Когда я бываю в местах своего детства, то иногда захожу в храм Преподобного Пимена Великого в Новых Воротниках. Здесь крестили меня, моего брата, двоюродных и троюродных братьев и сестёр, отпевали родственников, знакомых. Ещё издали, едва свернув от метро в переулок, я ощущаю волнение и радость узнавания и встречи с тем великим, что больше и выше свиданий обычных.
Однажды, войдя в ворота, я заметила грузную пожилую женщину в тёмном и длинном. Она стояла у иконы “Благодатное небо”, расположенной на стене храма и молилась отрешенно, полностью уйдя от суеты и мира дольнего в тот, горний. Её фигура почему-то напомнила мне другую, молодую…
В пору младенчества моего брата появилась в нашем доме восемнадцатилетняя Паня. Родом из-под Смоленска. До нас она служила домработницей в обеспеченной профессорской семье с большими претензиями. У нас, как мне кажется, она нашла гораздо больше свободы и тепла. Простое курносое лицо, каштановые с темно-рыжим оттенком накладные косы, уложенные вокруг головы, полноватая фигура с тонкой талией. По её рассказам, она очень нравились деревенским парням. И мечтала о счастье.
От одного из них, служившим в то время в армии, Паня получала письма с припиской «Жду ответа, как соловей лета» или «Люби меня, как я тебя». За него то она и собиралась выйти замуж. Но при условии, если он будет жить в Москве или где-то поблизости.
Письма Пане приходили на адрес ее родственников, живших на Краснопролетарской улице. В то время эта улица состояла в основном из одно и двухэтажных домов, Храма преподобного Пимена, здания типографии «Красный пролетарий» и двух пяти - шести этажных кирпичных домов. Как-то, собираясь за письмом, Паня пригласила меня. Помню плохо освещенную узкую лестницу в подвал, тяжелую металлическую дверь в квартиру, ключ под половичком. Первое, что бросилось в глаза, крохотная комнатка, метров пять - кухня. Вторая чуть больше, сверкнувшая неожиданной белизной свежевыпавшего снега: на кровати покрывало, на подушках, поставленных уголком - накидка, снизу подзор. На круглом столе круговерть снежинок и лилий. И все белое, ажурное! На столе, почти в центре, почтовый конверт. Пана разрумянилась, ямочками вспыхнули щеки.
Прежде чем написать ответ, она долго тренировалась в каллиграфии, наряжая буквы затейливыми узорами. Обычно она занималась этим, пристроившись как-то боком к моему письменному столу, в то время, когда я делала уроки. Посадив братца на колени (ему тогда было месяцев восемь- девять) и, придерживая его левой рукой, правой выводила кренделя, на подвернувшейся ей под руку странице. Брат в это время слюнявыми пальчиками подбирался к какой-нибудь из моих тетрадок и принимался по ним скрести, делая хватательные движения.
Помнится, попала в его ручонки тетрадь по русскому. После проверки учительницей, вернулась ко мне с вопросом:
- Что с тетрадкой?
- Это брат помял!
- Ха, ха, ха! – призывая в свидетелей учеников, засмеялась она.- Брату восемь месяцев! Придумай что-нибудь получше.
- Это правда!
Но ответ повис в воздухе, продолжалась раздача тетрадей.
С воспоминаниями о Пане связана ещё одна история. Кроме присмотра за братом, она стирала его пеленки и даже во время дежурства мыла как-то пол в нашей коммунальной кухне. Накипятив воды, вылила его в медный таз, именно в тот момент, когда я мыла у рукомойника руки. Кто-то окликнул меня и я, сделав шаг в сторону, вступила в кипяток. Боль была жуткая, я заорала...
- Сама виновата”, - резко сказала мама, прибежав на мой крик.
Это был хороший воспитательный приём. В своих промахах я должна винить и виню только себя!
Потом мне пришлось долго ездить в поликлинику, где распевала вместе с чудным доктором революционные песни.
- Так, - оглядев ногу на первом приеме, - спросил он, глядя мне в глаза одновременно добро и строго, - петь ты умеешь? И не дождавшись ответа, запел сам.
- Подпевай, громче, громче!
И взяв пинцет, начал сдирать кожу.
Пели мы и на перевязках...
Со всеми членами нашей семьи Паня ладила прекрасно, но самые тёплые отношения у неё сложились с моим папой: уж, очень он был тих и доброжелателен. А вот с мамой у них иногда бывали разногласия. Моя мама с детства любила пение, в молодости пела в церковном хоре, позже училась по классу вокала. К тому же по старомосковской традиции в комнате почти все время звучало радио. Когда передавали что- нибудь музыкальное, мама усиливала звук и наслаждалась. Паня же просила выключить, поскольку «От ваших опер у меня голова болит». Мама в ответ усмехалась, а папа, если в это время находился в комнате, посмотрев на маму, будто прося её разрешения, поворачивал ручку приёмника, уменьшая звук или вовсе выключая его.
А потом наступило лето и наше семейство переехало на съемную дачу в подмосковную деревню. У нашей хозяйки было три сына. За среднего Паня вышла замуж. Перед свадьбой она обесцветила жениху волосы и сделала химическую завивку...
Выйдя замуж, Паня переехала к мужу.
Через девять месяцев у неё родился сын. Удивительно похожий на неё, эдакий мужичок-крепышок с крупным носом и серьёзными мужскими достоинствами.
Чуть позже от завода, где работал её муж, они получили квартиру в Красногорске. Ее мечта сбылась. Не Москва, конечно, но город и от столицы близко…
“ Принесла ли она ей счастье?” – думала я, подходя к столу для записок.
Рядом со мной оказалась та женщина, что молилась у входа в храм. Я почему-то бросила взгляд на её записку. Под словами “Об упокоении” я прочитала имена своих родителей, Паниных мужа и сына.
Женщина, по-прежнему, оставалась отрешённой и погружённой в свой мир и молитву. Я не решилась назвать её по имени и, стараясь остаться незамеченной, направилась к свечному ящику.