Как вам кажется, семь лет – это много или не ахти?
Да смотря, откуда смотреть! Из прошлого кажется: «У-у-у, семь лет, когда это еще будет?» А глянешь из будущего: «Батюшки, как время-то пролетело!..»
Впрочем, на ДАТЫ глаз смотрит постепеннее. Скажем, так: «Между годами 1969 и 1976, в СССР, большой разницы не было. А вот с 1938 по 1945 – напротив! – не осталось неизменного».
Да уж!... а как насчет «1985 – 1992»? бррр!
Впрочем, довольно вступления. Теперь приступим к главному.
Вот, перед вами две таблички. На одной указано: «Париж, июнь 1911», а на второй – «Петроград, январь 1918».
Реальность еще драматичнее: «Париж, июнь 1911» – это «Петрушка» Игоря Стравинского, а «Петроград, январь 1918» – это «Двенадцать» Александра Блока.
Первое – народное гуляние, последнее – музыка революции.
Первое – начало творческого пути, второе – его завершение.
Что, вообще, может роднить поэму и балет?
Начнем с внешнего контура.
Своею музыкой, Стравинский оттолкнул от себя внушительную часть своего круга: «Петрушка» – крикливая, площадная музыка, музыка кабаков и улиц (*).
Таков был вердикт российской культурной публики. Последнюю в музыке русского балета раздражало примерно то, что раздражает вегана в нормальном человеческом рационе. Народная музыка допускается, с грехом пополам, но исключительно в виде стерильных брикетиков или консервов, аккуратно упакованных в коробку с надписью «Фольклор».
А у Стравинского дело обстояло так, словно задняя стена театра почему-то обвалилась, и на сцену ворвались цыгане с гадалками и акробатами, с канатоходцем-шпагоглотателем, с гитанами, одетыми лишь в браслеты и кольца – всем табором, да еще с медведем-трубачом!
Цыгане – это quasi una fantasia, для острастки. В «Петрушке», сцена занята другими персонажами: в центре Петрушка, Балерина и Арап, вокруг которых – целая орда: Фокусник, Балаганный дед, две уличные танцовщицы, Шарманщик, Ухарь-купец, кучера, извозчики, кормилицы, ряженые баба, чёрт, коза, гусар, поварёнок, мастеровые, гуляющие... ну и без цыганок тоже, само собой, не обошлось! Куда без них, родимых?
Стоит ли говорить, что с точки зрения арт-элиты (той среды, из которой вышел сын примы Мариинки, Федора Стравинского), эти персонажи хуже, чем цыгане. Хуже них могут быть только большевики – они и будут! – но только через семь лет.
Однако, это – повторюсь – внешний контур. А ЧТО ТАКОЕ сам балет?
Мы забываем, обычно, о том, что стихия народного гуляния – это нечто внешнее.
Я не хочу использовать такие слова как «фон», «канва» или «рамка». И не стал бы проводить сравнения с такими элементами театра как партер, люстра, лестницы и ярусы: все это необходимо, и театр без этого не состоится. Однако главное в театре – действо, драма. А драма играется на сцене, причем даже если зал пуст или разгромлен, разбитая люстра валяется внизу, а по лестнице поднимается карательный отряд.
Ну, ладно. А что происходит на сцене? Пока публика развлекается, там внутри
Страшный черт ухватил карапузика,
И стекает клюквенный сок.
Это строки из раннего стихотворения А. Блока «Балаганчик», которое датировано драматично – 1905 годом – и отличается каким-то макабрической несерьезностью и, соответственно, размытостью сюжета. У Стравинского сюжет – личная трагедия «маленького человека», Петрушки – предельно ясен и драматичен. (**) Он никак не связан с действием балета, которое, согласно либретто, «происходит в 30-е годы XIX века на Адмиралтейской площади в Петербурге во время масленичного гулянья».
Судя по «Хронике моей жизни», Игоря Стравинского помимо цепкости ума и композиторской изобретательности, отличала еще и невероятная память: он мог в звукообразах оживлять события полувековой давности, которые относились, к тому же, к самому раннему периоду жизни (2-3 года от роду). Благодаря этому и смог композитор запечатлеть и передать атмосферу и краски с такою живостью! (***)
Пресса, переписка и мемуарная литература нулевых ХХ века говорят в один голос: народные гулянья уже не те! Кто-то винил в этом сам народ, с его социальной наэлектризованностью, кто-то – веяния моды, и почти все – то обстоятельство, что на смену лошадкам и бричкам пришел автомобиль. Мало того, что последний опасен, уродлив и вонюч!
лошадка же это целая симфония: она весело цокает копытами по мостовой, при этом звеня сбруей и позвякивая бубенцами, шурша попоной, охаживая себя хвостом по бокам и шумно встряхивая гривой; причем, при медленном движении слышен характерный мерный топот, тогда как быстрый бег сопровождают звук звенящих подков, скрип седла и свист кнута по воздуху....
Впрочем, Стравинский «изображает в звуках» только Медведя — и делает это мастерски! У лошадки – иная стихия, она выражается в песнях, «Вдоль по Питерской» и «Ах вы сени», которые звучат так, словно были созданы изначально для могучего оркестра! Это вовсе не «оркестровка в брикетах», о которой я писал выше, а вольная стихия, которую оркестр пытается обуздать как ретивого иноходца.
* * *
Впрочем, это ничего не меняет по сути. Уже к моменту открытия Дягилевских Сезонов, народные гуляния оставались фантастикой для петербуржцев не меньше, чем для парижан. А накануне премьеры, они сохранялись только на бумаге и на сцене. Пройдет еще через семь лет, «потешные картины народного гуляния» превратились в утопию – подобие Эдемского сада на еле видном алтаре в сумраке собора Изенхайма, опустошенного чумой и завоевателями.
Впрочем, после кошмара Первой Мировой, ВСЁ, что происходило ДО войны, отодвинулось на столетия назад, превратилось в миражи, неясные, недоступные (****)…
Кстати, прелюбопытный факт! после премьеры в парижском Шатле, второй раз «Петрушку» играли через десять лет... где бы вы думали? В Петрограде! в театр оперы и балета. А через пару месяцев — в московском Большом театре (оба спектакля – по первой, фокинской, постановке).
Мне трудно представить себе, КАК восприняла публика молодой Советской республики эти дореволюционные Потешные гуляния!
А вообще, возможно ли, чтобы балет смотрели персонажи блоковской поэмы, постаревшие на три годы в безвременье «России во мгле», с зимы 1917/18 к зиме 1920/21 годов?
думаю, в России возможно всё – даже то, что невозможно представить.
Итак, перед нами «народные гуляния»: версия 2:0. Топос прежний – только раньше он носил название «Санкт-Петербург», теперь, это «Петроград». Все прочее тоже изменилось: нет места ни коню, ни автомобилю, ни ряженым, ни цыганам, ни Фокуснику, ни Шарманщику... А Петрушке?
А за Петрушкою, пожалуй, как прежде гонится Арап.
Гуляет ветер, порхает снег –
Идут двенадцать человек.
Авторский текст поэмы предельно скуп. Скуп и сжат, как ночной мороз в Петрограде, beklemmt: ветер – снег – ночь. Ночь черна, снег бел, а ветер – без цвета, он неистов и дик. Как все то, что происходит на улице: именно туда поэт отправляется, чтобы расслышать Музыку революции. (5)
Описания эксцессов пьяной матросни Бунин венчает следующей сентенцией: «А Блок слушает музыку революции... Блок глупый человек» (6).
Другие, такие же, умники сразу объявили большевиков варварами и нечистью. А «глупый» Блок, «наступив на горло собственной песне» (простите за некорректную вставку!), вслушивается в шум ветра, автоматные очереди и реплики прохожих, случайных и неслучайных. Из шума и мрака проступает «основная тема» Музыки революции:
Свобода, свобода
Эх-эх, без креста!
Тра-та-тата!
Этот рефрен выглядит как подворотня, в которой скрывается Музыка улиц, и из которой норовисто, с повадками убийц, выныривает Музыка революции.
А что, собственно, происходит на этой улице, ночной и снежной. По факту, жертва всего одна: в балете – Петрушка, в поэме – Катька. Хотя Блок дает нам понять – или мы как-то догадываемся или «дочувствуем», что происходит нечто кромешное, опричное.
Но что гораздо важнее: все, что происходит на Улице, улице уже без фонаря и аптеки, происходит не просто так, а перед Богом! Бог присутствует в поэме едва ли не больше, чем в других творениях поэта - Он невидим и неслышен, но несомнен. Блок всей кожей ощущает Бич Божий – и Лик Божий, тоже, проступает сквозь слепящий снег и непроглядную мглу, сквозь них и несмотря на них. Христос не уходит, нет – Он должен прийти. Не тот, «в белом венчике из роз», а Бог Истинный и Живой, Тот, о Котором поэт писал в своем последнем тексте – в статье "Интеллигенция и революция": "Вот, под игом грязи и мерзости запустения, под бременем сумасшедшей скуки и бессмысленного безделья, люди как-то рассеялись, замолчали и ушли в себя: точно сидели под колпаками, из которых постепенно выкачивался воздух. Вот когда действительно хамело человечество, и в частности – российские патриоты".
Как страшны бы ни были большевики, то состояние пугает Блока куда больше: оно - путь в никуда.
__________________________
(*) «Мне невыразимо приятно, что композитор нашёл те сочетания звуков и тембров, которые рисуют образ любящего, забитого, всегда несчастного Петрушки. Сейчас, когда я подбираю слова, чтобы сказать, что такое Петрушка, я чувствую, как слабо слово или как беспомощен я, и ещё более ценю красноречие музыки и жеста» (М. Фокин)
(**) Сам А. Бенуа называл «балет-улица». Но, согласитесь, в этом выражении совершенно иная интонация, нежели в почти бранном «уличная музыка»!
(***) Об этом замечательно пишет автор «Книги о Стравинском» Б. Асафьев: « Сценическая стилизация даже несколько уменьшает и суживает динамический размах и образность музыкального действия. Концертное исполнение даёт воображению больше пищи»
(****) Таким образом, Игорю Стравинскому пришлось начинать как бы заново: его довоенный успех не воспринимался как что-то настоящее. Величие русского композитора состоит еще и в том, что он умудрялся начинать «по новой» несколько раз, но всякий раз он оказывался на шаг впереди, на протяжении без малого шестидесяти лет. А в конце 1960-х, по общему признанию самых влиятельных критиков и музыкантов, именно Стравинским был назван «композитором, который оказал наибольшее влияние на музыку», уступив Первое место только Иоганну Себастьяну Баху!
(5) Условно, я понимаю общую ситуацию в аналогии с учением Пифагора. Первофилософ, как известно, выделял три вида музыки: musica mundana - мировая музыка, которая лежит в основе строения космоса; musica humana - музыка, лежащая в основе строения человека; musica instrumentalis - музыка и пение, которые исполняются человеком. Так вот, в обычной повседневной жизни, город - это музыка домов (Musica residentialis), как жилых, так и цехов\офисов. Праздничный город - это Музыка площадей (Musica fori). ЧТО звучит тогда, когда люди не работают и не отдыхают: они воюют или бунтуют! - это и есть Музыка улиц (Musica profugalis).
(6) Стравинский своим балетом, и Блок своею поэмой, оба оттолкнули от себя большую часть своего круга. Оба гения видели и слышали всё как есть, не придумывая себе отговорок. Оба предвосхищали будущее. Глупо обвинять Александра Блока в лояльности или, тем более, в холуйстве по отношению к большевикам. Но он понял две вещи – и не испугался их высказать вслух: «Большевики не суть некая досадная оплошная случайность» и «Большевики – это надолго».
Вот – последние слова Александра Блока: «Бороться с ужасами может лишь дух. К чему загораживать душевностью пути к духовности? Прекрасное и без того трудно.
А дух есть музыка. Демон некогда повелел Сократу слушаться духа музыки.
Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте Революцию.
(Интеллигенция и революция», январь 1918).