Бабы курили. Вернее курила одна Лилька Шабалова, бригадир Граня разводила теплинку из газет, оставшихся после еды, а остальные просто отдыхали. Второй день, как они закончили ремонт путей на длин¬ном болотистом участке. Теперь узкоколейка шла по суходолу. Сразу за линией весело цвел сентябрьский лес, скрашивая тяжелую однообразную работу и придавая коротким перекурам особую мягкость и полную расслабленность.
Лилька нежилась на солнце и любовалась природой. Охапка пыльного, просушенного сена грела спину, румяные, как яблоки, листья осин – глаза и душу, даже бабы из бригады излучали ленивое густое тепло. Далекое голубое небо казалось ей теплым утренним озером, и легкие редкие облака, словно остатки тумана, плавали над водой. Она за-крыла глаза, но небо и осинки не пропадали ... Месяц назад Лилька возвратилась из бегов и все не могла отогреться после Севера.
– Нет, бабы, куда ни мотайся, а лучше родного дома не найдешь. Лес-то какой, вы только посмотрите, ишь как накрасился. Недаром это время бабьим летом зовут. Вон осинки расфуфырились, каждым листочком трепещут. И мы точно так же, стоит только почувствовать, что завтра облетать начнем, как пускаемся красоту транжирить. Наизнанку выворачиваемся, если снаружи ничего не осталось. Все до грамма последнего. А чего жалеть? Для кого? Для себя, что ли? Сама для себя – что красивая, что облезлая – все своя.
Кто-то из лежащих чихнул, и Лилька резко замолчала, устыдясь своих слов. Граня сидела к ней боком и, покачивая головой, смотрела, как язычки пламени превращают скомканные газеты в черные цветы. Райка Вахрушина, рябая грудастая деваха из вербованных, лежала пластом. Ее рыхлое бескровное лицо лоснилось от испарины.
«И никакого ей дела нет до всей красоты», – поду¬мала Лилька и окликнула:
– Ты, Райк, меня слушай. Живи, пока молодая. Живи и не бойся, а то осмелишься, да поздно будет. Нечего валяться с линялой мордой, вон сиськи так и прут, аж чересседельник трещит. Хватай мужичка, что по нраву, и души в объятьях. Да на сопляков не кидайся, с них толку на грош, и опять же, им мордашку смазливую подавай. А мужик, он понимает, что в темно¬те мы все красавицы.
Райка молча встала и пошла в сторону; неуверенно ступая, перебралась по бревну на другой берег валовой канавы и легла в кустах малинника.
– Допекла девку, – проворчала Граня, не отрывая взгляда от огня.
– Э-э, Граня, этим разве допечешь. Когда меня допекло, так я не за канаву, я на Север деру дала.
– Вчера после обеда как ушла в лес, так и не вернулась, боюсь, уж не скинула ли.
– Чтобы скинуть, надо заиметь сначала.
– Да вроде как тяжелая ходила.
– Райка, что ли? Да где ей! Просто брюхо распустила – жрать меньше надо, вот и вся тяжесть.
– Может, и так, только, вижу, мается.
– Это разве маета. Помотает на кулак соплей красных, как мы с тобой, тогда и узнает, по чем страдать и чему радоваться.
– А ты меня с собой не равняй. Я сына вырастила, а ты до тридцати пяти яловая ходишь.
– Я и не равняю. А что яловая, так, видно, поздно спохватилась. Тут рада бы в рай, да грехи не пускают.
– Сама виновата.
Лилька не ответила, только глубже затянулась сигаретой и выпустила по-мужски аккуратное кольцо дыма. Да и что было отвечать: сказать Гране, что сын у нее барахло и без зазрения совести гуляет на деньги, которые старуха зарабатывает не лопатой, так ломом, а когда не хватает материнских рублей, норовит поживиться у женщины старше его на пятнадцать лет. Но зачем? Ей, Лильке, от этого легче не станет, а Граня и без ее щипков натерпелась в жизни. И она спросила о другом:
– Правда, что осина, на которой Лева Питерский задушился, засохла?
– Правда, – ответила Граня.– Сама в воскресенье по грибы ходила и видела.
– Может кто-нибудь корни подрубил?
– А у кого такая надобность?
– Ну мало ли, ведь не может дерево чувствовать?
– Я почем знаю, может или не может, только высохла, и все. Мужик больно хороший был. Сказывают, Тоська на могиле всю ночь выла, а чего выть, когда сама и угробила.
– Вот это любовь! Все бросил ради нее, а когда совсем невмоготу стало, и жизни не пожалел. Как в кино. Наверное, последний мужик от любви повесился. Теперь такие не родятся. – Лилька даже вздохнула.
– Ну ладно, бабоньки, подъем! – скомандовала Граня и принялась затаптывать теп-линку.
Из-за поворота показался мастер Витя, которого Лилька успела обозвать Балери-ной. И кличка сразу прилипла. Когда Витя ходил, его длинные руки неподвижно висели вдоль тела, кисти он держал немного оттянутыми в стороны. Бригаде думалось, что балерины передвигаются именно так. Слишком уж несуразно выглядел он со своей застенчивостью на фоне путейских рабочих, этакой залетной, случайной птицей.
- Вон как свои чипилины передвигает! – сказала' Граня, восторгаясь Витиной походкой. – Райку там шумните, он еще вчера обещал наказать ее за то, что после обеда усвистала.
– Ра-айк! Рай, Балерун идет.
Малинник не шевелился. Витя подошел совсем близко. Кричать еще раз было поздно.
– Здравствуй, начальничек! – выскочила вперед Лилька и сделала реверанс.
Слышал мастер или нет, как звали Райку, но хва¬тился сразу. Он попытался нахмуриться, но лицо вместо сурового сделалось смешным. Лилька прыснула.
– Уж не влюбился ли в нее?
Балерина покраснел.
– А-а-а! На воре и шапка горит. – С трудом сдер¬живая смех, она перешла на серь-езный тон: – Правильно, Витя! Девка молодая, здоровая. Это ничего, что рябая – с лица воду не пить. А то, что без институ¬та, так оно еще и лучше. Мужик ты слабохарактерный, грамотная тебя быстро оседлает, а эта сама на руках носить будет.
– Прекратите, Шабалова!– Всех в бригаде он называл по фамилии и только Граню, чтобы подчеркнуть ее положение, звал Аграфеной Ильиничной.
– Ну заладил: «Шабалова», «Шабалова», как на собрании. Я привыкла, чтобы муж-чины меня по имени звали. Ты только послушай, какое оно красивое¬ ЛИ-ЛИ-Я, цветочек. А то – Шабалова. Нет у тебя подхода к женщинам. Но если хорошо будешь себя вести, за Райку сосватаю. Сам ты все равно не сможешь. Райка не согласится – меня бери. А чего? Неужели откажешься?
– Прекратите! Аграфена Ильинична, где Вахрушина?
– Ага, все-таки Райка нужна. Ну конечно, она помоложе. – Лилька говорила намеренно громко, так чтобы за канавой было слышно.
– Придет твоя нена¬глядная. По делам ушла. По нашим, женским. Райка!
Наконец кусты раздвинулись, и Вахрушина показалась на берегу. Бочком, мелко переступая и останав¬ливаясь, чтобы удержать равновесие, она миновала бревна.
– Что ты как вареная телепаешься, не видишь, жених пришел ... – Лилька хотела еще что-то сказать, но так и застыла, показывая рукой на суходол.
По полю к узкоколейке бежали двое мужчин. Один из них прижимал к груди грибную корзинку.
– Что это они? – неуверенно протянула Граня.
Вахрушина остановилась, так и не дойдя до брига¬ды. А мужчины были уже близко. Механика Лукина Граня распознала по маленькому росту и кривым ногам. Второго, с корзинкой, она никак не угадывала. Лукин размахивал руками и что-то кричал на бегу. Слов было не разобрать, но бабы почувствовали неладное.
Райка так и продолжала стоять поодаль от всех. Почти у самой линии незнакомый запнулся, он падал, заплетаясь ногами и сильно кренясь вперед. И рухнул бы с размаху на корзину, но Лукин успел схватить его за рубаху. Полетели пуговицы, затрещала материя. Большое падающее тело дернуло Лукина, и он, не устояв, плашмя ударился о землю. Но товарищ его не упал, сделав по инерции несколько шагов, он остановился и осторожно опустил корзинку ... Рубаха с вырванными пуговицами открывала широкую грудь в мокрых, скрученных в кольца волосах. Губы на красном потном лице казались белыми.
– Лахудры! Всех передавлю! – захрипел щуплень¬кий, перепачканный в земле Лукин.
Бабы не понимали, чем они виноваты перед этим маленьким, страшным человеком, но жались друг к другу, сбиваясь в кучу, и испуганно ждали.
– Все ваше отродье, переведу!
Лильку подтолкнули в спину, и, еще не зная зачем, она ватно шагнула вперед, но, оказавшись одна, почувствовала не страх, а, наоборот, – свободу, словно до этого ее кто-то крепко держал за руки и теперь отпустил. Она смело прошла мимо Лукина и заглянула в корзинку.
Там был ребенок.
Он лежал бочком на грибах. Его розовую головку опутывали редкие волосики, а на спине, словно родимое пятно, темнела прилипшая шляпка подберезовика.
Или механик перестал кричать, или она на время оглохла, но образовалась такая тишина ...
Лилька медленно повернулась и пошла на бригаду.
Сделала несколько шагов. Остановилась и долго смотрела на баб, переводя взгляд с одной на другую, стараясь отыскать что-то нужное, очень нужное для себя. Она по очереди вглядывалась в них, растерянных и недоуменных, задерживаясь на ком-нибудь, возвращаясь назад, как бы сравнивая, но так ничего и не нашла. Отвела взгляд в сторону. Скользнула по красному лицу мужчины. Уперлась в одинокую нечет¬кую фигуру Райки. И услышала свой страшный крик.
Она подбиралась крадучись, стараясь ступать на шпалы, чтобы не шуршать галькой. Вахрушина стала медленно пятиться. Лилька насторожилась, готовая в любой момент к рывку. А когда Райка запнулась и упала, она вспомнила трусливый детский прием, где падают и кричат: «Лежачего не бьют». И вдруг она услышала за спиной топот ног - это бежала вся бригада ...
Витя Балерина смотрел на кучу женских тел и не знал, что ему делать. Oт страха он что есть силы сжал веки, а потом и совсем отвернулся.
Первым опомнился напарник Лукина.
– Так и убить могут – тихо сказал он и шагнул к свалке.
Большая часть ударов не доставала до Вахрушиной. Их принимали те, что были ближе к ней. Лилька чувствовала, как тянет кожу возле глаза. Ей было все равно, с чьим локтем она столкнулась, но распухший глаз не давал злости погаснуть. Ей хотелось мстить за этот синяк, за прежние, за которые отомстить не удалось, за исковерканную жизнь – во всем сейчас была виновата Райка. И с каким-то наслаждением месили острые кулачки мягкое, как тесто, тело.
Мужчины хватали взбесившихся баб и оттаскивали к канаве. И стоило отпустить вроде притихшую воитель¬ницу и отойти от нее, как та снова лезла в свалку.
– Прекратите это безобразие! Шабалова, как вам не стыдно? Это хулиганство! Самосуд! Вы ответите! – пытался уговаривать Витя. – Ну прекратите же!
Наконец он нашел слушателя. Из свалки выдавили Граню.
– Аграфена Ильинична, вам-то как не стыдно? Вы должны повлиять на них, как бригадир, как ветеран труда.
Тяжелым дыханием Граня сдувала волосы с разгоряченного лба.
– Уйди, сосунок, не суйся в чужие дела.
Но в кучу не полезла. Увидев пустые попытки мужиков растащить драку, Граня сплюнула густую слюну и охрипшим голосом крикнула:
– Стойте!- А потом, словно по инерции, шепотом: – Стойте, бабы.
И скорее всего не крик, а шепот перехватил занесенные для ударов руки.
Расходились молча и не оглядываясь.
На рельсах остались Лилька Шабалова и Райка.
Лилька тянула ее за волосы, пытаясь заглянуть в лицо. – Дай в глаза твои плюну, чтобы сгнили они, бесстыжие, – шипела она.
Мужчина поднял Лильку и повел, придерживая за плечи. Она не сопротивлялась.
Вахрушина лежала неподвижно. Ее растрепанные волосы шевелились от ветра, из-под задранного платья торчали грязные, в кровоподтеках толстые ноги и неряшливо выглядывали розовые трусы.
– Убили! – раздался удивленно-испуганный голос.
– Воды, – приказал побледневший Лукин.
Кто-то побежал на канаву. Лукин опустился возле Райки, брезгливо одернул подол и попытался повер¬нуть ее лицом вверх. Подошла Граня.
– Вставай, будя дурочку валять.
Райка пошевелилась, затем приподнялась над землей и подобрала колени. Некоторое время она оста¬валась на четвереньках, опасаясь подняться. Потом, видно, поняла, что бить ее больше не будут, и попробовала встать., Но локти ослабли, и она ткнулась голо-вой вниз .
Лукин и Граня с трудом подняли ее и отвели на клетку шпал в сторону от бригады.
– Витя, мы побудем здесь, – продолжал командовать механик .– Мало ли что стрясется, а ты беги на разъезд и вызывай дрезину с врачом и милиционером, == ребенок еще живой, может, удастся помочь, так что – побыстрее .
И снова раздался Лилькин вопль:
– Стерва! Кошка толстомясая! На кого руку подняла, на ребеночка!
Она попробовала вырваться, но мужчина крепко держал ее. Тогда, изогнувшись, Лилька укусила его за палец. Мужчина ойкнул и отпустил. Оттолкнув пытавшегося помешать ей Балерину, она вцепилась в Райкину грудь. На пыльной кофте появилось темное мокрое пятно.
– Змея, вон молочище так и прет ...
Лукин схватил ее за руку и ударил по щеке. Лилька тупо посмотрела на него, потом закрыла лицо и, покачиваясь, пошла, около канавы она медленно осела.
Совсем рядом безумствовали краски сентябрьского леса, и ей показалось, что среди нарядных деревьев мелькнула высохшая осина, на которой повесился из-за любви очень хороший человек.