Как-то неожиданно оказалось, что у моей бабушки Тилли было несколько разных имён.
В каких-то "бумагах" она значилась как Матильда Казимировна, дедушка Вася и её сёстры называли - МАти, а брат, живший где-то "за кордоном" писал ей письма, которые начинались всегда одинаково:
- Здравствуй, дорогая Тильда!
В селе же, где они проживали с дедушкой, звали почему-то Кузьмичной.
Но больше всего меня злило, что односельчане называли её Мотей.
У меня это слово ассоциировалось с прозвищем, которым мама, не склонная к "плохим" словам, называла всяких разгильдяев, лентяев и транжир.
- Твой Александр настоящий мот, - выговаривала она папе, когда его младший брат опять клянчил у нас денег. При этом она так морщилась и вздыхала, что сразу было понятно, что мот - это плохой человек.
В нашей семье мотом были этот пресловутый Александр, в ближайшем приближении просто Санька, и Марушин муж-охламон - дядя Миша. Они безрассудно тратили все деньги, которые попадали им в руки, а потом просили в долг, который не всегда могли отдать. Санька и вообще мог что-то продать за копейки, чтобы потом купить что-то не нужное или испорченное. А дядя Миша ещё и работать не любил, поэтому всё время или болел, или увольнялся, или не мог найти подходящую работу и поэтому лежал дома на диване.
Но я никак не могла взять в толк почему бабушку в селе называли мотя. Бабушка была страшно экономная и бережливая. Всё подбиралось, сушилось, хранилось, чинилось, перекраивалось, надшивалось, распарывалось, перелицовывалось. Упаси Бог выбросить при ней даже самый малюсенький кусочек хлеба! Грех страшный! Короче, всё шло в дело.
- Не пропадать же добру,- любила повторять бабушка, придумав, как какую-то ветошь или отход снова пустить в дело.
И вот те на! Обзывали Мотей!
- Бабушка, ну какая же ты мотя? - возмущалась я.
- Да пусть хоть горшком зовут, только в печь не суют, - безразлично отмахивалась бабушка.
Я поняла, что бабушка "беззубая тетеря" и не может проучить всех своих недоброжелателей, и решила постоять за её честь сама.
В ближайшем овраге были собраны куски бракованных кирпичей, которые свозили туда с кирпичного завода, и в старой дедушкиной майке перенесены поближе к театру военных действий. Когда горка, спрятанная в зарослях вишен, растущих за бабушкиным домом, показалась мне достаточной для осуществления мести, я приступила к делу.
Первым попался бабушкин сосед, дядька Трохим. Поздним вечером он возвращался домой и орал какую-то песню. Периодически падал и полз на четвереньках до ближайшего столба или забора, чтобы цепляясь мосластыми руками за опору, принять вертикальное положение. Потом делал несколько шагов и опять падал. Таким макаром он добрался до бабушкиного дома и стоял, крепко вцепившись в деревянную штакетину палисадника. До его дома оставалось несколько шагов, но он стоял как приклеенный и, наклонив голову, громко икал, мотая ею при каждом ике.
- Ах, вот кто бабушкины цветы из палисадника ворует! - догадалась я. - Стоит, высматривает...
Я выбрала кусок поувесистее и стала прикидывать хватит ли у меня сил его добросить. Может я бы и одумалась или, по крайней мере, взяла бы кусок помельче, но Трохим неожиданно вскинул голову, как норовистый конь, и заорал дурниной:
- Мотя! Слышь, Мотя, выдь на минутку!
- Так ты гад! Ещё и обзываться!?
Кирпич, почти сам по себе, вылетел из моих рук, описал дугу над палисадником и угодил Трохиму прямо в лицо. Что-то противно хрякнуло и Трохим исчез за штакетником.
- Трохим, ты чего орёшь?
Бабушка открыла калитку, всплеснула руками и бросилась на улицу.
- Троша! Троша! - закричала она.- Господи, да что же это такое! Весь в крови! Ты что, убился?
Я перепугалась до смерти. Мне и в голову не приходило убивать Трохима. Просто хотелось его немного проучить, чтобы знал как в следующий раз обзываться.
Я стала лихорадочно придумывать, как выпутаться из этой страшной истории, но пока думала и уже почти придумала, как на бабушкины крики прибежала толстая Галя, жена Трохима и заорала страшным голосом, почти как деревенский бык Буян:
- Чтоб тебя черти схватили!
Я в зарослях вишни помертвела и готова была упасть в обморок, потому что бабушка буквально накануне показала мне в церкви икону про Страшный суд, и что там черти с людьми вытворяли - тихий ужас! Правда, бабушка, заметив мой испуг сказала, что всех этих пыток можно избежать, если вовремя раскаяться и я немного успокоилась.
А вот про Галю ходили слухи, что у неё "дурной" глаз и "лютый" язык. Как проклянёт, то всё! Кабздец, говорил хромой дед Мирон.
Стало ясно, что "дурной" глаз меня обнаружил и сейчас поймают, после чего этот самый кабздец непременно случится из-за Галиных проклятий. И если страшного суда я, имея слабую надежду, хотя бы как-то, но могла избежать, то кабздец внушал ужас своей полной неизвестностью.
Я уж было собралась, невзирая на спускающиеся сумерки, пуститься пешком в город под папину защиту, как послышался какой-то хлопок и Галя опять заорала.
- Сволота!
Лясь!
- Опять нажрался как свинья!
Лясь!
- Весь вывалялся, изгваздался, скотина! Марш домой!
- Галю, Галю, не кричи! - послышался заплетающийся голос Трохима.
Меня немного попустило.
Значит, не совсем убила. Может меня и не обнаружили... И не поймают. И на страшный суд не потянут. И с кабздецом пронесёт...
Но бабушка со своей ненужной заботой не унималась:
- Галя, не кричи. У него где-то рана. Посмотри, он весь в крови. Может фельдшера надо позвать?
- Я ему дам фершала! - кричала Галя, волоча Трохимово тело по пыльной дорожке. - Рана у него! Пить меньше надо, тогда и ран не будет!
- Галя, не ругайся! - кричала им вслед бабушка. - Может его перевязать надо. Кровь же течет.
- Та хай хоть вся вытечет, пальцем не шевельну! - уже от своей калитки кричала Галя.
Я быстренько выбралась из укрытия, шмыгнула в дом и, прыгнув в кровать, с головой укрылась одеялом.
В доме никого не было и я стала понемногу успокаиваться.
- Ничего страшного, - хорохорилась я под одеялом. - Раз не до смерти, заживёт как на собаке. А там папа приедет. Попрошу забрать меня в город. И буду очень-очень послушно и смирно сидеть дома одна целый день, пока папа и мама не приедут с работы. И буду вести себя хорошо-прехорошо, чтобы обратно не отправили. В городе, даже без бабушки с дедушкой, намного лучше, чем в селе... Да и о кабздеце в городе слыхом не слышно...
Только-только я приняла это умное и верное решение, как пришли дедушка Вася с бабушкой.
- ...А он лежит весь в крови, - завершила бабушка свой рассказ и я опять задрожала, как овечий хвостик. Вот всегда эта бабушка так! Я её защищала, а она, словно нарочно, без конца про Трохима и про... КРОВЬ! А ведь знает, что я крови боюсь до потери сознания! Кто ей дороже? Собственная внучка или чужой Трохим?
Мне стало жалко себя, а бабушку я просто возненавидела и от этого было ещё горше. Слёзы горохом покатились по щекам.
- Ой, а Лиза то, где? - вдруг спохватилась бабушка. - Я с этим Трохимом совсем спятила, про внучку забыла.
Я сдавленно хрюкнула под одеялом, не в силах удержать рыдания. Бабушка откинула одеяло и замерла.
- Боже, деточка, ты часом не заболела? Только вечер, а ты уже в постели. То не уложишь, а тут сама улеглась. И мокрая вся. Вася, градусник неси. Да быстрее! Дитё бедное всё полыхает. И волосики-то все слиплись, мокрёхонькие...
Бабушка ещё что-то причитала ласковое и утешающее, а я всё плакала и плакала, потому что раскаивалась. Раскаивалась в том, что только что ненавидела самую добрую и самую заботливую бабушку в мире.
Меня напоили чаем с малиной, дали мёду просто так, в блюдечке, без булки! Я поняла, что у Гали глаз самый обыкновенный, как у всех людей и ничего "такого" она не видит, но всё же что-то мучило...
- Бабушка, а кабздец очень страшный?
- Господи, откуда в твоей головёнке столько глупостей! Спи уже.
- Нет, ты скажи. Что страшнее? Страшный суд или кабздец?
- Конечно, страшный суд.
- А почему?
- Пока живёшь, да силы есть, то с любым кабздецом справишься. А после страшного суда уже ничего исправить нельзя.
Я поняла, что кабздеца можно победить или, на крайний раз убежать от него, что лично для меня не представляло никаких проблем, а страшный суд не так страшен, как его малюют. Самое главное, вовремя раскаяться...
Сон клеил веки, но что-то мешало провалиться в его тёплые объятия...
Ах, да!
Трофиму я ещё врежу! Чтоб не смел обзывать бабушку. Да и кирпичей много ещё осталось. Не пропадать же добру!