- Ой, у вас глаза такие серьезные, - призналась мне одна из психологинь, после того, как по наводке ведущего мастер-класс спеца, мы стали пытаться говорить друг другу комплименты и даже объяснения в любви. Со мной в паре оказалась весьма телесо-объемная и почти юная дама. Незамужняя.
- Ты красивая, - внушал ей я, гладя в соответствии с пожеланиями ведущего полненькие ладошки, и эти ладошки тут же обмякли и взмокли.
Я произносил заклинания с легкой полуулыбкой и смотрел прямо в лицо объекта, абсолютно ничего при этом не испытывая. Нет, наверное, маменька моя все же ошиблась, вынашивая в течение жизни идею о моей карьере учителя. Нет и еще раз нет – актер и не более того. Ну, в крайнем случае, врач, усердно пользующий больного.
- Вы все так серьезно делаете, - шепчет мне дама уже с придыханием. Ее щечки запунцовели. Но игра есть игра. Конечно, и после ей хочется такого же или похожего на сказку внимания, хочется жарких лобзаний и потения рук, но я не тщусь составить компанию ей и «ионной» тете, тоже припершейся в Петербург, понятно зачем.
Оне называли мне какие-то улицы с литературным, как я догадываюсь, прошлым. Искали в том числе и во мне долгожданного гида и пылкого сопровождающего, пуская коротенькие и робкие стрелки из глаз в мою сторону. Но я отстранен и глух – в ушах моих вновь i-river с неслышной им музыкой, в левой руке сигарета.
После обеда в очередном ресторане мы расходимся, чтоб побродить по великому городу, в разные стороны. Я уклоняюсь от обширных параметров по периметру психологини, вдыхая сладкий дым сигареты и усыпляющий голос Скай Эдвардс.
Со мною в купе до самого до Владимира уже ехала такая любимая дочка. Только тоненькая как тростинка и черноволосая как арабская ночь.
Представьте, уже успела выскочить замуж. Было у меня впечатление, что свадьба ее случилась за остановку до моего появления.
Я вовсе не собирался брать эту крепость, но… с удовольствием взял бы ее.
Мы разговаривали, сидя напротив друг друга за крошечным вагонным столиком. Смотрели на убегающий от поезда лес. Чего-то шутили, пока не входила со своей ролью мамаша, - моя, кстати, ровесница. А мне-то хотелось выбраться с Катей на полустанке средь пасмурной ночи, стоять на чужой стороне и дождаться момента, когда после порыва ледяного еще, апрельского ветра она неожиданно, на автомате, в общем, случайно, прильнет вдруг ко мне.
Так чувствует тело самца внезапно вспугнутая раскатом небесного грома самка.
Но этого не случилось.
Ничего не случилось.
Кроссворды. Смешные истории. Наблюдения за случайными пассажирами. Воспоминания о месте убытия («мы жили в одном квартале…») и совместный нехитрый ужин (без выпивки) в конце.
А потом ты помогаешь тащить два или три баула, за которыми их многочисленная встречающая родня, конечно же, не полезет в душное и тесное пекло плацкарта. Мы расстались, махнув на прощанье друг другу, не зная, не ведая, что встретимся на обратном пути.
Меня ждал Петербург, и сфинксы его, предчувствуя встречу, на мгновение среди ночи под таким же ледяным еще ветром апреля дергали теплой упругой кожей и застывали уже до рассвета. А рассвет проступал между самых сумрачных улиц и линий, которые так и не стали, как хотел хмурый неистовый Петр, каналами.
Очень и очень скоро в окне третьего этажа доходного дома на пятнадцатой линии возникнет мое лицо. Я буду всматриваться окрест, ловить взором первых прохожих, сочиняя за них их истории жизни, буду пытаться узреть в окнах напротив чьи-то движения, буду мечтать о самых невероятных событиях, хотя точно знаю, с какого-то времени я словно отринут от них невидимой, но высокой Берлинской стеной. Потому все, что со мной происходит или начинает происходить, в один странный миг упирается в странную кирпичную кладку. Мою грудь, мои руки, лицо обволакивает эта благоразумная марь, и я останавливаюсь. Без отчаяния и растерянности, чуть отстраненно лезу в карман за сигаретой, небрежно прикуриваю и снова включаю i-river. Здравствуй, Скай Эдвардс…
- Да, что-то декламируют они слишком… - протянул перед самым сном мой шабер-сосед и тут же испустил звуки храпа.
Этим он, конечно, удивил меня уже в первую ночь: я только ворочался, путаясь башкой в проводах i-rivera, а он отключился и захрапел, как конь на первом свидании. Вот и сейчас только что пытался осилить и проанализировать драматическую постановку, на которую мы организованно попали, и всё – спит!
Меня театр не удовлетворил абсолютно. С тех пор, как я научился отделять фальшь от реальных котлет, я понял: в нашем современном театре котлеты не подают не то что там, в действиях, но и в буфете. Кривляние, истошные вопли, искаженные звуки музыки, вбивающие кол восприятия в и без того взбалмученную психику среднестатистического зрителя…
Нет, сие не искусство, а лишь болезненная искусственность. Шизофрения.
И вот Михалыч- шабер, всеми силами пытающийся возлюбить Мельпоменово тело, уже дрыхнет без задних ног, забивая своим молодецким храпом даже голос Скай Эдвардс в моих наушниках. Он и пробивается, словно сквозь раскаты грома или отдаленную канонаду орудий при штурме далекого и непостижимого города Солнца.
Благо, но на этот же самый спектакль, только днем позже, я иду вместе с худенькой завучкой из затерянного в волшебной Мордовии поселения. Она крутит по-птичьи головкой на свежей шейке, легко улыбается моим неожиданным шуткам. Иногда внимательно смотрит мне прямо в глаза, пытаясь поймать с поличным подспудный смысл некоторых моих заявлений. Я покупаю ей коробку конфет, мы пьем минеральную воду без газа. Она пробегает глазами меню постановки и показывает мне на общеизвестные имена.
А я думаю вот о чем. С удовольствием бы нам помолчать, где-нибудь у самой воды на Аглицкой набережной, после тихо пройтись, взявшись за руки, по ночным улицам погруженного в тайну города, и прошептать друг другу заветы, от которых захочется жить совсем или как-то иначе, невзирая ни на ухабы проезжей части, ни на исписанные стены затхлых домов.
Но где они, эти слова?..
Со сцены несется похабщина с подвыванием одного из главных героев. Почти половину первого действия он провел на сцене в семейных трусах в крупный цветочек. А дура сожительница все чего-то ищет в кривых бутафорских шкафах и скрип плохо пригнанных фанерных дверей доносится даже до нашего седьмого ряда.
Наши соседи переговариваются, кто-то в полутьме шлет срочную эсмээску, дама с декольте на спине лупоглазо осматривается по сторонам, а дева-подросток оправляет почти подвенечное платье. Тоже театр, тоже спектакль. Может быть даже намного искреннее того, что идет на запыленной сцене.
А там появился еще один идиот, который раскатывает на самом обыкновеннейшем велосипеде. При этом тщится декламировать что-то из Блока. Господи, не в цирк ли попал я уже во второй раз подряд.
Впрочем, увидев велосипедиста вчера мой шабер-сосед заметно так оживился и даже стал утверждать, что двухколесная техника старого, доперестроечного пензенского производства.
Завучка же молчит и хмыкает иногда, а потом на подлокотнике наши руки невольно смыкаются и переплетаются в пальцах.
Живое растение наших рук, наверное, и есть кульминация безумного действа, о которой актеры даже не думают.
Между тем, в этом тоже некий особенный смысл проникновения в мир искусства.
И если нет слов, настоящих, желанных и искренних, то две руки, слившись в запястьях растением, птицей и рыбой, вынесут во вселенную знак, который без расшифровки будет понятен Богу.
И имя этому знаку, может, Любовь, может, Вера, а может, и вы сами знаете это, - Надежда.
Неважно, в конце-концов.
Раскат храпа Михалыча возвращает меня в реальность и, вздохнув, я поворачиваюсь на левый бок.
- Спокойной ночи, Михалыч, - произношу громко я, зная, что ответа не будет.
- Хр-р-р-р! – был мне ответ.
2009 год