Было нас на плато Расвумчорр всего-то человек шесть да повариха, отменно готовившая загадочного именования блюдо, вроде наших пельменей. Только были они очень крупные и готовились на пару. Вкуснее их с той поры я мало, что помню, разве что мурманский палтус холодного копчения, беломорскую семгу да чашечку крепчайшей «арабики» по утрам, которую для себя сам заваривал, так вкуснее казалось.
Через неделю нас сменяли коллеги, задача которых была та же, что и у нас. Всё измерять, фиксировать все параметры зыбучих, свистящих наших снегов да ветров, все перемены не только на земле и в воздуха, но и в небе, чтобы не упустить зреющую в лавиносборах катастофу, которая, если пойдет, то ни людей, ни рудники на пожалеет.
Мели бураны, дикой волчьей стаей выли высокогорные ветры, которым и бульдозер – щепка. И чтобы не снесло его в пропасть, выбирались из него мужики – молодые да плечистые ставили свой «танк» так, чтобы между и обрывом и дорогой – да еще угадай, где она в буране–то! – тугой снежный бруствер наметало. Ну, а потом и вверх пробирались, на работу, значит.
И вот в одно прекрасное утро сообщают мне снизу по рации, что приехала моя Ленинградка, говорит, к мужу хочу, надоело врозь жить.
Смена была как раз моя, глянул я на часы, прикинул, как бы ее к нам на Расвумчорр закинуть.
Погода была шальная и, кроме танка нашего безбашенного, который бульдозером звали после усовершенствования, пути к нам не было.
Спрашиваю тех, внизу:
– Проинструктировать сможете?
– Да всё путём, начальник! Доставим.
– До связи, – сказал я и задумался.
Лавина, конечно, катастрофа, но жена на Расвумчорре?!
Ребята всё слышали, порядок взялись наводить, кто в бильярдной, кто где. Повариха наша, уже принялась стряпать свои гигантские пельмени. И все чему-то радовались, словно шел на нашу зимовку небывалый праздник.
И действительно, не было для нас события радостнее, когда вошла сквозь сугроб, заваливший вход на станцию моя Ленинградка и заявила:
– Ребята, а какую музыку я вам прихватила!
А тут и обед, и разговоры и сам Иоганн Себастьян Бах. Прямо, Консерватория на гастролях у нас лично!
И в разгар самого блаженного кайфа и разговоров об «Озе» Вознесенского, в нашу бильярдную ворвался рыжебородый Костик и гневно произнес:
– К-кто?! К-кто… это… сделал?!
В руках у него было что-то очень знакомое, но оно никак не могло быть причиной такой реакции.
– Вы о чем, Костенька? – нежно спросила моя Ленинградка. – Об этом, как его, – калькуляторе? Посмотрите, какой он чистенький! Я его горячей водой, с мылом, со щеточкой!
– Ты… ты его помыла, что ли? – шепотом спросил я.
То ли горло перехватило, то ли общий шок заморозил.
– Конечно! – гордо воскликнула моя Ленинградка. – Его же в руки нельзя было взять!
Он был у нас один. Один на всех! И он нужен был всегда. Каждые два часа мы передавали данные приборов, и их надо было сначала обсчитать, свести в удобоваримую строчку информации…
Кто-то из ребят уже надевал лыжи, затея умная, но бессмысленная. В такую погоду….
Я посмотрел на приборы, рассказывавшие мне всё, что знали.
А знали они то, что впереди час окна – времени, за которое вертолет…
Я обернулся ко все еще растерянным парням и сказал:
– У нас час летного времени.
Час!
Заулыбались все, напряжение спало.
Смотрю, а моя Ленинградка, кажется, вообще не заметила, какой вселенский переполох чуть не вспыхнул на нашей горно-лавинной. Поднимается, благодарит ласково всех за обед, и направляется воздушной своей девичьей походкой в угол, где ярко-зеленой лужайкой заманчиво сияет бильярдный стол.
Берет моя Ленинградка кий, неспешно смазывает его кусочком мела и ласково так спрашивает:
– Сыграем?
И улыбается!
Санкт-Петербург
2023