- Вася, Васенька, вставай.
Я открыл глаза. Яркий белый свет ужалил глаза. Тёмный силуэт Лены. Она склонилась надо мной.
Приподнялся над подушкой.
- Что ты здесь делаешь? – спрашиваю.
- Пришла тебя разбудить, – улыбается.
- У меня будильник есть.
Показал на тумбочку. До семи тридцати ещё две минуты.
- Зачем ты меня разбудила? – говорю, - У меня ещё две минуты сна было!
Лена засмеялась. Её смех мне всегда напоминал пение бабушкиных старинных часов. Когда стрелки совпадали с числом «двенадцать», открывалось окошко, из него появлялись фигурки, девочка и мальчик, и часы начинали петь. Ночное пение мне всегда казалось каким-то волшебным, нежели полуденное. Хотя мелодия и была одной и той же. Наверное, от того, что ночь добавляет загадок и тайн. Да и слушать полуночное пение бабушкиных часов мне позволялось лишь на Новый год, или Пасху…
Лена коснулась моей груди.
- Какой ты сильный.
Я демонстративно напряг мышцу.
- Ага, силач Бамбула.
И откинулся назад. Хотя её касание меня взволновало.
Лена усмехнулась.
- Сегодня тепло, - сказала она, - Маргарита Георгиевна накрыла на веранде. Поднимайся, самовар уже стынет.
- Так, выйди, - говорю.
Лена снова засмеялась.
- Что я не видела?
- Ничего не видела, - огрызнулся.
Она прищурилась. Улыбнулась и вышла из комнаты.
Затарахтел будильник. Почему-то совсем не мерзко. Будто громкая весенняя капель.
Я подошёл к окну. Смотрел на весенний лес, который оживал с каждым днём. С каждым утром. Прозрачное, ещё холодное небо, будто мазки акварели просвечивали над тёмными пиками елей и над пушистой ольхой перед нашим домом, которая расправила свои ветки, как павлин из городского Зоосада. Мелкие листочки вылуплялись на ней тысячами зелёных штришков.
Я дождался пока выдохнется капель будильника, натянул штаны и пошёл вниз.
Перед выходом на веранду столкнулся с мамой. На чёрно-красном подносе она несла калачи, завёрнутые в горячие салфетки.
- Ну, наконец-то, - сказала она. – Доброе утро, соня.
Проскочил на веранду не глядя, бабушка только охнула. Выбежал на улицу, раскинул руки и потянулся. Холодный воздух острыми иголками вонзился в кожу. Несколько длинных прыжков и я повис на перекладине. Ледяная трубка обжигала руки. Начал подтягиваться, потом крутанулся несколько раз. Горячая кровь разлилась по телу. Перекладина перестала обжигать. Несколько движений, и я будто покрышка спортивного автомобиля надулся воздухом и силой.
Окатился водой из уличного крана. Вытерся сухим полотенцем, которое, видимо, незадолго до этого вынесла предусмотрительная бабушка. Зашёл в дом, и не распахивая, через низ натянул рубашку. Она пахла утюгом и любимым бабушкиным яичным мылом.
На веранду зашёл морщась, будто я это не я, а так, прохожий в гостевой буфет…
Бабушка и Лена уже сидели за столом. Мама ходила вокруг, поправляла праздничную белую скатерть с пионами, раскладывала столовые приборы.
Сменив роль буфетного гостя на ресторанного кутилу, я подошёл к столу, схватил «голой» рукой ломтик буженины и отправил в рот.
- Василий! – воскликнула мама.
- Доброе утро, - сказал я, сквозь набитый рот. Подставил кружку под самовар и стал наливать кипяток.
Пока кружка набиралась водой с облачком из пара, посмотрел на стол. Белые с голубой каймой тарелки из праздничного ИФЗ-шнего сервиза. Чайничек с заваркой, медная турка с кофе, варёные яйца, бекон, масло, финский ремесленный шоколад, поломанный на неровные куски, ветчина, буженина, жёлтый дырявый сыр, порезанный тоненькими просвечивающими ломтиками, калачи и, конечно, пирог Бумкухень – слоёный пенёк в шоколадной глазури с кольцами, как на спиле дерева. В детстве я всегда пытался сосчитать эти кольца – сколько колец, столько и мне лет. Но теперь пирог пришлось бы делать уж слишком широким.
Вокруг пирога цветы и свечки.
- Васенька… - затянула бабушка. В этот момент я глубоко вздохнул и шумно потушил свечи.
- Ура, - сказала Лена.
Бабушка захлопала в ладони.
Я сел за стол.
- Васенька, мы поздравляем тебя. Теперь ты стал совсем большим. Настоящий взрослый мужчина. Ты входишь в очень интересное время. Перед тобой открывается столько дверей…
Я перестал жевать и опустил глаза на тарелку. Ужасно не люблю все эти поздравления. Будто я совершил какое-то геройство, родившись в этот день.
- Это маму надо поздравлять, - ответил я. – Что такого родила и выжила.
- Василий! – воскликнула бабушка. – Как тебе не стыдно? Что за грубости? Извинись немедленно!
Я посмотрел на маму. Она улыбалась. Я поднялся и поцеловал её в щёку.
- Я недавно читал рассказ Фитцджеральда, кажется. Про то как одна женщина родила старичка. Такого… - Я поднял ладонь на метр от пола. Вот, представляете? Он встал и пошёл.
- Куда пошёл? – спросила Лена.
- За батей пошёл. А батя предварительно купил ему костюм.
- Кстати, относительно бати, - сказала мама, - отец сказал, что будет звонить без четверти восемь. Вот-вот, значит. – Она посмотрела на маленькие часики на своей тонкой красивой руке.
И в этот момент зазвенели колокольчики телефона. Мама улыбнулась и кивнула на трубку.
Я поднялся, оглянулся, посмотрел на родню и взял трубку.
- Пригласите Василия к телефону, - сказал отец строго.
- Приглашаем, - ответил я. И мы оба рассмеялись. – Как там Вена, пап?
- Вена – прекрасный город. Но у нас мало времени на прогулки. Постоянные конференции…
- И ты даже в Венские конюшни не сходил?! – воскликнул я. Отец знал о моём поклонении искусству Эгона Шиле.
- В сентябре у нас опять будет конгресс в Вене. Вместе поедем и сходим. Ты лучше скажи, как ощущения в новом амплуа?
- Амплуа?
- Совершеннолетний гражданин!
- Ааа, ничего. Пока никаких изменений не почувствовал. – И я зачем-то осмотрел себя в зеркальце над телефонной полкой.
- Сынок, обойдёмся без пафосных речей. Но я всё же хочу тебя поздравить с этой важной датой. Ты на пороге новой, ужасно интересной жизни. И на пороге огромного, важнейшего выбора своего пути. Прости, не смог уберечься от банальностей… Но я генетик, а не филолог. И хочу добавить, что в любом случае поддержу твой выбор.
- Спасибо, пап. Возвращайся скорее.
- Я тут кое-что для тебя нашёл. И как приеду, поедем на рыбалку на Сайму.
- В Руоколахти?
- Да. А ты когда уезжаешь?
- Сразу после экзаменов. Двадцать девятого у нас трёхдневный сбор здесь. А потом в Киев…
- Канадский хоккей в Киеве?
- Там лучшая крытая площадка в Европе!
- Да, ладно, я шучу. Ну, всё, сынок, будь здоров и ловок!
- Это я всегда.
Я положил трубку, и протиснулся мимо Лены за стол.
Бабушка включила иконовизор.
В городских новостях рассказывали о господине, который нашёл на Вознесенской улице чемодан со ста тысячами рублей. И отнёс их в полицейский участок. Владельцем чемодана оказался мануфактурщик из Орла. Он приехал в столицу, - строгим голосом читал новость конферасьерщик, - по деловому вопросу, но не рассчитал своих сил в кабаке, что на углу Садовой и Вознесенского, потерял чемодан и иные ценные вещи.
Показали мужичка с большой лысой головой. Он хлопал глазами и беззвучно открывал рот. Закадровый голос конферасьерщика рассказывал, что это уже третий раз за последние полтора месяца, когда приезжие деловые люди теряют крупные сумму денег, а честные горожане возвращают их. Ещё не остыла память о том замечательном случае с пятистам тысячами уральского заводовладельца Саввы Якушина, потерянными у Петербургской биржи.
- Я прочитала у одного учёного футуролога, - сказала Лена, - что через двадцать-тридцать лет не будет бумажных денег. И вообще никаких физических денег не будет. Все будут расплачиваться через вычислительные машины, которые будут соединены друг с другом. И не нужны будут кошельки или вот чемоданы миллионщиков.
- Я бы не отказался от такого чемодана, - сказал я.
- К чему тебе чемодан? – спросила Лена.
Я пожал плечами. Если честно, мне всего хватало. Но я протянул:
- Хочу собственный автомобиль. И лучше спортивный!
- Ах, чтобы убиться? – воскликнула бабушка.
Будто специально городские новости по иконовизору сменились международными. Шла сводка с фронта гражданской войны в США.
Показывали огромные современные пушки, дула которых сотрясались от мощных выстрелов. Потом разрушенные города и беженцев, что нескончаемой рекой брели из ниоткуда в никуда. Понурые женщины с мешками за спиной, чумазые дети в рваной одежде.
- Как это ужасно, - сказала бабушка. – Как ужасны войны. И всё ведь на пустом месте вспыхнуло.
- На пустых местах такие вещи не вспыхивают, - сказала мама. – И к этому ведёт ряд причин.
- Да, - кивнула бабушка, - ряд причин. Но прежде всего ряд людей. Очень узкий ряд. Переворот в конгрессе устроила кучка людей. А воевать и погибать должны миллионы. Я, после того, как у них там всё это началось, - бабушка кивнула в сторону иконовизорной картинки с войной, - стала думать, чтобы стало со страной, с нами, если бы у левых социал-демократов удался их переворот…
- Недавно на новейшей истории проходили, - сказал я, - у Троцкого и его команды шансов было один из ста! Но даже при локальном успехе, надолго они не смогли бы удержаться у власти. Сколько в двадцатых сменилось лидирующих партий? Слишком огромная страна, чтобы кучкой…
- А США не огромная? – спросила бабушка. - А Вест Индия?
Мама щёлкнула выключателем иконовизора.
Но бабушка смотрела в тёмный экран, как в прошлое, и продолжала:
- И тогда война за войной, тирания, новые кровожадные цари, на фоне которых даже Николашка Кровавый, который стрелял в мирные демонстрации, казался бы ангельским императором. И вспыхнуло бы наше государство страшнее, чем Америка теперь.
- Мама, - воскликнула мама, обращаясь к бабушке. – Ну, зачем мы об этом говорим? Особенно сейчас!
И она посмотрел на меня.
Я посмотрел на бабушку. Она продолжала печально смотреть на тёмный экран иконовизора.
- Ба, - сказал я, - я помогу тебе вечером с чемоданами.
Она улыбнулась.
- Спасибо, Васенька.
- Я тоже хочу с вами, - сказала Лена, - хочу помогать беженцам.
Бабушка кивнула.
Я взглянул в окно. На подъездной дорожке стоял наш чёрный Олдсмобиль.
- Всё, Григорий приехал. Нам пора бежать.
Я чмокнул в щёки маму и бабушку, запихнул в рот кусок пирога и выскочил на улицу.
- С днём рождения, - сказал Григорий, открывая дверь.
- А, - я махнул рукой, - спасибо.
- Куда ты так торопишься? – спросила Лена, усаживаясь рядом.
- Тороплюсь жить, - сказал я, ухмыляясь. Это мне вспоминился дурацкий немецкий фильм, который понравился Лене, а меня насмешил.
Лена фыркнула. Но взяла меня за руку.
Машина выехала из посёлка и покатила по Большой дороге в сторону Сестрорецка. Нежно-голубое небо, яркое, свежее, будто очищенное от зимней скорлупы, солнце. И мелкие зелёные кругляшки будущих листьев на деревьях.
Так прошло утро моего восемнадцатого дня рождения, утро семнадцатого мая тысяча девятьсот сорок пятого года.
И я знал, что в моей жизни будет ещё много таких дней, а, может, даже и лучше.