Я чувствую длинную синюю тень, которую отбрасываю, но не вижу её. Она слишком низко. Всё теперь слишком низко.
Там, впереди, пламенеет кронами осенний парк. И я стою в костре из кленов, возвышаясь над ними, расправив плечи, хотя мне хотелось бы опустить ладони на их горящие макушки. Провести нежно, почувствовать трепет влажных листьев… Прощальный взрыв.
Я мог бы утешить умирающий парк, сказать, что мы все бессмертны, что изменяться – в природе мира, и смерть – только прелюдия к рождению.
Враньё, враньё, по-крайней мере для меня. «Что за каприз, Создатель, умертвив материю, оставить дух? Шутка не удалась, - сказал бы я, - мне больно, я страдаю».
Но с виду я теперь так горд, что не могу даже слегка опустить голову. Я не вижу не только людей, подходящих ко мне, но и вообще ничего метров на сорок перед собой.
Пространство парка, кольцо автострады, парковку у решетки, ручеек людей, входящих и выходящих, но не их лица…
Ха-ха - какая особенная близорукость. Смешно мне, вечному очкарику, обрести неожиданно орлиный взор и неспособность видеть близких.
Близкие – какой смысл обрело это понятие для меня теперь…
Я вас больше не вижу, я могу только угадывать и напряженно вслушиваться в разговоры внизу: не мелькнет ли среди шелеста ничего не значащих слов мое детское имя?
Хотя кто его знает, кроме родителей? А они умерли раньше меня, раньше вообще всего, что случилось потом с небольшим проходным результатом в череде моих бесконечных попыток понять природу темной материи.
Я занимался одним аспектом её свойств, но востребованным оказался другой. Парадокс случившейся потом славы в том, что не погибни я – никто не стал бы так пристально изучать – что же я делал, и как произошло несчастье?
А так как следовало разобраться и выдать экспертное заключение, то мои работы были придирчиво изучены, и некоторые светлые умы осенило. Я вдруг стал кем-то вроде Теслы – гением с посмертной славой, тёмной лошадкой теоретической физики.
Ну, пусть хоть так. Я уверен, что многие отчаянные головы предпочли бы погибнуть, но быть замеченными научным сообществом и таким образом произвести переворот в науке.
Переворот есть, а меня нет. Нет ни для кого, но я все чувствую, дух мой жив – почему?
Это еще предстоит понять… Уже не мне.
Но мучает меня не это. Банально и смешно. Став великим для всех, кроме самого себя, осознать, что все в мире движется любовью.
Да, это так, и взгляд небесно-синий влетает птицей в мое живое сознание – о, что за мука помнить, что не долюбил!
Что думал о ней и мечтал - заметит! Но день за днем, и взор ее скользил мимо…
Сквозь матовые стеклянные стены лаборатории я видел иногда ее тонкий силуэт, когда она шла по коридору. Размытых очертаний рюмочка фигуры, цепляющий звук каблучков – как гвоздики вбивают в сердце… Лёгкий поворот головы, если я решался приоткрыть дверь, мимолетная искра улыбки, её угасание - она уходит.
Но она придёт. Я вижу парковку, знаю, что она предпочитает спортивные машины темных тонов, и могу вычислять среди приехавших женщин её.
Она носит большие очки-ретро, с темными стеклами в пол-лица, любит платки натурального шелка и платья, открывающие плечи.
Я знаю – я ее узнаю.
И знаю, что она придет.
Конечно, я его замечала. И знала, как зовут, знала даже, над чем он бьётся все свободное время. Многие знали. Мечтатель.
Этот полный немого вопроса взгляд не заметить было невозможно. Я чувствовала его взгляд физически.
Эротики в принятом смысле слова в его обожании не было, была любовь, попытка любви.
Может быть, это покажется странным, но я уважала этого паренька издалека (как он обожал меня издалека) за трогательное, чистое отношение. Такое нечасто встретишь.
Если женщина красива, то ее прежде всего и рассматривают как объект красоты, как тело. Личность, интеллект – отступают на второй план.
Это бывает обидно. А он видел меня всю - в совокупности, так сказать, свойств.
Но шансов у него не было, это правда. Не стану лукавить.
Тогда не было.
Когда выяснилось, что ему все же удалось прорваться сквозь завесу ненаблюдаемости темной материи, удалось сделать шаг, за которым открывается не просто тропинка к изучению, а система дорог, тогда все заговорили, что они верили в него, они знали, и все такое…
Враньё. Не верили. Посмеивались над его наивными попытками понять. А верил он один. И у него получилось. В науке так бывает. Но случайностью это не было – прошу заметить.
Не могу сказать, что я в него верила, но не иронизировала. Над искренностью потешаться грех.
И вот, когда он погиб, мне стало чего-то ощутимо не хватать. Чувство было смутным, я не сразу разобралась. И странно – я словно слышала его голос временами, ощущала его где-то рядом. Нет, я не суеверна и не мнительна, ведь я учёный.
Медленно зрело решение съездить к его монументу в парк. Когда никого там не будет, поздно вечером, даже ночью.
Даже не различив силуэт машины, я знал, что это она, едва огни фар засветились у поворота к парку. Она приехала ночью, когда точки звезд усеяли все небо. Его хотелось отряхнуть, что за неряшливость, Создатель? Нам хватит и ночника Луны.
Было очень тихо. Она бесшумно припарковалась, словно соблюдая обет молчания.
Медленно пошла ко мне. Каблучки ее не стучали. А сердце стучало так громко, что я слышал со своей высоты.
Она приближалась, я с ужасом понял, что сейчас она войдет в «мертвую зону», и я перестану видеть ее легкую фигуру.
Не знаю - как? - не знаю! И мне не надо знать – но я вдруг оказался рядом с ней.
А бронза оказалась мягкой.