– Васька! Бегемот… Ты, что ли? По что не спишь, окаянец? – простонал я, медленно выталкивая нос из-под одеяла. Но в следующее мгновение мою башку швырнуло от подушки будто рукой катапульты.
– «Проспал!»
Сморщившись от яркого света, я бросил взгляд на письменный стол. Будильник, лишившийся остекления года три-четыре тому, – ещё при последнем переезде, лежал на столе ничком, без признаков жизни… Размеров он был почти перронно-вокзальных. Отец, когда-то, привёз его из Порт-Артура. Звенел этот агрегат в два здоровенных, с кофейную чашку, колокола. Гремел так, что полк можно было поднять по тревоге. За этот набат Васька его и недолюбливал.
– Твоя работа – чёрт полосатый? За старое взялся? – кинул я гневный взгляд на кота.
Выслушав обвинения в одно ухо, Василий, возлежащий поверх одеяла, как мельничный жёрнов, перестал вылизывать изогнутую изящным крюком лапу и застыл, направив остекленелый взгляд куда-то в пустоту комнаты. Наконец, видимо отмотав до нужного места запись воспоминаний, он утвердительно кивнул и, заграбастав лапами хвост, принялся яростно выдирать из него репей.
– Та-ак, понятно… Ну, что теперь, сидеть-то, как панночка в гробу?
Я вынул ноги из-под кота и, шагнув к столу, вернул будильник в рабочее положение. Чёрные стрелки "курантов" застыли на половине четвёртого.
– Пунктуальный чертяка! – отметил я, не буз восхищения. – Всё точно, как в прошлый раз, минута в минуту, с гулянки заявился.
На ручных часах было уже начало восьмого. Я даже присвистнул…
Да не то беда, что проспал… Дело житейское, – олимпиаду по телеку полночи смотрел… Худо, что ребят подвёл…
Шёл нерест кеты, а в такие дни, если конечно стихия позволяла, мы, на обратном пути из школы, спешивались у речки, километрах в пяти от городка, отпускали машину, а сами, ватагой, поднимались вверх по течению, в сторону погранзаставы. Чтобы набить острогой рыбы, хватало и часа. Пока девчонки собирали цветочки, объедались дикой малиной, виноградом и морщили носы от лимонника, пацаны сновали по стволам деревьев, ошкуренным рекой до белизны костей. Местами они сплошняком покрывали русло на десяток, а то и другой, метров. Вот там, под этими завалами, и стояла рыба. Чтобы добыть её, нужна была длинная, но неширокая, зуба в три-четыре, острога, а чтобы отыскать добычу – маска.
Месяца полтора тому я выписал такую через посылторг. На днях получил, вкупе с прочими причиндалами для подводной охоты. С вечера она дожидалась своего "крещения", лёжа поверх ученической папки, и вот… С досады, я уже было хотел швырнуть её обратно, в ящик, но тут, через распахнутую Василием форточку, до моих ушей долетел автомобильный сигнал. Водитель истошно клаксонил букву «б» – тире, три точки. Для радиста каждая буква поёт свою мелодию. Встречаются и нецензурные напевы. Кому что слышится… Радистом, в ту пору, я ещё не был, но кое-чего в этом деле смыслил. Отец радист, дед ещё в гражданскую морзянку отбивал. Так что звуковая оболочка буквы «б», в моей голове, была конкретной и, как потом оказалась, вполне уместной – «бааа-ки-те-кут».
– Бааа-ки-те-кут, бааа-ки-те-кут…
– «Стоп! Какие ещё "баки"? – возмутилась логика … – В полку завтрак!»
Приподнявшись на носки, слегка покачиваясь из стороны в сторону, как суслик на стрёме, я таки разглядел источник шума. Это был бортовой ГАЗ 66, без тента, без дуг и, судя по номеру… Таки да, – наша «школьная».
Отлегло...
– Смотри-ка Василий, как всё повернулось. Эдак выходит, ты меня ещё и в долги вогнал. И выспаться дал и разбудил вовремя… Красавчик!
Красавчик от похвалы и ласки даже, застрекотал, как сверчок.
Машина стояла за ручьём на противоположной стороне распадка, и рычала, нацелившись бульдожьей мордой в ворота автозаправочного пункта. К нему уже спешил заправщик. По, иронии судьбы, он был тёзкой моего кота, и сверх того, – они были приятелями.
До цели Васе оставалось метров триста. Когда клаксон пел морзянку, он срывался на бег трусцой, а когда умолкал, Вася опять снижал темп до быстрого шага.
Прослужил Вася уже год с хвостиком. Не "молодой", – "фазан". Но, если "дед" торопит, приличие, не более того, требовало проявить уважение …
Должность у Васи была серьёзной с героическим ореолом. Его предшественник, на этом посту, был награждён орденом красной звезды, – погиб, спасая жизнь офицера.
Во всей округе и тысячи душ было не насчитать. Даже в городке с, кошками и собаками, едва за восемь сотен. Но смерь в гарнизоне не была редким гостем. Случалось, злая и тощая, она, до пяти раз на неделе, как лиса в курятник наведывалась… На командира полка в такие дни смотреть было страшно… И даже я, ну его к чёрту, от греха, сидел себе дома, тихо, – уроки учил.
Когда, распахнутые Васей ворота, сверкнули гранями золотых звезд, я уже был готов к выходу и, сидя на столе, коротал излишки времени припоминая каких слов и мозолей мне стоило вырезать их из куска листовой латуни…
С этих звёзд и закрутилась моя перемотка воспоминаний. Глаза, видать тоже , как у Васьки остекленели.
… Латунь… Латунь тогда, не с неба свалилась. Привезли её из Славянки, с судоремонтного завода. Это была "мзда" за ремонт пары телевизоров. Цветной ремонтировал отец, чёрно-белый, за полчаса, отладил я. Делов-то, – одну лампу поменять в звуковом каскаде. Вся морока, – до неё добраться…
Дело было ещё весной. В полку приближалась инспекторская проверка. Надо было чем-то блеснуть. Вот этими звездами и блеснули. Была правда задумка предъявить новое "подворье" службы ГСМ, но вышел небольшой конфуз.
Полгода его строили, как ворона гнездо, добывая материалы "хозспособом": здесь – шифер, там – стекло, сям – цемент… В общем, как сказал Чебурашка: «Строили, строили и наконец построили!» Тютель в тютель! Вечером покраска, утром презентация … По случаю и краску применили быстросохнущую, на ацетоне. Васе оставалось только прийти пораньше, бумажонки разложить, да проветрить помещеньице, – небольшое, две комнатёнки в три окошка и, по бедности, без форточек. Всех забот минуты на три.
Прискакал Вася впереди комиссии. Та ещё ложки в офицерской столовке не облизала, а Вася уже на пороге своей штаб-квартиры. Приоткрыл дверь, – не продохнуть, и полумрак… Попридержал дыхание и хлоп по выключателю… Так с дверной ручкой и улетел, метра на три.
Ни царапины! Правда, попку немного зашиб, да реснички закучерявились.
– Что же это получается? – грустно подумал Вася. – Строили, строили, – и всё напрасно?
Подобрал Вася пилоточку, огляделся… Так-то, вроде, нормально всё… Проветрил, уже… Одна беда, – стёкла… Все, как одно, – на земле … Только успел Вася собрать стекляшки, да, по-скорому, ссыпать их в красную бочку с водой, как комиссия уже у ворот, звёздами любуется, голоса одобрительные слышно…
Успел… Но, про цитирование Чебурашки пришлось забыть. Вместо того, отчитались скромно: «Вот, строить решили! Боеготовность… – то-сё… – Стекла бы оконного… Недостать...».
И сработало! Начальство с лампасами, для здешних мест весьма редкое, от умиления поплыло и, сей минут, росчерком вечного пера свою лепту внесло. Что-то там из противопожарного оборудования посулило, ещё и краской облагодетельствовало. А главное, инициатива была замечена, – как те золотые звёзды на воротах. Эдаких, говорят, и в Хабаровске не найти. Здорово их Вася наасидолил …
Всё обернулось ему удачно. Став причастниками общего дела, присутствовавшие передружились. Длань генеральская на Васин погон легла и поехал он в отпуск, за успехи в боевой и политической …
Тем часом пришло время отоваривать накладные. За краской в Краскино ехать надо было. Такая, вот, тавтология. Не далеко, – полста кэмэ. В погожий день час дороги. Мне случалось и пешком ходить. Восемь часов топаешь ни одной попутки. А дорога, как раз, через Сухановский перевал.
Не Крестовый конечно. Кавказским не ровня. Над морем высоты в нём едва за две сотни метров. Подъем прямой километров пять, и спуск, не дай бог без тормозов, такой же. Наверху дорога делала неглубокий, но крутой зигзаг с поворотом на сто восемьдесят градусов. Не вписался в угол, а склон там крутой, градусов шестьдесят, – иди кувыркайся. Либо с носу на корму обороты считай, либо с борта на борт, – это, как придётся. Железа на дне уже в три слоя… Доставать и в голову никому не приходило.
Правда, был прецедент. Видел я там, как-то, ВАРЭМ-ку, – это ЗИЛ-ок такой, сто тридцать первый – с будкой. Везунчик. Он даже не кувыркался. Сполз по склону, на правом боку, неглубоко, метров на сорок, и застрял в деревьях. Вытащили его на дорогу волоком, двумя танками, а он, как велосипед стал. Правую половину, будто масло по бутерброду, размазало. На левой ни царапины даже зеркало целое. Но самостоятельно на колёсах уже не стоит. Его к трём дубам прислонили. Они тут на бровке кювета, метра чрез полтора-два, в рядок росли. Стоит ЗИЛ-ок на обочине, гордый, но плоский, как фотография… Таким его моя память и запечатлела.
Об заклад биться не буду, но судя по рассказу, почти уверен, – эта дубовая троица, свою роль и в этой истории сыграла. Угодил в неё ЗИЛ-ок, опять же сто тридцать первый, только бортовой. Погрузили в него на складе бидоны с краской, банки, стекло, ещё что-то. В кабине трое. Молодой водитель, на подмене вместо Васи. Полгода за рулём. Но баранку не каждый день видел. Старшим машины отец сел, да мать, рядом. Она тогда завскладом работала. Барахлишко это, как раз по её части было.
Когда стали подниматься на перевал, уже стемнело. Вскарабкались на седловину, а навстречу туман. Весь северный склон уже укрыл, будто одеяло. От фар толку – ноль. Комок света пред капотом висит и не понять, то ли ты ещё вдоль дороги едешь, то ли уже поперёк.
– На обочину бы стать надо…
Не успел отец рот закрыть, треск и ветки на стёкло, букетом. Сидят в кабине, а она как-то странно, сразу в трёх плоскостях покачивается, под какую-то свою мелодию танцует… Сообразили, – на деревьях висят. Капот вниз клюёт. Вправо-влево рыскает. Из шести колёс, хорошо если одно, земли касается. И то не факт, – надежда…
Правую дверку на ладонь приоткрыли. Дальше ветки не пускают, – носу не высунуть. Но резкий запах разлитой краски до него и в кабине добрался. Водитель попытался было левую дверку приоткрыть. Только подвинулся к ней,– машина в крен. Ветки по капоту поползли. Бидон в кузове ожил. Хорошо, что пустой уже. Скучились вправо. Машина послушно выровнялась. Только стекло у двери опустили, – звук мотора. БТР идёт со стороны четвёртого укрепрайона. Перехватить бы надо. Не то уйдёт, либо того хуже, – задний борт обласкает.
Выбрался отец в окошко, и ужом между веток в кузов. Там шагу не ступить, всё в краске. Снаружи, по борту, до колеса добрался. А оно на бровке кювета под ним танцует. Только сунул под колесо корягу, как туман сзади светом фар вспыхнул. БТР тут как тут. Хорошо старший на броне был, сначала сигнал автомобильный услышал, потом отец из тумана нарисовался. Едва отскочить успел. Водитель поздно заметил. Точно в задний борт целил … В трёх метрах остановился…
Докрутил я эти всполохи до самого ракорда:
– «Ну, всё! – думаю. – Пора! – двигатель, слышу, вновь завёлся.
Сполз я со столешницы и к гостинице… Идти недалече. Времени с запасом…
Гостиница, – обычный ДОС-овский домик, на три комнаты. Только вместо кухни парикмахерская. Боец там, стилист великий, работал. Умел вавилоны на голове устраивать, а стриг погано. Если налысо, то у бати даже лучше получалось. Но, налысо не хотелось. Додумался я куафёру нашему учебник парикмахерский подарить. Расчёт был на то, что к следующей моей стрижке он на других головах хоть как-то насобачиться. Да, где там… Похоже обиделся даже. Правильно я его на старинный манер «тупейщиком» окрестил… Это ещё с восемьсот четырнадцатого пошло, от французского «toupet» – «чуб». А этот, и по самой сути своей, чубочёс был стиляжий.
Перед гостиницей площадка, на неё я с тылов и вышел. У входа, по сторонам, две парковые скамейки на трёхпалых чугунных лапах. На первой учительница географии, из гарнизонной восьмилетки, с сумкой. Она у нас с Серёгой классной дамой была. Уже на сносях. Видимо в поликлинику собралась, а то и…. В прошлом-то году, похоронили её, считай.
Пошли они с мужем на моторке в сторону мыса Гамова, километров за двадцать, понырять с аквалангом. Места там красоты умопомрачительной. И пропали. Оказалось мотор сдох. Понесло их ветром в море, к островам. Хорошо лодка, самодельная, тяжёлая – стеклоткань с эпоксидкой… Сносило не так быстро. Так они, чёрт-те каким крюком, на вёслах назад двое суток шли… Ладони в лохмотья…
На другом конце лавочки степенная, с виду, старушенция. До поры все звали её – Баблена. На коленях корзинка, на голове платок, цвета «неразберёшь», в редкий мелкий цветочек. Потом разглядел, – розочки это были … Но повязан умилительно, как у Алёнки на шоколадной обёртке. И личиком похожа…
Сын её, прапорщик, командовал хозвзводом: парник, свинарник, коняжки... Тоже с год как, перевёлся служить на Сахалин, а мать на хозяйстве оставил. Приличное хозяйство было, крепкое: коровы, опять же свиньи, птица, огороды, сенокос. Мужику, не управиться…
Жалели бабку, уважали даже. Старше-то сорока пяти в городке никого. А ей уже за шестьдесят, кажись, было. Опять же молоко… Малышня гарнизонная на нём росла. В домике, который бабка занимала единолично, женсовет, в одной из комнат, под её руку, даже детский сад организовал. Рука брала по десятке с носу, да за харчи столько же. Не по-советски как-то, но зато дитя накормлено и весь день под присмотром. Иди работай … Короче, не просто бабка, – герой труда, "Дуся многостоночница".
Но, за глаза, прозвали её Купчихой. Очень уж сахар любила. Скупала она его в количествах, явно превышающих личные потребности. Вещмешками… Нет, не жалко, – странно просто. На том и росли смутные подозрения. Уж больно часто от солдат не тройным одеколоном, а натуральной сивухой разить стало. Небольшое следствие быстро раскрыло секрет успехов коммерческого предприятия. Выглядел он, в точь, как трёхлитровая банка бражки. За неё, и огород вскопают, и сена накосят, и в коровнике поскребут. А если с картошечкой жареной, да под капустку квашенную, – ещё и дровишек в сарай накидают… Опять же – не по-советски. Но, терпели это дело кое-как, пока сивухой не стало разить и от малышни. А это уж перебор, язви её душу…
– Ладушки, ладушки… – потирая пятернёй подбородок, задумчиво процитировал замполит, и бабкино "renommеe" поменяло свой знак, с какого-никакого, но плюса, на жирный-прежирный минус. Теплота «чувствс» прошла. Все поняли, что никакая она не Дуся…
Холодком отношений сквозило даже здесь, на лавочке.
– Здравствуйте Тамара Васильевна – поздоровался я с учительницей. Кивнул, проходя, и бабке:
– Здрасте!
А та, как Алёнка, на обёртке, и глазом не повела… На дух она меня не переносила. Подозревала всё… Дескать, не иначе я самый чёрт и есть, кто внучка её с пути истинного сбил …
А дело было так. Другого повода не припомню. Мастерили мы что-то с пацанами. Кусок веревки для дела понадобился. Внучок и вызвался.
– У бабки, – говорит, – под кроватью целый моток. Она ей всё равно не нужна, пачкается сильно.
Убежал. Приносит.
– Мама дорогая! – целая бухта бикфордова шнура.
Отрезал я кусок, сантиметров десять. Показал, как этой бельевой верёвкой пользоваться, чтобы не пачкалась, да и говорю ему, смеха ради:
– Ты пошарь ещё… Может у неё там вместо мыла, ящик тротила, найдётся?
Внучок шнур в руки и неделю не появлялся, пока всё не спалил…
А там, видать, и бабка имущества спохватилась… В общем, – подбил дружка,
бабушку ограбить…
Покончив с политесом, никем из них незамеченный, подхожу к своим. Пацаны, жидким частоколом в четыре ростовых фигуры, павлинятся пред второй скамейкой. В середине Серёга. Хорош… Вообще, девки по нём реально сохли. Да что девки, – училки млели… Стоит он такой, как гипсовая дама с веслом, на острогу опирается. Нормальная острожка – три зуба, заточка свежак и древко новое … Готовился человек!
От девчонок только ноги видно. Но все четыре конечности тут. С лавчонки свисают. Команда в сборе… Только маски моей не хватает.
– Давно сидим? – спрашиваю с ехидцей.
Народ, от неожиданности, даже чирикать перестал. Повеселели.
– Мы-то давно! – слышится со скамейки. – А ты как всегда… Слушай, как тебе это удаётся?..
– Ай-да, – пропел клаксон уже где-то возле штаба.
– «Старшего из дежурки вызывает, – мелькнуло в голове. – Интересно, он азбуку знает, или у него морзянка случайно выходит?»
Через минуту, за растянувшейся вдоль ручья рощицей, показался густой шлейф пыли. Прогромыхав по мостику, машина обогнула её и приветливо сверкнула нам лобовыми стёклами. Они чем-то напоминали стекляшки очков, а длинный шлейф пыли, который машина тащила за собой, был похож на развивающийся шарф. Такие, только шёлковые, ещё на заре воздухоплавания, носили пилоты-романтики.
Лихо, в занос, обрулив гостиницу, «пилот» бесцеремонно обмотал нас своим шлейфом, – не продохнуть, и притормозил так, что машину протащило по гравию ещё метра три.
– Чего гнать-то? На второй урок, всё равно не успеваем, – буркнул я рассудительно и сунул нос под воротник.
Спешившись, водитель и лейтенант с повязкой помдежа, дружно, как сговорились, бросились к крючьям заднего борта.
Увидев лейтенанта, все узнали его и чуть не прыснув со смеху, стали легонько толкать друг друга локтями.
Накануне вечером, на площадке для ручного мяча, играли с девчонками в футбол. Стемнело, посиделки устроили. Расселись на спортгородке. Перед скамейками параллельные брусья. Вместо жердей трубы, два с половиной дюйма. Сто метров длинны в каждой. Я как раз у среза такой трубы и выламывался. Дугой конец на той стороне стадиона, под фонарём, в тропинку упирается. Гляжу топает кто-то. Тут меня на экспромт и потянуло.
– Тихо! – говорю.
Все замерли. Только сверчки поют… Луна. И, как только ухо нашего лейтенанта приблизилось к срезу трубы, а до него было меньше метра, я, гробовым голосом, произнёс:
– Покайся, грешник!
Звук полетел по трубе как ведро в колодец, и шарахнул точно лейтенанту в ухо. Тот закрутился на месте, как подбитый танк, потерявший гусеницу, ошалело оглядываясь по сторонам.
– Куда девал сокровища убиенной тобой тёщи? Говори!
Но у лейтенанта никогда не было никакой тёщи. Он облегчённо повёл плечами и, обнаружив прямо перед носом срез трубы, хлопнул по нему ладонью. Хмыкнув, он махнул рукой в нашу сторону и пошёл дальше. Тем временем звук от его ладошки добрался до среза трубы уже у моего носа. Труба сказала:
– П-у-ук!
И, резко отстранившись, под общий хохот, я зажал ноздри пальцами…
– Фу-у!
Как только борт опустили Серёга пристроил свою острогу под сидушки справа. Я водрузил папку, с маской внутри, на край сиденья у левого борта. Считай, – любимое место застолбил. Потом вместе с водителем и лейтенантом мы подхватили освободившуюся скамейку и потащили её к заднему борту. Когда ставили, изрядно пахнуло бензином. Я кинул взгляд на бензобак и, поддев Серёгу плечом, мотнул головой. Бензин, из-под крышки, тонкой струйкой стекал на землю. Серёга беззвучно ругнулся, едва шевельнув губами и, не поднимая головы, процедил сквозь зубы:
– Не вспоминай…
А вспомнить-то было что … Мы тогда во вторую смену учились. Я, в кои-то веки, из дома пораньше вышел, с расчётом заскочить в военторг, пока его на перерыв не закрыли. Зажигалки туда завезли отменные. Рубль семьдесят две копейки. За такую вещь, – не цена. Ладонь ласкает, как рукоятка пистолета. Купил отцу. Сижу у гостиницы, щёлкаю. Подходит Серёга.
– Ну-к… Дай позырить.
Вертит в руках, на ладошке подбрасывает, нахваливает, клацает, пламенем любуется. Тут школьная, – вот также подруливает. Стала под уклон, бензин струйкой. Старший видать ещё в столовой, – тут, рядышком, вверх по склону. А водитель, звали его Шурой, хлопнув дверкой, рванул в магазин, за папиросами. Но бензин-то течёт… Уже, и лужа приличная под баком образовалась. Вот тут-то и зашла Серёге мысль, – доброе дело сотворить.
– О! А, давай-ка, – говорит, – я её заправлю…
Сел на корточки, руку вытянул, струйку ловит. Ну точно корову доит…
– Во… Полнёхонько! – докладывает. Пробочку закрутил и чирк… Рефлекс...
А дальше, всё как у Васи … Фухнули пары не громко, но лужа занялась. Огонь, голубенький такой, в секунду, взобрался по струйке, на бензобак, и давай резвиться. Серёга, ко мне лицо поворачивает. Так-то он смуглый. А тут не узнать…
– Чо делать-то?
В принципе, если бы не лужа, положение не критическое. Бензин на баке прогорит и всё. Железо вокруг, – гореть нечему… А вот лужа… Пламя покрышку лижет. Дело скверное.
Тут мне будто кто по затылку треснул, – Шура кабину-то не закрыл…
– За руль! С ручника снимай, жми сцепление.
Машина скатилась метров на шесть, и замерла. Полыхающая огнём лужа осталась позади. Пламя с бака я сбил курткой, в два удара. Мысль про огнетушитель даже в голову не пришла. Лужу, когда малость прогорела, мы в четыре подмётки быстро зашоркали дорожной пылью. Благо, этого добра тут навалом. Так что, и следа от неё не осталось.
Когда Шура спустился с горочки, мы опять сидели на лавке, а под бензобак натекло новое озерцо.
Вытаращив глаза на машину, он тихо промямлил:
– Не понял!..
Обошёл её кругом, раз, другой.
– Не понял, пацаны!..
– Потерял чего, Шур? – поинтересовался я участливо, едва сдерживая смех.
– Машина… – произнёс он задумчиво. – Она же не здесь стояла?
– Бросал бы ты Шура курить… – сочувственно вздохнул Серёга и вернул мне зажигалку.
Сначала бабку затащили на лавку, потом вчетвером затолкали в кузов.
– Затолкать-то затолкали… Как снимать будем? – отдуваясь поинтересовался водитель.
– Придумаем «чонить»… – рассудил лейтенант.
Мы, усадили её на лавочку, у правого борта, за кабиной. Корзину поставили под ноги. Алёнка поправила платочек, чтобы в ушки не дуло и вцепилась в скамью. Аж пальцы побелели. Рядом подсели девчонки. Между ними затесался Серёга. Следом плюхнулись пацаны. Старший, нарушив инструкцию, по-джентельменски, уступил место в кабине жене своего боевого товарища. Сам разместился с нами, в кузове, позади водителя и, свесивши локоть за передний борт, крепко-накрепко проинструктировал:
– Окошко не закрывай!
Вернувшись в исходное положение, он, натянул хлястик фуражки на подбородок, окинул нас хозяйским взглядом, шлёпнул ладошкой по кабине и напутственно, как перекрестил, произнёс:
– Трогай!
Задний борт достался мне безраздельно. Трясло там изрядно, но пыли меньше. Стояла она, как раз, за кабиной. Хотя, куда не сядь, всё одно, – реснички будут поросячьи.
Главным удобством моего места, была скоба подножки, в движении торчащая над задним бортом. В неё можно было упереться правой стопой и, прижавшись спиной к борту, нивелировать тряску. Другим плюсом был широченный ремень безопасности, натянутый меж бортами. Используя его как подлокотник, я придал телу положение благоприятное для раздумий, и положил взгляд на дорогу.
Получилось в точь, как у репинского Стеньки. Не то, что бы я ему подражал, но, как исторический персонаж и одностаничник моих предков, по отцовской линии, Степан Тимофеевич был у меня на примете. Бабка моя, Анна Ивановна бывало, а я тогда в первом классе учился, вспоминала Потёмкинскую, говорила что-то про Зимовейскую, про него, про Пугачёва, про Василия Генералова... Дружили мои с его семейством...
Свернули на трассу.
– Странный, дурманящий эффект в этом месте, – подумал я, глядя в сторону Сухановского перевала, – дорога убегает, а сопка, наоборот наползает, растёт, наваливаются… Того и гляди, нагонит и раздавит своей подошвой. Пугающая иллюзия…
Иллюзия иллюзией, а за перевалом и растительность иная, и барсы туда, отчего-то, не заходят. Здесь-то, на северном склоне, частенько крутятся. Охрану моста пугают, собачонок на станции кушают, в долю с тиграми. Да я и сам весной по снегу свежий след видел. Самка молодая, только-только ушла в сторону перевала. Да, поди, я и спугнул. Залёжка у неё в балке была, на косулю охотилась... А тут я, с бугра на заднице, с ружьишком... Метров пятьдесят по снегу пробороздил. Косуля, та вообще никого не видела. В снегу ковырялась. Меня от неё ствол дерева закрывал, я видел только её зад. Но пятнистая кошка, из своей засады, видела всё и ушла незамеченной...
Машина вильнула вправо, и скатилась к броду. Моста не было. Его ещё в августе снес тайфун и, случись второе пришествие, речка на пару-тройку дней стала бы непреодолимым препятствием. Но сегодня вода низкая, прозрачная, сулит хорошую рыбалку. Разогнав на перекате пеструшку, мы выбрались на левый берег и повернули к некогда знаменитому на всю страну железнодорожному виадуку.
Достраивали его, как раз, во время боёв у озера Хасан. Тут недалеко, за Краскино. Поэтому, для встречи победителей, со стороны озера, центральную арку решили украсить надписью: «Привет участникам хасанских боёв». Но, видимо в суматохе спешки, с направлением движения героев не разобрались и расписали приветствием обратную сторону пролёта. А со стороны озера и до сего дня, красуется другая надпись: «Да здравствует Советский Союз!». Так и шутили, не при замполите будь сказано:
– Советская власть только за мостом начинается.
Перед виадуком притормозили, Сашку подобрать. Отец у него был начальником охраны моста. Обороняли его в ту пору серьёзно. Сашка жил тут же, в казарме. Поджидая нас, он, в этот раз, развлекался метанием трёхлинейки капитана Мосина, с примкнутым штыком. Дело явно не ладилось… И висящий на дереве банный таз, в который он метил, и штык винтовки, были в полной исправности…
Сашка плюхнулся на лавку против меня. И машина помчала нас дальше.
– Саш! Ты почто на винтовку взъелся? На ковре её место. Раритет…
– А-а… Всё равно её сдавать будут – отмахнулся Саша. – Мы тут склад ревизировали… Там такого добра… Кстати, дробовик не нужен? Старинный какой-то. Курковый. Стволы с раструбом. Скоба – во! Двенадцатый калибр…
– Заинтриговал… Но у меня шестнадцатый. Ты Серёжке предложи. У него двенадцатый и как раз предохранитель сломался… Бедует болезный.
Машина опять нырнула в брод. И здесь от моста только сваи остались. Они стояли по четыре в ряду и держались друг за дружку, как "маленькие лебеди", – нелепо, будто балерины по колено в воде.
Подловил нас этот мост прошлой осенью. Вот так же подъехали. Река ещё ночью вспухла от ливня, но вода уже, пошла на спад. Мост на месте. Только поток чуть не вровень с полотном. Скатились мы на него с горочки бодро. Сходу чуть не до середины. Мост, от счастья, будто только нас и дожидался, аж волной пошёл, а потом и вовсе поплыл. От того берега оттолкнулся и давай разворачиваться по течению. Но тут Шура явил мастерство… Отмотал назад, как в кино. Кто бы видел со стороны, – не поверил, что задним ходом можно такую скорость развить…
Смотрел я на воду, и думал:
– «Второй год ездим. Ежели все наши приключения помечать, то через каждые сто метров столб гранитный ставить надо, с надписью: «Здесь, на этом месте, в 1971-1972 учебном году…». Записывать, что ли? Слово-то, оно покрепче гранита…»
Но в этот раз мы едва колёсики замочили, и в гору… Оттуда вид … Что там то Серенгети?! В этом месте каждый голову поворачивает … На изумрудном, как стриженный газон, склоне, под грибовидными кронами дубов, в изящных позах, где группами, где поодиночке, грациозно позируют десятки пятнистых оленей. Лежат ли, стоят, – глаз не отвести. Даже ветер в ушах мелодию наигрывает. Так-то, сразу, не поймёшь, что все они за трёхметровой сеткой пасутся… Хотя, нет, не все… Вот этот пантач… Рога не спилены. Такие за лето не отрастишь. Явно дикий, с внешней стороны пристроился. Завидует...
Но грунтовка петляла дальше, сбегала, взбиралась и, наконец, заползла в тень, под сомкнувшиеся над ней кроны поджарых дубов. Некоторое время машина карабкалась по зелёному туннелю и, когда вырвалась из него, оказалась на залитой солнцем седловине. Впереди, под нами, вот-вот должен был открыться величественный вид на залив Петра Великого. Я никогда не пропускал этот момент и, придя в трепет предвкушения, уже был готов развернутся в его сторону. Но не успел…
– Прыгай! – отчётливо раздался чей-то приказ.
Через мгновение я обнаружил себя в глупейшем положении. Локтем левой руки я по-прежнему плотно прижимал к ребрам ученическую папку. Но ноги... По верхнюю треть бедра они стояли в каком-то теплом, лягушачьем супе, а глаза, с собачей тоской, смотрели на удаляющуюся машину.
– Ой, дура-ак…
Машина тем временем свернула на обочину.
– «Ага. Останавливается. Пора выгребать. Подколок теперь, по гроб жизни не оберёшься…».
Но машина не остановилась. Продолжив движение, она съехала с дорожного полотна, накренилась и, подняв стеной зеленую волну, легла в болото на правый борт. Все, кто был в кузове, исчезли под водой. Над поверхности никого. Я один, стою столбом и смотрю, как машина, начинает опрокидываться вверх колёсами, грозя, накрыть ушедших в пучину товарищей, будто крышка гроба … Трагедия казалась уже неизбежной.
Но тут машина медленно скользнула боком по илистому придорожному склону болотца и, достигнув менее крутой его части, остановилась под встречным напором, накатившей в кузов обратной волны, позади которой стали возникать лица, спины, руки…
Через пару секунд все были уже на ногах и, бродя по пояс в воде, сосредоточенно вылавливали из неё всплывшие пожитки. Только лейтенант, вынырнув из болота, первым делом, бросился к кабине.
Зашвырнув папку в траву на обочине, я побрёл к своим товарищам.
– «Странно… Теперь всё выглядело иначе. До машины всего-то метров пятнадцать. А казалось будто укатила она от меня на все сто. Дорога... Нет дорога на месте. До неё метров пять. Значит сиганул на все восемь. Но в воду, помнится, вошёл свечкой, как чемпион, без брызг. Бред какой-то… Но лицо-то и руки сухие…»
Пока я рассуждал, лейтенант, будто крышку люка, вздыбил водительскую дверь, и оттуда, послышались колодезные голоса:
– Целые мы, товарищ лейтенант!
– Всё нормально Андрюша – добавил женский голос. – Сейчас попробуем выбраться. Подай-ка даме руку…
– Ну, всё… Вроде, обошлось… И положение моё теперь не такое уж нелепое, – подбил я итоги, облегчённо. – И бабку лихо разгрузили… Так… А Купчиха-то наша где?
В углу кузова из воды едва виднелась её макушка, обтянутая мокрым платком.
Подняв тучу брызг, я молча рванул к ней мимо ошарашенных внезапной прытью товарищей и подхватил старуху подмышки. Бабка в тонусе, шею держит, не обмякла ещё… Рванул тело вверх, пытаясь поднять её над водой. Но не тут-то было. Рванул второй раз, – думал пополам порву. Ни с места.
Подоспел Серёга. Подхватили вдвоём… Но едва только под перископ подняли. Глаза над водой появились. Плещет по ним болото зелёными соплями, но Алёнка наша, как обёртка, даже не моргает, и взгляд какой-то рыбий, неподвижный, во вздыбленный перед ней пол кузова упирается.
– «Ну всё! – думаем. – Отходит старуха. Не иначе бортом прижало! Тут тягач нужен…»
Счет на секунды, а на дороге тишина и стоять она может часами. Мы сюда сорок минут ехали, – ни встречных ни поперечных…
Если и остался шанс, то последний. Раскачивать машину нельзя, может опрокинуться, а у нас ещё люди в кабине... Во-вторых, бабку в труху попортим. Один выход видится, – нырнуть и, с риском опрокинуть на себя нависающий грузовик, приподнять затонувший борт. Нырнули, напряглись, кто чем пузыри пускаем. Железяка ни на дюйм, и бабка, как прикрученная. По моим ощущениям, Купчиха, ни разу не глотнув воздуха, была под перископом уже минут пять. Запас кислорода, в её дыхательном аппарате, давно должен был иссякнуть. От бессилия, состояние у нас, близкое к отчаянию …
Но, тут Алёнушка вдруг сама встрепенулась. Повернув голову, она подняла на меня недоуменный взгляд, и цапнула рукой за плечо. Затем она качнулась вправо, влево и, будто усевшись поудобнее, вынула из воды ноздри. Не поспевающие за ними губы, поднимая на долгом выдохе снопы изумрудных брызг, обласкали мой слух отборным матом. Многие годы, ни до, ни после, не слышал я звуков более желанных уху.
– Блин! Да она за лавку руками держалась! – вырвалось у Серёги.
Раздышавшись, Алёнушка отцепилась от меня, вспузырив платок, дала дифферент на форпик, показала корму и, как к себе домой, вновь ушла в глубину. Не успел я разгадать суть её манёвра, как она, мощным рывком распрямив спину, во весь рост поднялась из пучины, будто легендарная Амфитрита.
Вместо корзины, в её руке была острога. А по бокам, как два чумазых чёрта, красовались я и Серёга.
Ржач стоял, чуть недо до … Впрочем, и за «до» не поручусь. Болото не бассейн. Да и смех был нездоровый, – истерический какой-то…
Стали выбираться на дорогу. Склон мокрый, скользкий. Только на карачках влезть можно. Впереди суровая бабка с трезубцем, за нею, свита, заходясь смехом до слёз. Все на четвереньках...
Тут уже у классной чуть родимчик не приключился. Она, только что, выбралась из кабины и не была в курсе наших переживаний…
Согнувшись от смеха пополам, я протянул фуражку владельцу, а Серёга, тем временем, выменивал у Амфитриты острогу на корзинку. Завершив сделку, Купчиха, как Мефистофель плащ, намотала на предплечье мокрую юбку и, чертыхаясь, побрела вниз, к океану.
– Ты что там, глазки строил? – приступил к предварительному расследованию старший.
– Пчела, товарищ лейтенант… Окошко-то открыто было, вот она и залетела. Я отмахиваться стал и вот… – чуть не плачущим тоном начал пояснять солдат.
– Правда-правда, – пчела… – подтвердила Тамара Васильевна.
– Вить, а ты с какого перепуга так сиганул! На метр выше голов пролетел! Как из пушки, – сменили тему ребята. – Мы еще ни ухом, ни рылом, а ты уже в болоте торчишь!» …
– Погодите, граждане, погодите! Как это, – «ни ухом»? А кто кричал – «Прыгай!»? – сверлю всех насмешливым взглядом. – Кто орал-то? Сознавайтесь!
На лицах недоумение.
– Кто орал? – Никто не орал… – переглянулись мои спутники…
– Ну ладно, допустим, эти спиной к обочине сидели, пока не всплыли, ничего и не поняли. Баблена тоже вне подозрений, – голос мужской был, молодой, – я перевёл вопросительный взгляд на лейтенанта.
Но тот только скривился недоумённо и пожал плечами:
– Да, я, вообще, вперёд смотрел, пока в воде не оказался…
– «Н-да. Водитель отпадает,– рассудил я, – и о шутке речи не идёт. Машина-то в болоте… То есть тот, кто кричал, делал это не шутки ради, и сам должен был прыгнуть первым, а лейтенант последним в воде оказался. Как бабку-то не зашиб?»
– Но кто-то же кричал: «Прыгай!»?
Все молча уставились на меня, как на аномального. Улыбочки погасли… Вглядываются с тревогой. Чувствую, диагноз формулируют… Что за день сегодня такой, часу не прошло, третий раз в дураках!
– Ладно-ладно, – говорю. - Не заморачивайтесь. Похоже, лишний я сегодня в машине. Это, видать, мой голос был… Внутренний. Кабы он слова своего не сказал, я бы к вам, до кучи свалился. А там, поди знай... Могли бы сюда не боком, а колёсами вверх лечь, – кивнул я на болото и подумал:
– «Удивительно, что я его раньше не замечал. Море отвлекало, что ли?.. Ну, вот и познакомились…».
На том разбор моего полёта закончился. Со стороны Славянки на всех парах подкатил, утыканный антеннами, штабной ГАЗ 69 с полковыми номерами. Из него, как раскаленной пружиной, на дорогу выбросило командира полка… Баблена, видать, накрутила...
В этот день я понял, что голова только снаружи, – башка башкой, а вот внутри… Внутри, выходит, даже не ты главный, а тот, кто знал всё, ещё до того как это произошло. Много раз потом убеждался, есть такой дорогой товарищ...
Непонятным, до сего дня, остаётся другое. Как в набитую аппаратурой КШМ-ку, где свободного пространства, как за школьной партой, с комфортом уместилась беременная женщина, а следом ещё восемь полноразмерных, ну, если пятиклассника Ваньку не считать, лиц обоего пола? То, что Серёга потом на Ленке, женился, никак не объясняет того, что у командирского "козлика" под нами колёса не подкосились. Как на крыльях, – за двадцать минут домой принёс. Одно только неудобство было – телеграфный ключ у меня под задницей... Что у ж она там выстукивала?
P. S. Случилась эта история в банный день, субботу, девятого сентября тысяча девятьсот семьдесят второго года. Аккурат накануне финального матча за олимпийское золото, между баскетбольными сборными СССР и США.