Бомж

Бомж
От тюрьмы да от сумы не зарекайся.
русская пословица
Эпоха социализма подходила к концу, наличие денег у одних и отсутствие их у большинства резко обнажило человеческие достоинства, а особенно недостатки. Горбачёвское словоблудие ещё не закончилось развалом СССР, но уже появились карточки на продукты и на спиртное. Ещё работали предприятия, но производство падало пропорционально количеству выступлений Меченого (так в народе прозвали генерального секретаря компартии).
 Володя Смакотин жил в Томске и работал на предприятии по наладке станков с ЧПУ. Заработок у него год назад был до пятисот рублей, что позволяло ни в чём себе не отказывать. На столе у начальника лежало столько телеграмм из разных городов, что Володя для своей командировки мог выбрать любое место, какое захочет: Арсеньев, где производились знаменитые вертолёты «Чёрные акулы», Харьков, где изготавливались танки, – мог отправиться в Москву на завод «Салют», «Красный Октябрь» или «Знамя», поехать в Омск, Новосибирск, Уфу, Усть-Катав… Володя предпочитал те города, в которых ещё не бывал.
Но это год назад. А сегодня пришла лишь одна телеграмма – из Казани с вертолётного завода. Телеграмма вызывала наладчика на два станка, выпущенных Владимирским станкостроительным заводом «Техника».
В прежние времена Володя поехал бы один: приличный опыт позволял самостоятельно выполнить работу за пару недель. Но больше вызовов не поступало, а зарабатывать-то всем надо, и начальник уговорил взять с собой Гогу – высокого худого новичка, который был однофамильцем великого русского писателя Гоголя. Гога даже прическу делал, как у автора «Мёртвых душ», вот только сам профессионализмом не отличался.
Устроились они в трёхместном номере заводского общежития – и сразу на завод. Оформили пропуска, договоры, посмотрели фундамент для станков, вот и день закончился. Вечером зашли в магазин взять продукты и пару бутылок водочки. Благо, в Казани не было диких очередей, как в Томске, – всё цивильно и пристойно, словно при расцвете социализма.
В общежитии расположились за столом, подняли стаканы, но в этот момент зашёл сосед по комнате – могучий мужик с чёрной кудрявой шевелюрой. Гога и Володя пригласили товарища к столу. Выпили по первой, стали знакомиться. Гога гордо произнёс:
– Гоголь Николай Васильевич!
Незнакомец рассмеялся:
– Да ладно! А я Шевченко Тарас Григорьевич!
К шутке подключился Володя:
– Два великих хохла помогают делать в России вертолёты! Вы что, писать разучились? Или перестройка повлияла?
– Ну, я-то в самом деле Гоголь! – заметил Гога и повернулся к новому знакомому. – А вот ты шутник большой!
И Гога встал, чтобы вынуть из сумки паспорт.
– Смотри, Лжешевченко!
Тот обиделся и тоже полез за паспортом. Все трое уставились в паспорта, а потом раздался гомерический хохот: ну надо же судьбе придумать такую встречу! Володя ещё два раза бегал за водкой, пока «великие писатели» обсуждали свои «великие дела». В общем, беседа Гоголя и Шевченко длилась трое суток. Володя слушал и вдохновлял, притаскивая по вечерам водку. А днём запускал станки.
Эта яркая командировка стала последней: заказы прекратились, развитие производства остановилось, Володя Смакотин оказался на улице.
Но он был человеком самостоятельным. Такие люди всегда найдут работу, пусть и не по специальности. Гога не нашёл, запил. А Володя отправился к заместителю по строительству Малькову Александру, с которым раньше часто общался в курилке, и тот предложил поработать в небольшом селении Чажемто почти в трёхстах километрах от города. Там нужно было сделать ремонт крыш местного санатория.
 В строительстве Володя соображал: за плечами было несколько лет в стройотряде и три года на стройке после института. Сомнения, конечно, оставались, но Мальков обещал дать должность инженера-строителя, правда, предупредил, что основная проблема будет в рабочих, большая часть из которых бомжи, без паспортов и какой-либо дисциплины в голове.
Опыт работы наладчиком научил Володю не только рассчитывать лишь на себя, но и ладить с людьми – от операторов станков до главных механиков. Поэтому он смело вступил на новую стезю своей жизни.
Санаторий «Чажемто» располагается в сорока километрах от великой сибирской реки Оби на левом берегу, недалеко от основной трассы, ведущей на север. Рядом с санаторием протекает река Чая, приток Оби, а вокруг растёт сосновый лес, переходящий в смешанный ближе к Оби.
Приехав на место, Владимир был поражён: двадцать девять человек, обросших, лохматых, дурно пахнущих, в наколках, некоторые пьяные, повылазили, как скорпионы, из палаток, чтобы не только поглазеть на очередного начальника, но и укусить его.
– Гражданин начальник, когда жратва будет? – спросил одноглазый бородач (второй глаз был заштопан: видно, ещё где-то не по делу выставлял свои требования).
– Время одиннадцать, а вы не на работе? Кто старший? – вместо ответа возмутился Владимир.
Он чувствовал злость – то ли на себя, что влез в авантюру, то ли на странное сборище. Ему хотелось дать в морду бородачу, а тот выдвинулся вперед.
– Я старший. Так что насчёт жратвы?
– Почему не накормил? – грубо спросил Владимир.
– А деньги где? Два дня без них сидим.
– Мне сказали, что денег вам на неделю оставили.
– Были, да сплыли. Цены здесь непомерные. Попробуешь прокормить – узнаешь, начальник.
– Ладно, посмотрим! Кто со мной пойдет в магазин?
Изъявили желание несколько человек, но Владимир выбрал одного – пожилого, но ещё крепкого мужчину с аккуратной бородой и усами и внимательными голубыми глазами. Новоявленный помощник представился князем из Абхазии. Владимир хотел в ответ назвать себя Наполеоном, но было не до шуток.
Так началась его новая трудовая деятельность. Вскоре он понял, что денег на проживание действительно не хватает, причём катастрофически. Но начальство не имело возможности давать больше и просило как-нибудь выкручиваться самостоятельно.
Надвигалась осень, холодало. Спать в палатках скоро будет невозможно. Ситуация становилась патовой. К тому же работники пили всё, что попадало в руки, – от одеколона до браги, – посему и материал исчезал по ночам.
Но говорят же: если человек захочет, то сможет. Владимир, воспитанный на улице, был готов ко всему. Первое, что он сделал, – это купил обогреватели и переселил людей из палаток в помещения санатория. Второе – выгнал двух местных алкашей, не желающих трудиться. И третье – организовал ловлю рыбы в Чае.
Утром закидывали удочки с ершами на крючке, а вечером вытаскивали налимов. Средние по размеру шли в пищу: их жарили или варили уху. А остальных налимов Владимир менял у местных жителей на самогон и продукты: картошку, свёклу, морковь. Самогон выставлял каждый вечер из расчёта одна бутылка на двоих.
Позднее, уже на Оби, ставили самоловы на стерлядь. Стерлядь сдавали в магазин, который находился на трассе. Продавали нелегально, но зато появились неплохие деньги.
И порядок наладился. Были, конечно, срывы, но они не влияли на производство.
Когда собирались за ужином, часто со всеми вместе садился и Владимир, и употреблял деревенский первач – правда, больше для контроля за подопечными. Надо сказать, за столом ему казалось, что он находится в нереальном, сказочном мире: чего только он не наслушался!
Вот худой, как скелет, Банан – неприятный на вид мужик с откусанным носом и бегающими глазками. Однако, когда он поведал свою историю, Владимир зауважал его и даже выдал аванс раньше срока.
Банан рассказал, что работал на вахте недалеко от Нефтеюганска. Одному рабочему стало плохо. А мороз стоял под пятьдесят градусов. Вызвался наш герой увезти товарища, но, не доезжая до города, машина заглохла, и Банану пришлось тащить на себе мужика почти два часа. Чтобы не замёрзнуть, он замотал себе шарфом нос и рот. Их подобрали на окраине города, а когда снимали шарф, то содрали часть замёрзшего носа. Вот и ходит теперь Банан с обезображенным видом. Стыдно стало Владимиру за прежнее отношение к Банану, приобнял он его и сказал:
– Крепись, мужик! И такого тебя полюбят!
А Банан исчез через день с деньгами. Его товарищи со смехом рассказали, что он напился на свадьбе друга и уснул в свинарнике, свинья и откусила ему нос.
Владимир понял, что здесь надо держать ухо востро.
Самое большое количество фантазий, причём достаточно умных и интересных, шло от Князя. Каждый вечер Князь рассказывал о великих личностях: советском партийном деятеле Берии, советских физиках Курчатове и Харитоне, конструкторе Королёве, даже о лауреате Нобелевской премии немецком физике Густаве Людвиге Герце.
Однажды Князь поведал, как Берия, выпив стакан водки на строительстве атомного реактора, упал от усталости на кровать в плаще и сапогах и во сне кричал: «Я не виновен в этой смерти!»
– Я подошёл, – рассказывал Князь, – и стал снимать с него сапоги. А Берия вскочил, выхватил пистолет и направил на меня. Я замер, молчу, а он кричит: «Ты что делаешь?!» «Сапоги снимаю». «А почему только один снял?» – внезапно спокойно спрашивает Лаврентий Павлович. «Так не успел». – «Эх, всё вы не успеваете! Но атомный реактор надо успеть сделать в срок!» «Сделаем, Лаврентий Павлович!» – уверяю его. А тот уже снова спит в одном сапоге. Второй я так и не снял, чтобы не рисковать дважды.
На следующий день за ужином нас ждал другой рассказ Князя, уже о Курчатове.
– На планёрке по строительству атомного реактора Курчатов жаловался, что не хватает грамотного специалиста по фундаменту (всё же реактор являлся тогда уникальным, прежде невиданным сооружением). А я имел информацию о заключённых и знал, что среди них есть один по прозвищу Математик, он проектировал первую ветку метро. После совещания подхожу к Курчатову, прошу выслушать меня. Тот соглашается. Внимательно, не перебивая, слушает. Говорит: «Спасибо! Можете организовать мне с ним встречу?» «Надо бы Лаврентия Павловича предупредить». – «Берия в Москве, а ждать некогда. Давайте переговорим, а Лаврентия Павловича я предупрежу по телефону». Ну, я и организовал встречу. Беседа Курчатова с Математиком проходила в моём присутствии. Они долго разговаривали, чертили, рисовали формулы. Потом Курчатов протянул руку заключённому и говорит: «Вы нам нужны. Согласны поработать?» А у Математика слёзы текут, и сказать он ничего не может, только морщится, пытаясь улыбнуться. Увели заключённого, а Курчатов произнёс: «Сколько талантов у нас повсюду!»
Следующая история Князя была более правдоподобной – об учёных Королёве и Макееве. Имя Макеева было Владимиру знакомо: он неоднократно слышал его, когда запускал станки в Миассе.
– Вызывает меня Берия, – повествовал Князь, – и задаёт неожиданный вопрос: «Генацвале, как думаешь, кого рекомендовать на место руководителя космической программы – Королёва или Макеева?» Я осторожно спрашиваю: «А почему такой вопрос?» Берия объясняет: «Космические достижения нужны стране для её величия, а для защиты страны нужен запуск баллистических ракет с подводных и надводных кораблей. Вот думаю, кого из конструкторов куда определить. Оба обладают упорством и близки друг другу по духу. Но кто из них умнее? Всё же запуск с воды – задача более сложная, как мне кажется». Я знал и Королёва, и Макеева, но первый был под арестом. Поэтому высказал своё мнение так: «Космической программой лучше заниматься Королёву: всё же вдруг он работает отчасти из-за страха? А перед Макеевым поставить более сложную задачу». Может, моё предложение и было принято.
Князь рассказывал также о том, как у себя на родине в Абхазии, на территории бывшего санатория «Агудзеры», встретился с Густавом Людвигом Герцем. Князь спросил Герца, не чувствуют ли немцы угрызения совести оттого, что создают для русских ядерное оружие? Герц снял очки, внимательно посмотрел на Князя и ответил: «Наша совесть больше страдала, когда мы работали на Гитлера».
Все эти истории были довольно длинными и непонятными для большинства, поэтому товарищи часто перебивали Князя и называли фантазёром. Со временем Владимир тоже перестал верить и слушал вполуха.
Но к Князю он относился хорошо, так как тот помогал ему в разных вопросах, особенно в наведении порядка. Была у Князя хорошая черта – спокойная твёрдость. Строители его уважали, слушались, и начальник этим пользовался.
Князь говорил, что не был на своей родине в Абхазии двадцать семь лет, что у него там много родственников и даже бывшая жена. Владимир решил отправить Князя домой, но пока молчал об этом. Однако часть ежемесячной зарплаты Князя откладывал, чтобы по окончании работ тот смог уехать на родину.
Когда закончились работы, Владимир протянул князю двести рублей и начал уговаривать вернуться на родину. Тот весь вечер пил самогон и молчал, не веселил честной народ своими фантазиями. Потом сказал начальнику, что решил ехать, но ему нужно забрать свои вещи у одной бабушки в Колпашеве.
Владимир сдал объект и на следующий день повёз Князя на своей машине в Колпашево. Подъехали к деревянному старенькому дому. Бабушка сначала не признала Князя, но, когда он спросил про чемодан, пустила в дом. Князь вытащил двадцать рублей и протянул бабушке, а та ставила уже чай. На столе появились свежие ватрушки и наваристый борщ. Они поели, Князь попросил свои вещи. Бабушка указала на кровать. Князь нагнулся и вытащил старый фанерный чемодан с железными уголками. Такой Владимир видел у отца – фронтовой чемодан.
Князь взял тряпку, аккуратно стёр пыль, достал ключ и открыл, желая проверить содержимое. Владимир глянул и обомлел: сверху лежал генеральский китель с кучей медалей и орденов. Князь вытащил китель, достал конверт, вынул большие фотографии. На первой возле огромного котлована стояли Берия, бравый генерал в форме и физик Курчатов. Владимир потерял дар речи: генерал на фото был вылитый Князь!
Простились они на автобусной остановке, обнялись.
– Удачи вам! – попрощался Владимир и отвернулся, пряча повлажневшие глаза.
С той поры он нещадно ругал себя за то, что даже не узнал его фамилию. Но образ Князя из памяти не стирался никогда. Теперь, увидев бомжа на улице, Владимир останавливался и пытался чем-то помочь. Правда, найти очередного «князя» пока не удавалось.