Всю ночь ему снились лодки. И просто так лодки, и моторные, и даже с парусом одна, с таким огромным, что в него при желании можно всю эту лодку завернуть. Лодки плыли мимо пристани, и Петрович, картинно опершись о перила, говорил небрежно про каждую: «Не-е, эта вам не подойдёт. Вон та тоже не ваша…» Павлик даже во сне надеялся на полицейский катер, но катер не появлялся, однако хорошо было то, что с катером не появляется и товарищ капитан Пётр Иванович, который после прабабушкиного с ним разговора слегка беспокоил Павлика. Беспокоил не постоянно, но всё-таки… Тут во сне началось оживление, Петрович замахал рукой, и к пристани стало подруливать что-то по очертаниям очень знакомое, но на лодку не очень похожее. Вот судёнышко подошло совсем близко. Борта его были сплошь покрыты буквами. Нет, это целые слова, догадался Павлик. Предложения! Да это же можно читать! Он прищурился, начал разбирать, что написано, но строчки то обрывались, то шли косо, то вообще становились вверх ногами. Петрович в это время делал приглашающие жесты: «А вот это специально для вас. Поднимайтесь на борт. Живее, живей!» Спящий Павлик шагнул было вперёд – и похолодел. «Стойте! Она из газетного листа!» – хотел он закричать, но не смог. А предательская лодка, точь-в-точь такая, какие папа учил маленького Павлика складывать из бумаги, тёрлась боком о пристань, и борт её размокал в этом месте с ужасающей скоростью. Павлик по-рыбьи разевал рот, но не мог выдавить из себя ни звука. В отчаянии он поднял голову – прямо на него пикировал бумажный самолётик с растопыренными ладонями вместо крыльев…
В общем, проснулся рано. С такими снами особенно не разоспишься. Но Пра, оказывается, давно уже была на ногах. «Капитан, капитан, улыбнитесь», доносился из-за двери её бодрый голосок. Павлик поморщился. Нашла какую песню выбрать!
Прабабушка стояла перед зеркалом, прилаживая на свою стриженную голову красно-чёрную бандану. Ради поездки за реку она оделась строго, но изысканно: чёрные джинсики, белая рубашка с кружевным воротником и широкими рукавами и вязаная жилетка в красную полоску – опасалась, видно, замёрзнуть во время плавания. Сегодня она была похожа не на белку, а на старшеклассницу, и ещё на какого-нибудь кинематографического пирата, если, конечно, убрать жилетку и добавить саблю.
– Ну хватит уже про капитана, – попросил Павлик.
Пра, недозавязав платок, оглянулась, усмехнулась понимающе и затянула: «Мы на лодочке катались золотистой, золотой…»
– К уважаемому человеку собираемся, – сказала она в паузе, – а с пустыми руками в гости нельзя, надо в магазин зайти перед отплытием.
Утро было тихим и солнечным. В песочнице, то есть, на космодроме никто не сидел. Они, наверное, сразу на пристань придут, думал Павлик, а в глубине души волновался – вдруг не придут? Но пришли же они вчера картинки рисовать, возражал он сам себе. То вчера было, вздыхал он в ответ, после монстра, после того, как застукали их, а сейчас-то что? Всё тихо, никто их не хватает, никакие товарищи капитаны к ним не ходят. Мало ли, что там Пра с этим рисованием придумала. Это ж она для него, для Павлика, а они с Павликом всего день как познакомились. Зачем им к какому-то дурацкому художнику ехать? С другой стороны, это же на лодке! Через реку! Вон как Васька обрадовался! Может, хоть он придёт…
Павлик растравлял себе душу этими «с одной стороны» да «с другой стороны», потому что очень хотел идти как раз не в ту сторону, в какую шёл сейчас с прабабушкой. Его бы воля, рванул бы к реке – между домами в десять минут можно до спуска к берегу добежать. Вот вдруг они придут, увидят, что нет никого, и не станут сидеть-дожидаться. Глупо же получится! Вспомнился и тревожный сон, где ребят почему-то не было… И как это он не сообразил у них номер телефона взять, хоть чей-то! Совсем отвык за три дня здешней жизни от современных средств связи.
Пра повернула за угол и резко остановилась, так что Павлик чуть не налетел на корзинку, которую она взяла с собой.
– Да, живопись нужно смотреть не в репродукциях, – сказала Пра.
С белой стены на той стороне дороги на Павлика щурился чёрный монстр.
– А вот и публика.
Перед входом в магазин стояла небольшая толпа.
Что и говорить – это была, конечно, не фотография. Картинка производила впечатление уже своими размерами. Но если бы наехали глазом на дверь! То есть, усиком, у этой дурацкой гусеницы глаз же не видно. И насчёт цвета она права, конечно – мазнуть бы по усам жёлтой краской, это сразу бы добавило монстру жути. Но и так хорошо получилось.
Он приосанился и скосил глаза на прабабушку. Она кривила губы, но молчала.
– Что, композиция? – осторожно спросил Павлик. Пра перевела на него задумчивый взгляд.
– Ну, будем считать, что да.
Они пересекли дорогу и вошли в магазин.
Внутри было многолюдно, но ничего особенного Павлик не увидел. Не сказать, что в Москве он часто ходил по таким магазинам – так, заглядывал иногда с мамой. Какая тут стойка у них упала?
К кассе вилась возбуждённая очередь.
– Так, понятно всё, – непонятно сказала Пра. – Нет лучше рекламы, чем плохая реклама. Ладно. Ты тут постой, я сейчас вернусь.
Вернулась она быстро, но очередь двигалась медленно. Кассирша, не привыкшая к такому наплыву, не справлялась.
– Смотри – вон тот, который ей помогает, это вроде он, хозяин.
– Похоже на то, – безмятежно кивнула Пра. – Не волнуйся. Ему не до нас.
Но Павлик волновался не из-за этого. Едва они вышли из магазина, он схватил у прабабушки корзину.
– Давай я понесу. Вдруг они уже там, а нам ещё идти!
Пра взглянула на свой наручный будильник.
– Не суетись. Успеем. Но корзинку неси, конечно.
Пра оказалась отличным ходоком, да ещё и знала местные тайные тропы, так что дорога стала вполовину короче. Но Павлик всё равно то и дело срывался на бег. Вот и знакомые дома, вот гипсовые дети, лев… Сердце у Павлика заколотилось, он помчался вперёд, уже не оглядываясь на прабабушку. Корзина била по ногам, но он этого не чувствовал.
Вот она, река. Но Павлику было не до неё. Он взглянул на пристань и чуть не заплакал от облегчения.
– Ты только вниз так не лети, – послышался прабабушкин голос. – Сломаешь себе что-нибудь, в больницу поедем, а не на тот берег.
Внизу, на памятном бревне, где Павлик встретился с Дэном, сидели три знакомые фигуры, а над ними возвышался Петрович в старой растянувшейся тельняшке, из-под которой отдельной широкой полосой выглядывал белый живот. Петрович хмурился, делал картинные жесты рукой – в общем, что-то ребятам выговаривал. Что именно, стало слышно уже через несколько шагов.
– …чтоб не шлялись вокруг стратегического объекта, понятно вам?
Самая маленькая фигурка замотала головой – что-то, видно, отвечала Петровичу. Васька это, кто ж ещё, подумал Павлик. Петрович налился краской.
– Ах ты шпиндель недоделанный! Да я тебя щас…
Петрович набрал воздуха, чтобы объяснить, что он сейчас сделает, да так и остался с открытым ртом – заметил, кто спускается к берегу. Тут с ним случилось то, что в книжках называется красивым словом «преображение».
Объёмистый живот его подтянулся и стыдливо уполз под тельняшку, плечи расправились, руки опустились в положение «по швам», и даже волос на голове стало как будто больше, причём они самостоятельно причесались и легли на косой пробор. Преображённый Петрович закричал срывающимся голосом:
– А!.. Это же… Здрасьте! То есть, здравствуйте, Прасковья Фёдоровна!
Он сверкнул очами на сидевших на бревне мальчишек:
– А ну встали быстро! Не видите, кто идёт – Прасковья Фёдоровна!
Мальчики заозирались, вскочили.
– Здравствуй, Сергачёв, здравствуй!
Прабабушка протянула руку, которую Петрович, он же Сергачёв, осторожно пожал.
– Это нас ребята ждут, не ругайся.
– Да я так, для порядка. Это ж всё-таки объект…
– Ну, ясное дело, что объект. Один тут управляешься?
– Не, куда тут одному! С напарником я, он там внутри, отдыхает. Работы столько, что ни минуты свободной…
Петрович оглядел обшарпанную пристань и пустынную реку и уточнил:
– По будням, я имею в виду. Это в выходные тишь да гладь, а так-то у нас всё кипит, покрасить вон дебаркадер и то не успеваем.
Павлик хмыкнул. Если б он своими глазами не видел несколько дней назад – в самые, то есть, будни, – лежащего на травке Петровича, то обязательно бы поверил, до того убедительно он говорил.
– Так ты, получается, с самой школы здесь, на пристани? Так никуда больше и не пристроился?
– А зачем? Самая тут правильная для меня работа. Вон оно, вот это всё, – он обвёл рукой речные берега, будто свои личные владения, – гуляй – не хочу, плыви – не хочу, дыши – не хочу. Счастье! И делать ничего особо не надо… – тут он на миг запнулся, но сразу и поправился, – то есть, это иногда бывает, что не надо, а так-то конечно… Но работа приятная, речная. Вот дебаркадер скоро покрасим.
– Хорошее у тебя счастье, Сергачёв! – улыбнулась прабабушка. – А что зимой?
– Да сколько там той зимы-то, – отмахнулся от зимы Петрович. – А как навигация откроется, так без меня никак. Моста нет и не предвидится, а я с лодкой всегда тут.
– Мы к тебе как раз за этим. Переправишь на тот берег?
– Конечно! В лучшем виде! За грибами?
Это Петрович заметил прабабушкину корзинку.
– Нет, мы в гости, к художнику.
– А какие там художники? Деревня пустая стоит, дома заколочены. Кроме старика Антоныча там нет никого.
– К нему и едем. Андрей Антонович Невашев, – она выудила из корзинки записную книжечку, – так, значит: член союза художников… заслуженный деятель искусств… лауреат премии… Он?
Сергачёв-Петрович почесал ухо.
– Прямо заслуженный деятель? Надо же, и не против, чтоб его Антонычем звали. Ну что не наш он, это да – приехал откуда-то, занял избу, живёт себе. Еду я ему раз в неделю переправляю. Но художеств никаких у него не замечал, по виду так вообще – бомж бомжом. Может, не тот всё-таки?
– Тот, тот. Вдохновение потерял, удалился от мира. А что бомжом выглядит, так у людей искусства это бывает. Они от этого к красоте ещё больше чувствительны, – сказала Пра и поправила кружевной воротник.
Разговаривая таким образом, вся компания подошла к дебаркадеру. Несколько перевёрнутых лодок грустно лежали в траве.
– Сюда не смотрите, другая будет, – пренебрежительно махнул на них Петрович, и лодки погрустнели ещё больше, а Павлик, наоборот, приободрился – может, всё-таки моторка?
С ребятами он не успел ещё перемолвиться и словом. Вчера ему показалось, что они уже почти дружат, сегодня на это было непохоже. Ему хотелось рассказать им про магазин, но это явно было бы не к месту. Мальчики стояли какие-то молчаливые, даже нахохлившиеся, но главное – они пришли.
– Пятеро вас, значит, – раздумчиво протянул Петрович, – можно, значит, считать, что трое… Щас, подождите.
Он на минуту исчез и снова появился, обвешанный оранжевыми спасательными жилетами.
– Эти, значит, для вас, пацаны, а вот этот, в тон вашей жилеточке, Прасковья Фёдоровна, – этот вам. С двойными тесёмками!
– Что, в два раза лучше спасает? – поинтересовалась Пра. – Но ты мне лучше скажи, почему это можно считать, что трое, если нас пятеро?
– Это по расчёту, Прасковья Фёдоровна, – с готовностью объяснил Петрович. – Из пацанов этих каждый за полчеловека сойдёт, всего, значит, двое, а вы…
– А я за человека буду, что ли?
– Ну да…
Тут Петрович смешался, замахал руками.
– Я не в этом смысле, Прасковья Фёдоровна! Я в смысле килограммов!
– Ну ты килограммы-то с человеками не путай.
– Не-не-не! Я исключительно в смысле определения количества посадочных мест в маломерном судне! Человеков, конечно, пять, но если небольшие, мест на них можно и поменьше. А то ведь не влезем!
Несмотря на то, что никаких маломерных судов рядом не было видно, все, кроме Васьки, послушно надели жилеты. Он презрительно сощурился:
– Мне не надо. Я как выдра плаваю.
– Я щас эту выдру как выдеру! Надевай, а то на берегу останешься, шпиндель низкооборотный! – посуровел лицом Петрович. – Мне Петька-полицейский голову оторвёт, если узнает, что я вас через речку без жилетов возил, – добавил он в сторону прабабушки извиняющимся тоном.
– Всё правильно, порядок есть порядок, – сказала прабабушка. – А шпиндели эти, кажется, на труде у вас были?
– Ну да. Когда на уроках труда токарный станок изучали. Станина там, вал, шпиндельная бабка – за бабку я, конечно, извиняюсь, но что делать, если она бабкой называется! А шпиндель я очень полюбил. Вы мне сами тогда, помните, велели нехорошими словами не ругаться, так я и не ругаюсь, но шпинделем-то можно?
– Ну, если очень надо… – сказала Пра и вздохнула. – Говорят, нет больше токарных станков в школах.
– Ага, – дипломатично отозвался Петрович. – Я щас!
И он снова исчез.
– Красавицы мои! – Прабабушка присела у самой кромки воды. – Вы только поглядите, как они танцуют!
Ребята наклонились. На неподвижной поверхности чертили геометрические фигуры чёрные водомерки.
– Какие стройные! Настоящие балерины. Нет ничего удивительнее их волосатых ножек.
– Чего это они волосатые? Они гладкие, – сказал Васька.
– Ещё какие волосатые! В микроскоп всё можно увидеть. У них на кончике каждой ножки множество волосков, как будто кусочек тончайшего меха. На этом меху они и скользят по воде. Они чемпионы скольжения, никто с ними не может сравниться!
Внезапно чемпионы скольжения дружно бросились в сторону. Из зарослей камыша бесшумно выплывала большая белая лодка, остроносая, с ветровым стеклом перед задним сиденьем, где и восседал Петрович. Она повернула к берегу и аккуратно, как нож в масло, вошла носом в песок. На белом боку было выведено красным: «Валентинка».
– Моторная! – выдохнул Павлик и от радости ткнул Ваську в оранжевый бок.
– Вот она, моя красавица! Садитесь, Прасковья Фёдоровна!
Пра вспорхнула на нос и подняла бровь.
– «Валентинка»?
– Ну да. В честь матушки назвал. Она ж у меня Валентина.
– Но почему же «Валентинка»?
– А так современнее. Ну, лезьте, пацаны, чего ждём? Да осторожно, лодку не качайте.
Петрович усадил прабабушку рядом с собой, на самое удобное место, достал ей маленький плед.
– В Венеции, я слышала, гондольеры называют лодки в честь своих любимых, – сказала прабабушка, – а ты, значит, в честь матери. Уважаю.
– Так она самая моя любимая и есть!
Павлик заметил, как Костя непонятно почему скривил губы.
– Что-то я на вас жилета не наблюдаю, дядя, – раздался ехидный голосок.
Петрович не удостоил голосок ответа. Он включил зажигание, мотор заревел, и «Валентинка» рванула с места.
– А-а-а! – заорал Павлик.
– А-а-а! – заорали все остальные, потому что Петрович, желая произвести впечатление, кренился то вправо, то влево, подпрыгивал на сиденье, поднимал голову – и «Валентинка» вместе с ним закладывала виражи, подпрыгивала на волнах и задирала острый белый нос к солнцу.
Всё пело у Павлика внутри. Он ни о чём больше не думал, ничего не боялся, ни за что не переживал, потому что когда летишь на лодке сквозь солнечный свет и водяную пыль, можно только наполняться счастьем, пить его глоток за глотком, вдыхать его ни с чем не сравнимый запах, – счастье входит в тебя само, даже если ты кругом невезучий человек. Вот уже и Васька хохотал во всё горло, вот уже и Слава кренился во все стороны, прямо как Петрович, вот и Костя улыбнулся, сначала краешком рта, а потом всё шире и шире… Только бы берег не приближался так быстро!..
– Ну как? – горделиво спросил Петрович, выключив мотор. «Валентинка» подходила к пологому берегу с крошечным бревенчатым причалом. Поодаль стояли деревенские дома, за домами поднимался лес.
– Быстро, – сказала прабабушка, развязывая двойные тесёмки.
– А то!.. Вы идите себе, а я пока позагораю, мне не к спеху.
Счастливый Павлик с сожалением вылез из лодки и незаметно погладил её белый пластиковый нос.
К деревне вилась почти незаметная тропинка. Васька уже бежал вприпрыжку вперёд.
– Ну как тебе, Кость? – спросил Павлик.
– Нормально. Хорошая лодка.
– Ага, зачётная. А тебе, Слав?
– Нормально. Но были б вёсла, я бы погрёб, – Славик шевельнул спортивными плечами.
– А был бы парус, была бы романтика, – тихонько сказала Пра.