- Никто и не сомневается. Уже чувствуется дарование. - Он взял из Катиных рук бутылку шампанского и открыл её так ловко, только туман поднялся над горлышком.
- За что мы пьем? – Спросил он и сам же ответил. - За твои невероятные глаза. Да, за твои невероятные разноцветные глаза!
- А я, будучи впечатлительным подростком, страшно их стеснялась, – неожиданно призналась Катя, - даже с мальчишками не встречалась, думала, вот этот ржавый веночек возле зрачка - сразу бросающееся всем в глаза уродство.
- Но ведь это часть твоего особенного очарования. – «Особенного» он произнес таким тоном, что к лицу Кати прихлынула жаркая волна. Горячий ветерок овеял тело.
Максим отставил бокал с вином и притянул к себе девушку. Он хотел целовать эти манящие губы. Находясь в трех метрах от её ложа, он хотел всего! И понимал, что не имеет на это право! Но к черту совесть, и к чертовой бабушке все расчеты!
Катя слышала бешеный стук его сердца рядом со своим; его сейчас темные глаза манили обещанием волшебного счастья. Но она отстранилась.
- Почему? – Он посмотрел на неё смущенно, но и с какой-то неясной насмешкой.
Девушка побледнела. На прямой вопрос нужно дать прямой ответ, да и не умела она лгать и кокетничать. Эти женские уловки ей были не нужны. Соблазном была она сама – её кожа, её волосы, её тело.
- Потому что я хочу ухаживаний – цветов, конфет, подарков. Но особенно я хочу – романтики. Теплого синего моря, ужинов при свечах. Полной золотой луны, висящей сияющим апельсином над темными безднами. Пальм и криков попугаев. Музыки - самой лучшей, самой грустной. Хочу быть любимой… - Она на секунду задумалась, но подняла на него глаза, и прямо посмотрев в его лицо, продолжила. - Нет, этого мне мало! Я хочу быть обажаемой! Боготворимой!!! Я еще и большего хочу – стать смыслом жизни своего мужчины. Но и любовь, и обожание не главная цель, это средство…
- А что же – цель? – Деревянными губами спросил он.
- Счастье! Разве это невозможно?
Максим молчал. Странная девушка! Наверное, они все об этом мечтают, однако ни одна не решиться сказать об этом вслух. А ему нечего ответить ей. Он, привыкший к постоянному повышенному вниманию и благосклонности женщин, к легким победам над теми, кто ему хоть немного приглянулся, был смущен.
Проституток из бывшего СССР он презирал. Молдаванки, хохлушки, белоруски, да и русские девицы, из безнадежных и безденежных городков типа Белева или Кимр, заполонили все панели Европы. Большинство их - безвольных, бесхарактерных, слабых опускались все ниже и ниже, а потом попадали – в арабские и еврейские притоны, и частенько там заканчивали свою жизнь, бесполезные для работы алкоголички и наркоманки.
Наиболее энергичные путанки пересекли Атлантику и развернули свой бизнес в пуританской Америке, вытесняя с рынка сексуслуг латинос, негритянок и мулаток - основной американский контингент в сфере этого бизнеса. Небольшое количество белых бабёшек, совсем уж никчемных, страшных и аморальных, как крокодилы, не могло конкурировать с нашими красотками. Рашен топ-модели от сексбизнеса теснили их по всем направлениям. Но услугами подобных особ Макс пользовался крайне редко. У него была постоянная партнерша – его невеста Люси. Из смешенной семьи французов, их предки покоряли просторы Америки, и русско-украинских эмигрантов первой послереволюционной волны. Девушка сия просто обожала грязный разврат и самый грубый секс. Она доставляла Максу немало приятных минут. Но, увы, он не любил её.
- За высокие мечты, которые сбываются! – Торжественно произнес он.
- Да, за высокие мечты. - Катя выпила свой бокал и, поставив его на столик, открыла дверь на балкон. Дождь стал тише, вежливее. Последние капли шлепались на балконную плитку и звенели во мгле. В ночной темноте