гл 18. КАК ХОЧЕТСЯ ЖИТЬ!
Смерть – навечно.
Жизнь-мгновенье.
Значит, надо жить взахлест,
На колени, на колени
Перед миром трав и звезд!
Г. Регистан
..........
Беляевцы, обрабатывая картографические материалы об открытии ими водоема Питиантуты для военных объектов, не переставали удивляться!
- Это же чудо! В гуще дебрей колышутся прозрачные воды длиной аж в пять километров и шириной в два! И его постоянно питают чистые подземные ключи, которые мы обнаружили на восточном берегу. Тишь и божья благодать!
- Увы, ранее в лагуне озера гремели ожесточенные схватки, - добавил Беляев, - между коренными индейцами и пришлыми каннибалами морос. Однако мирные племена макка и чамакоки были почти все уничтожены, а кучка оставшиеся еле ноги унесла. С тех пор они страшатся обитающих здесь морос, и паникуют от одного их имени.
Серебряков недовольно хмыкнул:
- Поэтому проводники- индейцы Гарига, Тюрго, Кимаха и Шиди упорно уговаривают нас покинуть эти пропахшие гибелью места. И перейти в другие, не пропитанное смертями и тенями убитых.
Беляев все время заставлял свой ум трудиться. Продумывал разные варианты, искал выхода из непростой ситуации. Вместе они рассуждали:
- Участки под строительство укрепления нами подысканы. Карта окружающей местности составлена. Нет смысла оставаться дальше и подвергать себя смертельной опасности.
Золото и драгоценности направленным взрывом мы скрыли в подземелье до лучших времен. Для извлечения и перевоза их прибудет в свое время специальный вооруженный караван из Асунсьона. Место это тщательно замаскировано и помечено секретным значком, как на местности, так и на карте Ивана Тимофеевича.
Как-то поутру Беляев сказал:
- Дела наши неважные. Я еще раз проверил, что бусы, которые развешивал на деревьях для проверки дикарей, продолжают исчезать. Значит, они не отстают и по-прежнему крадутся за нами следом. Может, выбирают лучший момент для решающего нападения.
- Отсюда возникают неприятности, - дополнил, покусывая травинку, Серебряков. - Проводники-индейцы наши, перепуганные насмерть присутствием скрывающихся дикарей, наотрез отказались идти. Они настолько боятся их, что предлагают спрятаться в укромном местечке и поджидать подхода крупного военного подкрепления из форта.
Беляев резко ответил:
- Вы знаете, что отбиться на месте от пронырливых лесных людей невозможно. В обороне они увидят нашу слабость и забросают отравленными стрелами. Одна царапина – и тебя нет. Ждать здесь бесполезно. Да никто и не знает ни в одном форте, где мы находимся в округе этого огромного озера.
- Подмога может прийти тогда, когда от нас останутся рожки да ножки,- усмехнулся Серебряков. - Не забывайте, что Однорукий ублюдок жив и живет безумной расплатой с нами всеми! Вот так думаю я после стычек с этим отродьем.
Экштейн поддержал:
- Надо идти к намеченному парагвайскому форту. А проводники... они от нас никуда не денутся. Они просто побояться остаться наедине с морос без наших скорострельных винтовок.
- Ручаюсь головой,- заверил Беляев, - только дорога к ближайшему форту приведет нас к спасению. В этой опасной игре ставка - это наша жизнь. Надо спасать наработанные сведения. Все. Выступаем на рассвете!
Свернув лагерь на глазах оторопевших индейцев, Беляев вытащил мачете и молча начал прорубать дорогу в густой сельве. Экштейн нагрузил снаряжение на мулов и потянул их за собой. За ними потопал с походной сумой Серебряков.
Индейцы Гарига и Тюрго ожесточенно заругались, Шиди и Кмаха колебались - потом все быстро собрали свои нехитрые пожитки и нехотя тронулись за белыми. Беляевцы переглянулись и дружно усмехнулись.
Громады гор оставались далеко за их спиной в клубах призрачного тумана, а зеленеющие кущи надежно скрывали озеро Питиантута, этот огромный резервуар воды для будущих парагвайских фортов и укреплений. Война была совсем не за горами.
Беляев просчитал шансы на выживание и решил.
- Поскольку нас преследует не дед Мороз с мешком подарков, то мы не пойдем по старому пути, на котором нас могут подстерегать враги. Не забудьте, что на берега озера ранее проникали боливийские лазутчики, т и они могут шнырять и сейчас. Мы будем пробиваться новым, никому не известным путем, чтобы выйти к ближайшему форту «Баия Негра».
- Рискованно это!- заметил Экштейн.
- Зато надежнее,- сцепил скулы Серебряков. - Если что, все-равно отобьемся!
Каждое утро они проверяли оружие, перекусывали наскоро, оседлывали коней, навьючивали мулов и трогались дальше.
Люди страшно голодали, все время хотелось есть! Из всей поживы удалось подбить несколько худосочных цапель. Это была удача! Жесткое мясо растянули на несколько дней и упорно жевали, мусолили во рту.
- Жизнь заставит, то и сопливого поцелуешь, - изрекал Экштейн, облизывая косточки отловленного броненосца.- Захочешь набить живот, забудешь о всякой брезгливости.
Каким счастьем было поймать юркую ящерицу, отбить на каменьях мясо и, поджарив, проглотить. Проводники не пренебрегали змеями, но эти гады успевали проскользнуть мимо ослабевших рук. Когда попадалась лягушка - она казалась изысканным лакомством!
Однажды им посчастливилось. Гариго и Шиди заприметили огромного удава. Все окружили его в низкорослом можжевельнике, и ликуя, словно первобытные люди, забили каменьями насмерть. Тут же при помощи мачете разрубили эту вкуснятину индейскую на куски. Но Беляев и Экштейн сырое, бледно-розовое мясо есть отказались. Однако и поджаренное мясо удава вызывало у них отвращение. Серебряков с трудом засунул в рот кусок этого едева, но тут же бросился в кусты, и его вырвало. Этот деликатес полностью исчез во ртах довольных проводников.
Как-то набрели они на одиноко стоявшее дерево, в дупле которого обнаружили дикий мед. Но вкусная находка принесла Экштейну неприятности. Он забыл, когда и брился, отпустил бороду. С голодухи до сладкого, он с жадностью хватал и ел мед руками. От густого, текущего по бороде меда, борода, затвердела, и превратилась в площадку для множества пчел и мух. Ох, и намучился он, разгоняя их от лица!
Слава богу, вскоре путники вышли к небольшому озерцу, куда "медовый" Экштейн, окунулся с головой, отмывая загустевший в бороде мед. Смеху-то было!
Глядя на обессиливших людей, Беляев качал головой. Эх, эти чащи коварные! Ни вооружение, ни военные навыки не спасут, ни дают надежной защиты от них. Да, кто попадет в эти раскидистые коварные зеленые сети, поневоле становится их заложником.
И, невзирая ни на что, он ободрял товарищей, как мог!
Вряд ли кто мог признать в них белых европейцев. Обожженные солнцем, обветренные темно-коричневые скуластые лица. Косматые нечесаные головы, подбородки в многодневной щетине. Вместо курток лохмотья, которые потемнели от едкого пота.
И они, едва живые, с надеждой на русское «авось повезет!», все-таки вырвались из цепких объятий зеленого чудовища!
Команда, воспрянув духом, и ведомая настороженными проводниками, потянулась дальше.
Теперь перед ними расстилалась бесплодная, изнемогающая от зноя пустошь, с островками чахлого низкорослого кустарника.
От восхода до заката солнца, которое пропекало насквозь, разведчики изнывали от жары и испытывали нечеловеческие мучения. Они медленно продвигались, изредка смачивая потрескавшиеся губы водой. В бурдюках едва плескалась драгоценная влага. Глоток воды, которая нагрелась до теплоты человеческой крови, казался блаженством и лишь усиливал безумную жажду.
- Пить…
- Пить и пить!
О, если дать себе волю, то вода в миг, до последней капли, булькнула бы в их пересохших глотках. Но они слишком хорошо понимали, что без воды им грозит верная гибель. Казалось, что эту пытку терпеть дальше невозможною. Люди были доведены до отчаяния.
Забываясь беспокойным сном, Экштейн слышал, как Беляев произнес:
- Если завтра не встретим хоть поганую лужицу водицы, то всем конец. И если в облаках есть вода, то через месяц она прольется уже на наши белесые кости.
В лихорадочных сновидениях им мерещилось, что купаются они вдосталь и вокруг плещется освежающая водица, а на голову им льется теплый и ласковый летний дождь.
Все проснулись, недоумевая, - откуда за шиворот и на лицо капает восхитительная влага?! Дождь! Слава Богу! Это внезапно хлынул спасительный дождь! Открытыми ртами они ловили струи дождя, падавшего с неба. Иссушенные тела, грязные лица и заскорузлые руки, вся исстрадавшаяся кожа жадно поглощала и впитывала живительную влагу.
- Эге, теперь мы поживем и повоюем! – восклицали повеселевшие разведчики, наполняя водой до отказа желудки, бурдюки да котелки.
Однако с желанной водой пришла другая беда. Размокшая и раскисшая почва превратилась в непроходимую грязюку и липкую жижу. Они терпели мученья, бредя по колено в грязище с ободранными ногами, поцарапанными руками, опухшими от укусов комаров лицами.
Из-за пронизывающего ветра и дождя пришлось проводить ночи, скукожившись в жалкие комки, на ветвях деревьев, к стволам которых жались продрогшие, истощенные мулы и лошади.
Миновали сырые леса, с влажной почвой и хлюпающей в драных сапогах холодной болотной жижей. Эти места избегали даже коренные туземцы из-за опасности заразиться зловредной лихорадкой.
И тут Серебряков внезапно зашатался и свалился в грязь лицом.
Спешно нарубили на подстилку хвойных веток. А он уже впал в полузабытье, лишь изредка обметанными от жара губами шептал: "Ребята, как хочется жить!.."
Напоив его горячим отваром с костерка и насухо протерев остатками спирта, Беляев, сам шатаясь и опираясь на палку, сказал после осмотра и прослушивания больного.
- Братцы! Дело хреновое! Василия свалила лихорадка. Выживет ли он, это пятьдесят на пятьдесят - лекарств от нее, хинина, у нас давно нет. А сейчас мы становимся лагерем.
Василия трясло то от жара, то от холода, он задыхался в бреду... В глубине дебрей он лежал на подстилке, скорчившись от боли, с ввалившимися глазами и побелевшими губами. Очнувшись, ощущал, как ныла и тянула боль в области почек. Открылась к тому же дизентерия. Ничего в жизни ему не давалось легко. А вот теперь призрак смерти, постукивая в барабан, стоял у его скудного походного изголовья, терпеливо ожидая его бренного конца. Неужели конец? - искрой проскакивали смутные мысли.
Ему, которому не страшны были кавалерийские атаки красных, взрывы снарядов, сверкающие над головой клинки, российский тиф, ярые морозы и голодуха в скитаниях, убийственные туземцы-каннибалы, летящие в него отравленные стрелы и копья, удушающая жара, коварные чужеземные чащобы и хищные звери.
Индейцы с незапамятных времен в заклинаниях призывали своих духов защитить их от вторжения иноземцев и насылать на завоевателей бледную, холодную и гибельную лихорадку. В сырости, в зловонных испарениях и миазмах заболоченных мест. Она подстерегала пришельцев в лучах солнца, и огненной жаре полудня. Готова была схватить неосторожного в сумерки и холодные бурные ночи, и лунные вечера. Ничего не мешало ей атаковать беспечного искателя удачи, и даже самому предусмотрительному в редких случаях удается ее избежать.
Сначала Серебряков не чувствовал ее приступов, но вскоре начал ощущать, что ноги словно наполняются свинцом, мысли прерываются головокружением, а дрожь проходит по всем членам, глаза делаются очень болезненными к свету, и веки бессильно смыкаются.
Образы, иногда чудовищные, а то печальные, появлялись перед его закрытыми глазами. Холодная дрожь переходила в жар, и тени принимали видений людей и зверей... Вот среди них проскользнул гибкий ягуар Лео вместе с безмятежной Киане, и они пропали во мгле, а он натужено кричал и звал ее к себе…
И вдруг он, словно в густом тумане слышит в лагере голос Киане?! Серебрякова обдало волной жара, и он весь напрягся! Боже милостивый,
она действительно внезапно появилась с двумя своими воинами и ягуаром в лагере, где он метался в приступе лихорадки.
Сквозь серую воздушную зыбь перед ним проступило ее милое лицо.
- Откуда ты взялась, моя милая Киане?
- Из чащи и сельвы, мой хороший! Покинула их вчера вечером. Мы шли всю ночь, торопились.
- Зачем? - он посмотрел на нее.
- Мне слышалось, что кто-то очень звал меня. И это был твой голос, так мне подсказывали мои Духи.
- Значит, ты его слышала…
- Я чувствовала, что сердце мое волнуется и душа требует разыскать тебя. Хотя племя мое ушло в другую сторону, я убедила отца отпустить меня, что ты в опасности.
И тут Киане расплылась в улыбке, словно расцвела.
- Василий, ты благодари своего христианского Бога, ведь я благополучно родила тебе ребеночка.
- Неужто мальчик?
- Да, да, такой крепкий малыш, наш сын. Он, с голубыми глазами и светлыми волосиками, так похож на тебя! Он хорошо растет и ест, уже ходит, и остался с любимым дедом Тувигой! Поэтому долго с тобой задерживаться я не могу!
- И еще! - Киане вдруг насупилась. - По чаще собираются крупные племена морос-людоедов. Среди них вождь Однорукий грозится отомстить войной и смертию всем индейцам, которые дружат с белыми пришельцами, вторгнувшимися на их древние земли, чем оскверняется память и верования их предков.
И я боюсь за сына и отца. Поэтому в сопровождении своих воинов мы будем незаметно возвращаться к племени. А ты очень и очень береги себя! Мы должны сохранить и вырастить нашего сына.
И по-женски лукаво улыбнулась ему!
- У нас тобой будет еще много детей!
Киане вытерла холодный пот со лба Василия, взяла его руку, и успокоенный, он забылся. Она вскипятила принесенные с собой лечебные травы. Когда он очнулся, дала ему отвар, вызвавший у него сильную испарину и уменьшивший трясучую лихорадку. Через пару дней лечения он несколько оправился. Рядом лежал подросший ягуар Лео и осторожно лизал ему руку.
- Ты должен обязательно жить для сына! Ему нужен отец-воин, - воскликнула Киане. - И поклянись мне, что ты выживешь.
Серебряков молча кивнул головой, он не мог говорить – слезы счастья переполняли его душу! Наконец он промолвил:
- Есть единый для всех Бог и есть Жизнь на земле, и она будет продолжаться навеки в наших детях и внуках…
И он передал ей для сына христианский крестик, захваченный им при поисках сокровищ в подземельях возле Питиантуты, откуда их вызволил отряд Тувиги и Беляева.
- Сын наш так любит Лео, что они даже спят вместе, не расстаются и ночью,– засмеялась Киане, пряча за пазуху крестик для сына.
Киане, встретив Беляева, горько промолвила ему, что она сокрушается, но ее лечение вряд ли дальше поможет Василию.
- Уж больно крепко болезнь когтями вцепилась в его нутро. Его надо лечить у белых людей их сильными снадобьями.
Прощанье их было наполнено теплой грустью и светлой печалью.
- Я очень буду ждать тебя! Очень!..– приговаривала Киане, поглаживая исхудавшую, пожелтевшую руку Василия, который не мог насмотреться на нее.
Чтобы не волновать Василия, она утаила от него случай, когда они чуть не лишились сына. Вспомнив о нем, Киане вздрогнула. Тогда малыш, оставшись без присмотра, кинулся за огромной, яркой бабочкой. Стараясь поймать ее, пришлепал за ней к водоему и, схватив ее на цветке, громко взвизгнув от радости. На свое горе.
На этот крик тут же высунулся из тины крокодил и пополз к застывшему от ужаса малышу. Теперь уже громко завопившему от страха перед чудовищем, ползущему к нему с раскрытой клыкастой пастью. Благо ягуар Лео, друг по играм, находился неподалеку. Огромными прыжками он перерезал путь страшилищу, схватил зубами его за морду у шеи и мощным рывком, напрягшись изо всех сил и после крепкой схватки, сломал крокодила.
Тот свалился бездыханным, судорожно подергивая когтистыми лапами. Лео в ярости не отходил от хищника и глухо рычал. Мальчонка опомнился и побежал в стойбище, откуда на резкий рев ягуара спешили воины с копьями. Охотники говорили Киане, что ягуары нередко нападают на крокодилов и поедают их.
...Позже Беляев вспоминал, что ему пришлось принять нелегкое решение, (когда каждый человек на счету) - отправить назад к реке заболевшего Серебрякова в сопровождении солдат. Затем солдаты должны вернуться с подкреплением, чтобы укрепить и оборонять новый форт, намеченный ими возле Питиантуты. Но доберутся ли они с больным сквозь дебри до форта?
Продолжение... гл.19 Кто он, спасенный... http://proza.ru/2017/12/12/2138