С чего-то вдруг вспомнилась одна, уже давняя история, которую следовало бы забыть? Но, порой, не всё забывается, что хочешь. Или то, что рекомендуют позабыть
Дело обстояло так; В те, предзакатные для советской власти дни, задыхаясь от восторга, газеты, радио, телевидение единогласно тарахтели: весь до единого советский народ поддерживает майское решительное решение Партии и Правительства и лично самого Генерального Секретаря ЦК КПСС и, разумеется, жены его Раиски по борьбе с пьянством и алкоголизмом. В конце лета у магазинов на улицах высились штабели ящиков с прекрасным узбекским виноградом, собранным пред тем, как виноградники по всей стране начали усердно вырубать, чтобы на вино отнюдь не переводили. Никогда до того и после не едал народ от пуза наидешевейшей, наисладчайшей винной ягоды. Истины ради заметим, что немало было и тех, кто безо всякого понукания со стороны Партии и Правительства радовался том, что пьянству сделают окорот. До слёз радовались жёны запившихся мужиков. А таких хватало. Да и некоторые жонки мимо стакана руку не протягивали. Той порою, ход жизни народной стали определять талоны на подорожавшую водку и очереди в промтоварные магазины за Тройным одеколоном и жидкостью для мытья стёкол. Те, кто пил, пили всё, что горит. Да и как не пить, когда горит нутрё? В простых душах свинцовела почти генетическая память: питейные ограничения напрямую связаны с чем-то нехорошим. Например, с войной. Ещё со времён Первой мировой у тех, кто постарше, звучала в ушах песенка-тоска: «Последний нонешний денёчек гуляю с вами я, друзья. А завтра, как взойдёт денёчек, заплачет вся моя семья». Вот и пили некоторые, словно соревнуясь, выдрючиваясь друг перед дружкой. Пили размашисто, напоказ, тряся кудлатыми головами, не закусывая, но занюхивая, как говорится, мануфактурой, т.е. рукавом. Но вскоре было выпито всё до дондышка – такое вышло начало борьбы. Правда, забульбулькали в доме отчаявшихся питухов и умельцев осуждаемые самогонные аппараты. Но не об том речь.
Речь о том, как один вполне справный и выпивающий крайне изредка мужичок – между прочим, руководитель стройуправления, успешно возводившего скотопомещения на селе, встречался полюбовно с женщиной-проводницей, привезшей из поездки в Москву дефицитные по тем временах в провинциальном захолустье гостинцы: пять бутылок пива ему, и три сине-белые банки сгущёнки – запредельное лакомство для его безнадёжно больного сына. А пиво не из простых – бутылки тёмного кручёного и рифленого стекла с нарядной, почти нерусской этикеткой. Одну бутылку они распили за встречу. Что было после того – не знаю, врать не стану. Но что-то было, поскольку, они ещё одну опростали. И мужичок засобирался домой. Уложил пиво и сгущёнку в сетчатую авоську. И сел в троллейбус.
Погоды в тот день стояли чудесные – ударил нешуточный мороз после сырой, метельной недели. Сделалось безветренно. Снег искрился и поскрипывал, деревья привокзального сквера всем своим видом доказывали: обильный и сверкающий иней на ветках отнюдь не выдумка художника, рисующего новогодние открытки, которыми уже начали торговать в киосках «Союзпечати». Троллейбус резво бежал по проспекту, некогда носившему имя Сталина. На одной из остановок в салон вошли два товарища милиционера. И не так вошли, но при исполнении. Вошли, огляделись и… Да-да! От профессионально заточенного взора не укрылся мужичок в белом самостроенном дублёном полушубке, подшитых валенках и лицом, выдающим всю его подноготную. Одно дело – работа в тепле кабинета. Другое - весь божий день или значительную его часть на улице, да в мороз, да когда степной ветрюган шершавит щёки и надирает нос. Словом, характерное лицо: строительное, без особых ухищрений сотворённое, крепко сколоченное русское лицо. А цвет лица, насандаченного ветрами, можно определить, как разбавленно-портвейновый. Но к лицу, на его беду, авоська с полузапрещённым пивом и невозможно-дефицитной в те поры сгущёнкой в явно избыточном, как показалось милиционерам, количестве. Сами понимаете; есть все поводы для проверки документов гражданина, стоящего на задней площадке и покачивающегося в такт движению троллейбуса. Из ответов гражданина следовало: документов при себе не имеет, и явственно при его ответах ощущается свежий запах алкоголя. И это в самый разгар рабочего дня! Короче говоря, в одном месте маршрута товарищи милиционеры приказали водителю притормозить и открыть заднюю дверь. С двух сторон, крепко взявши героя рассказа под руки, ссадили его на обочину. Он малость посопротивлялся. Даже позволил себе возгласить: какого, мол, хера, товарищи? Я же ни в чём, ни разу не виноват! Но товарищи милиционеры, заломив ему руки, повлекли в заведение, над дверью которого белым по синему было написано. «Медицинский Вытрезвитель». Из медицинского, а нём только мужеподобная фельдшерица, а остальные - сплошь товарищи милиционеры, смотрящие на доставленного равнодушно – дело привычное и понятное. Итак: запах алкоголя налицо, лицо красное, явно возбуждён, делает попытки оказывать физическое сопротивление. Допросили, выяснили место работы, занимаемую должность, раздели насильно до трусов, пересчитали деньги в кармане: пять рублей, тридцать шесть копеек. Заактировали, уложили в коробочку, заперли в сейф и отправили отрезвляться в холодную камеру, приказав лежать смирно, а не то привяжем. Лежи и протрезвляйся! Впрочем, часа через полтора выпустили. Вернули деньги до копеечки.
- А где моя авосечка?
- Не видели никакой авосечки. Иди-иди! По-доброму выпроводили. Не били. Однако, в журнальчик занесли и донесеньице составили.
И он пошёл домой к полубезумному сыну, всё это время просидевшему в одиночестве и взаперти. Жена-то от него ушла, не желая заниматься с душевнобольным. Совсем ушла.
Через день, утром на контору стройорганизации обрушилась официальная телефонограмма с требованием руководителю к трём явиться в Горком партии с партбилетом на заседание Бюро.
Бюро заседало в кабинете Первого. Первый, оплывшим лицом шибающий на скифскую бабу. восседал в торце за своим столом, увенчанным монументальным чернильным прибором из кроваво-красной орской яшмы, исполненным в виде кремлёвской стены с двумя башнями. Впрочем, прибор не в ходу, а для солидности. Писать он забыл, когда писал от руки. Только изредка диктовал секретарше и подписывал шариковой ручкой, зато размашисто и затейливо, с двумя завитками. За заседательским столом расположились члены бюро. Пред ними чистейшие листы бумаги (по три на каждого) и острозаточенные карандаши в стакане. Героя рассказа присесть не пригласили, а оставили стоять в торце заседательского стола.
- Что же это ТЫ, - начал Первый, - коммунист, руководитель, вусмерть пьяный среди белого дня в общественном месте?
- Не был я пьяным, товарищи! Не был! Честное партийное!
- Так вы утверждаете, - с нарастающей зловешинкой в голосе взвился член бюро – главный милиционер города, - что сотрудники советской милиции ни с того, ни с сего вас доставили куда надо? Прискорбно такое слышать. А ещё коммунист!
- Совсем, совсем совесть потерял, несмотря на решения партии! – Визгливым голосом произнесла неопределённого возраста дама – Зав Орготделом Горкома.
- Не был я пьяным! Товарищи!!!
- Видите! – Разжал скифские свои губы Первый. – Ни капли раскаяния!
- Надо исключать! Надо исключать – Ещё более визгливо наддала Зав Орготделом.
- Кто «За»? – Спросил Первый и первым поднял руку.
Единогласно проголосовали все члены бюро горкома, включая директора городского телевидения, отличавшегося глубиной понимания текущего политического момента. Тем более, в коллективе телевидения был один корреспондент, западавший время от времени, что называется, за забор. Слаб был на выпивку и весь цех кинооператоров- любителей промывать, как они иносказательно выражались, оптическую ось объективов и непременно спиртом.
И строителя исключили из партии. На тот же день единогласное решение отправили в обком партии. А оттуда спецпочтой депеша о принимаемых мерах полетела в Москву на Старую Площадь в Ленинский Центральный комитет ЦК КПСС и была, уже в виде обезличенной цифири положена стол к самому… А через два дня начальника стройуправления сняли с работы. Не может же руководить людьми человек, которого Партия лишила доверия. И чтобы другим неповадно было. Он крепко выпил. Глаза его были полны слёз. Таким бывает колодезное ведро, наполненное водою всклень.
Вот почему всякий раз я вздрагиваю, когда вижу победительные результаты теперешней единоголосицы.