Там, где поют волки
Двери электрички распахнулись и Сашка, воткнув связанные охотничьи лыжи пятками в снег, проверил его глубину, поёживаясь сошел на изрядно заметенный помост платформы. Следом за ним спрыгнула, погрузившись в снежную наметь, черная с белой «манишкой» лайка Гура, чихнув с завидным удовольствием, отряхнула со своей шубки снежинки, с прилипшими к ним запахами прокуренного тамбура. Похоже за прошедшую неделю они были первыми, кто осмелился выйти на этом полустанке.
Снега добавилось гораздо больше, чем ожидал Сашка, зарастающая хмызняком дорожка через лес к деревне, еле угадывалась в вечерних сумерках, и он обновлял лыжню, по которой следовала за хозяином остроухая сученка.
Было совсем темнно, когда на Сашку кинуло манящим уютом печного дымка. Миновав крайнюю избу - в её окошке мелькали отблески экрана,(это Сергеевич общался с телевизором), Сашка добрался до двора бабушки Таисии, где его встретили словно родного внучка, по обыкновению накормив от пуза, на этот раз вкуснейшей толченкой со шкварками и моченной брусникой.
После чаепития, забравшись на полати, застеленные овчинным тулупом рядом с заготовленным в зиму луком, Сашка тут же заснул, проснувшись от запаха сдобы - это хозяйка затеяла поутру шанежки.
За завтраком она ошарашила его новостью, которую приберегла с вечера:
- «Надысь у Сергеича волки с цепи кобеля сняли!».
- «О как, ошалеть, прям в деревне?!», - заёрзал на табуретке Сашка. Он вспомнил, что вчера, проходя мимо двора Сергеевича, не слышал строгого лая Серого – лютого здоровенного кобеля, помеси овчара и западно-сибирской лайки. Санька за два года исходил окрестные леса и лишь однажды весной видел волчьи следы на берегу Белой.
Тут же подумалось ему за бабку Федору, что жила одна-одинешенько рядом, в Петухах - брошенной всеми среди вятских лесов деревушке.
- Давеча у нёё охотники с посёлка были, - сообщила бабушка Таисия, - говорят, жива твоя соседка, но маленечко хворат. Еды ей завезли - отоварили ейные талоны. Оставили ей сохатины и паллитру беленькой! Говорят, ужо больно просила, старая, на компрессы. Ага, знаю я её компрессы, не сёдня – завтрева восьмой десяток разменят, а калдыкнуть уж больно горазда чёо! – лукаво улыбаясь, поругивала она Федору, - чё дак, бывало чимергес она знатный варила, все мужики с «торфа» к ней бегали, хоть и далече дак!»
В оттаявшие окошки мало по малу просачивался утренний свет, а Таисия, соскучившись за разговорами, всё удерживала Сашку, очаровывая певучим говорком, то и дело подливая ему густо заваренный чай, упрашивая отведать ещё парочку шанек со смородиновым вареньем. Гурка, вальяжно вытянувшись тут же у порога, прислушивалась к их беседе вострила уши, заслышав похвалу в свой адрес, подметала хвостом пол, украдкой посматривала на кошек, впущенным из холодных сеней в избу.
Утро предвещало неласковый денёк. Сыпавшийся с невидимого неба снег, скрывал очертания домишек и окружающего леса, вызывая досаду у Сашки. Он собирался «воткнуть» вдоль ручья на норковых переходах пяток, прихваченных с собой капканчиков. «Ну да ладно, другой раз, сегодня проверю капканы на куницу и обратно в город. Надо бы завернуть в Петухи, как там Федора?» – строил планы Сашка.
По краю придавленного кухтой ельника, было хожено волками. Шастали они здесь недавно и Сашка поспешил опустить в один ствол туго закрученный патрон с картечью, сожалея, что взял с собой собаку. Благо, она плелась по запяткам, быстро утомившись "плавать" в глубоком снегу. Из потаённых уголков давно обжитого им урочища теперь, казалось, веяло чем-то враждебным.
Вскоре, выйдя к заметенным снегом Петухам, Санька отогнал тревожные мысли - из трубы, единственно уцелевшей покосившейся избы, словно поддерживаемой с боку её подружкой - вековой ветлой, поднимался дымок.
Прошлой весной он с однокурсником охотились на тетеревов, тут же на зарастающем лесом полюшке, а днём «тимурили» у бабки Федоры - кололи дрова, латали, как могли прохудившуюся кровлю. Сухенькая, шебутная бабулька назойливо пыталась отблагодарить парней беленькой, удивленно сокрушалась, что они отказываются. Сашка живо интересовался у неё здешними местами. Ему запал её незатейливый рассказ о судьбе этой деревни, некогда приютившей десяток дворов, но угасшей вскоре после войны, безвозвратно забравшей почти всех проживавших в ней мужиков.
Издали, Сашка заметил стайку косачей, угольными головешками облепивших березу, но гоняться за ними не решился – день был всё ещё короток. Поправив на краю лога крышу из елового лапника, заслонявшую от снега притаившийся в ожидании куницы капканчик, с подвешенной над ним тушкой голубя, он вышел на просеку, где с трудом читалась ранее набитая им лыжня.
Впереди открылась заболоченная ручьёвина с торчащими из-под снега почерневшими макушками таволги. Сашка присматриваясь, как обойти прикрытую сугробами топь, краем глаза уловил движение поодаль. На кромке чистины за ним наблюдал волк. Возможно обильный снегопад размывал силуэт человека, от чего зверь не мог распознать в нём опасность. Совладав с желанием без затей шмальнуть в зверюгу, (расстояние и для картечи было приличным), он потянулся за турбинкой, но на секунду отвлёкшись извлекая пулевой патрон из патронташа, уже не увидел зверя, исчезнувшего за снежной пеленой.
Сашка размеренно топтал лыжню на путике. Сука плелась за ним на поводке, и даже когда в сосновой гривке сорвался глухарь, Санька не рискнул отпустить её, горюя, зная, как Гура мастерски умеет сажать мошников под выстрел, но скормить собаку волкам - таких планов у него не было! Мысленно он уже работал над дилемой: раздобыть капканы и дохлятину на приваду или всё же собрать бригаду и зафлажить всю волчью стаю?
Пройдя полпути, Сашка решил перевести дух – уж больно нелегкая оказалась дорога. Армейский котелок вскоре забулькател над костерком и, проглотив пригоршню краснодарского чая, смешал его южный аромат со смоляным дымком. Снегопад не прекращался и обволакивающий, гипнотизирующий шорох сыпавшихся потоком снежинок, казалось, вот-вот войдёт в резонанс и, умноженный акустикой леса, неожиданно зазвучит словно виниловая пластинка под иглой звукоснимателя старинного патефона.
Осенью, прокладывая путик, Сашка планировал закольцевать его, но по разным причинам окружность сложилась в восьмёрку. Замкнув дальнее кольцо маршрута он вышел на свою лыжню, проложенную всего пару часов назад. По ней уже была пропахана чья-то тропа. Озадаченно разбираясь с изрядно припорошенным следом и направлением выволоки, он пришел к выводу, что это тот волчара пасёт их, и ежу понятно, не из праздного любопытства.
Размышляя как к этому относиться, Сашка заметил капельки крови на своей только что оставленной лыжне. «Гурка, это с тебя, что ли капает?!» – не добро прошипел он. Гура виновато отвела взгляд, завиляла опущенным хвостом. «Всё с тобой ясно, подруга дней моих суровых – загуляла, значит! Ну и что будем делать?» - вопрошал хозяин, как бы намекая на большие для неё неприятности.
Взглянув на циферблат «командирских», и прикинув, что до темноты остается чуть более двух часов, он решил, сделав петлю, вернуться на свой след и подождать преследователя в стороне от лыжни. «Успеть бы до ночи выйти из леса!» - не стесняясь своей «опасливости», ухмыльнулся Санька, но находясь уже всецело во власти охотничьего инстинкта не мог отказаться от реального шанса добыть «своего» волка.
Припомнив подходящее место для засады, сверившись с направлением ветра, Сашка чуть ли не бегом поспешил на круг и затаился в густельнике, здраво рассуждая, что здесь зверь будет идти не так осторожно, как по чистому. Одной рукой он поглаживал собаку, вздрагивающую толи от холода, толи от передавшегося ей волнения, другой, придерживал направленную в сторону тропы готовую к бою двустволку.
Очнувшись от незаметно накатившего оцепенения, Сашка понял, что потерял счет времени. Ему почудилось, что сумерки неумолимо сгущаются. На самом деле прошло менее четверти часа. Гура, укрыв мордочку хвостом, припудренная снегом, казалось безмятежно спала. Теперь её хозяина пробивала навязчивая, как икота, дрожь. Задерживая дыхание, он тщетно пытался её утихомирить.
Черная, зловещая тень промелькнула среди деревьев. Прилипнув к стволу пихты, желна ударила по нему, зондируя его состояние и ускользнула прочь. Гура, лишь повела в её сторону треугольниками ушей, словно так же, как и Санька была настроена на появление совсем другого визитёра. И он не заставил себя ждать…
Первой его услышала сука. Подняв голову, она, косясь взглядом на Сашку, смотрела туда, от куда должен был показаться вражина. Хозяин же,мысленно умолял её не выдать себя и она, умничка, понимала, что от неё требуется в эти сжатые до ощущения пружинной упругости мгновения.
Зверь замер, словно почуял неладное, едва различимый в нависшем лапнике, но охотник уже держал его на мушке. Грохот выстрела, увязший в заснеженном пихтаче, рев хищника, крик перепуганной желны, грозный лай Гуры самоотверженно рвавшейся на поводке к поверженному врагу - всё это разом обрушилось на Сашку. Но чудовищное потрясение ещё ожидало парня: Сашка стоял оглушенный невероятностью произошедшей развязки – у него в ногах лежал, откинув хвост, Серый, - тот самый которого «надысь сняли с цепи волки»! Это действительно был грозный кобель Сергеевича с оторванным в давнишней драке ухом, с вытертым следом от широкого ошейника.
По Санькиным щекам, пылавшим от стыда и отчаяния, холодными струйками стекал пот. Но самообладание всё же вернулось к парню, в итоге бесстрастно рассудившему, что Сергеевич уже распрощался с кобелём, которого, по его же версии сожрали волки, и ему совсем необязательно знать "какой у псины был конец". На ручьёвине же, Санька не сомневался, видел волчару, а то что Серый, увязавшись за течкующей сучкой подвернулся ему на охотничьей тропе - это печальное стечение обстоятельств.
Лишь в глубоких сумерках он выбрался к Петухам. Тяжёлое одеяло туч сползло с небосвода, открыв затухающую зарю и тонкий серп молодничка. Санька, вспомнив как в детстве в его компании водилось поверье: кинь народившемуся месяцу копейку – найдёшь рубль, - стянул зубами пропахшую живицей рукавицу, достал из кармана бушлата монетку.
Вскоре он стучался в тускло светившееся окошко избы бабушки Федоры. Старушка недоверчиво выпытывала, не егерь ли он или «мильтон», но признав Саньку, радостно засуетилась, открыла дверь, недобро поминая вышеназванных представителей власти.
В едва освещаемой керосиновой лампой избе было не прибрано и убого, в углу возле двери разила затхлостью кучей сваленная картоха. Федора хлопоча возле нежданного гостя, достав из сундука початую бутылку "Пшеничной", настойчиво советовала ему «мякнуть стопарик для сугреву».
За чаем с твердыми как кирпичи мятными пряниками, (угощением Федоры, от которого он не посмел отказаться, не желая обидеть хозяйку), Санька сдуру похвастался ей, что стрельнул «волчару», умолчав правду. Федора восхищённо всплеснула руками, искренне удивляясь и радуясь крестилась, нашептывая какое-то славословие.
Спать он примостился на лавке. Но сон не шёл, отгоняемый переживаниями событий прошедшего дня. Федора то заходилась кашлем, то бредила во сне, грозясь кого-то утопить в омуте, Гура, время от времени глухо порыкивала под лавкой, прислушиваясь к чему-то за стенами, доживающей свой век избы.
В полночь где-то неподалеку запели волки, и Сашке казалось, будто они вызывают его к себе, под усеянное стылыми звёздами небо.
Часть II
Месяц вернул сторицею.
Утром, сквозь сон, Сашка слышал, как Федора возится, растапливая печь, но окончательно проснулся увидев, как она «колдует» над самодельными лыжами, натирая их стеариновой свечой. Санька, полюбопытствовав куда это бабулька их «вострит» - с изумлением услышал: «дак чёо мне шлёндать то по избе, сходю зараз, паря, заберу внутрянку у тваво бирюка, чёо дак добру пропадать то», и поведала историю, когда её мамка лечила и ломоту, и кашель натираясь снадобьем из жира и желчи, пойманного «ейным брательником» волка.
Саньку вновь охватило угрызением совести: мало, что загубил кобеля, ещё и наврал доверчивой старушке. Рассматривая Федорины снегоступы, рассохшихся от времени, с истлевшими ремешками, готовыми вот-вот развалиться, Сашка нервничая искал выход из грозящей позором ситуации, уговаривал её отказаться от этой опасной затеи, (остаться по среди леса со сломанной лыжей было в её возрасте действительно равносильно сгинуть там). Но бабулька стояла на своём: «дык чё робеть, я жеть по твоёй дорожке идтить буду, поди-ко не замело то ночию!» Истратив аргументы Сашка загрустил, поняв, что это ему, пусть и "не с руки", но придётся «идтить» за «волчатиной».
Заря лишь входила в силу, а Сашка уже вывалился из избы, надеясь застать тетеревов на лунках, но тут же упёрся в волчьи следы. Всё одворье было исхожено ими в минувшую ночь. Живность Федора нынче не держала, даже кот, с её слов, вот уже месяц пропадал в соседней деревне на гульках, и Санька заподозрил, что привычная схема: охотник — это человек, а добыча - волк, отчего то сломалась.
Вернувшись он привязал собаку к лавке, наказал бабульке не отпускать псину, ни при каких обстоятельствах, да и самой не выходить из дома без надобности. Осмотрев весь имеющийся при нём зверобойный запас из трёх картечных и двух пулевых патронов, Сашка встал на лыжи. В людоедство серых в нынешнее время ему слабо верилось, но в памяти отложились давние случаи, описанные М.П. Павловым в его монографии.
Выплывающее из-за леса солнце расцарапало синими тенями опушку где неподалёку Санька заметил несколько тетеревиных лунок. Подкрадываясь к ним, готовый к взлёту косачей, он всё же дрогнул, когда полдюжины птиц одновременно взорвали девственно белую перину, разметав крыльями искрящийся на солнце снежный пух. После торопливого дуплета в снегу трепыхалась одна тетерка. Сашка перезарядил двустволку, направил лыжи к добыче, но сделав пару шагов заметил, как рядом из-под снега вырывается черныш, которого он сбил первым же выстрелом.
Заканчивая обход не проверенных на кануне капканов, Сашка пенял на глухозимье – железки стояли пустыми, и он уже подумывал в следующий заход закрыть их, посвятив остатки сезона промыслу норки. Но под последней крышей, срубленной в куртине густого ельника, ему всё же «голосовала» небольшая куничка, чей мех к концу зимы выглядел чуток потускневшим, но это не могло умалить радости от её добычи. Санька с улыбкой вспомнил как поделился вчера с народившимся месяцем денежкой!
Туши кобеля на месте не оказалось. Ошеломлённо рассматривая вытоптанный волками снег, пытаясь подсчитать сколько членов волчьей семьи участвовало в пиршестве, Санька кожей ощутил, как незаметно подкравшийся страх облапил его поджилки холодными щупальцами. Он, только войдя в лес перезарядил ружьё картечными патронами и теперь сжимал его в руках держа наготове.
Вернувшись в Петухи, отдав Федоре тетеревов, Сашка занялся подготовкой предстоящей охоты. Изба была единственной крепостью среди окружающей глухомани, и он задумал вытянуть зверей к её стенам. Вспомнив, что весной видел в дровянике пересохшую невыделанную баранью шкуру, Санька достал и обжёг её во дворе на берёзовых щепках, представляя, как запах паленной шерсти и поджаренной мездры, растекаясь по заснеженному урочищу, щекочет носы оголодавших хищников. Шкуру он протянул к лесу, (соря по пути тетеревиным пером и кишочками), и обратно к избе, надёжно привязав к журавлю, торчащему возле колодезного сруба.
Место для засады, Санька присмотрел, на чердаке. Выбив в крыше дощечку, служившей латкой для одной из многочисленных прорех, он расчистил от снега амбразуру, пристроил под сиденье рассохшуюся кадушку, бросил на неё найденный тут же рваный ватник и осмотрев сектор для стрельбы остался доволен своей засидкой.
Калённый морозом закат, Сашка провожал на посту, закутавшись поверх бушлата в остро пахнущую старьем и мышами шинель, которую бабка Федора с радостью уступила «в угоду делу». Но холод вскоре пробил всё и Санька засомневался, что сможет высидеть хотя бы пару часов. В сгустившейся темноте место привады угадывалось лишь по колодезному срубу. Внизу то и дело слышался надсадный кашель старухи, но Сашка успокаивал себя по этому поводу, надеясь, что здешнее зверьё давно привыкло к такому антуражу.
Когда стемнело на столько, что глаза «замылились», Сашка, давая им отдых периодически прикрывал веки. Через время, он едва заставил себя открыть их, с ужасом осознав, что только что мог позорно уснуть, оставшись здесь скукоженным заледеневшим идиотом. Пошевелив пальцами ног, он не ощутил их привычную чувствительность и кастеря себя, спешно засобирался вниз, отогреться у печи и может быть пробовать позже ещё раз посидеть в засаде. Напоследок заглянув в прореху, Санька увидел подросший серп месяца и, словно на экране ночи, мельтешение теней возле колодца. То, что волки здесь - не было сомнения и в подтверждение этого послышалась приглушенная грызня.
Сдвинув предохранитель, Сашка, сотрясаясь крупной дрожью, аккуратно выставив стволы вертикалки в прореху, вглядывался поверх планки в темноту. Пальцы, освобожденные от шубенок, стремительно стыли и Санька уже не задумываясь о «плавном нажатии на спуск», лишь на мгновение различив в темноте очертание зверя, не мешкая ударил по нему из обоих стволов.
Спустившись в избу, цыцнув на Гуру, устрашающе вздыбившую холку, басовито по кобелиному лаящую на дверь, Санька скинул с себя ичиги, и прижавшись застывшей спиной к печи, сидя на лавке, кривясь от боли и осознания своей опрометчивости, растирал пальцы ног. Федора отступившись от неудавшейся затеи выпытать у раздосадованного парня «стрелил ли он бирюка ?!» истово молилась перед освещаемыми крошечной лампадкой святыми образами.
Чуток отогревшись, Санька,изнемогая от неведения, (достал ли он волчару?), оделся и вышел из избы. В сенцах он задержался, приучая глаза к темноте.
Держа на изготовку ружьё, хрумтя в морозной тишине снегом, оглядываясь, он направился к журавлю, который казалось пронзал сверкающее алмазной россыпью небо. За срубом, уткнувшись мордой в снег, лежал поверженный волк.
Федора, вызвалась помогать Сашке. Вдвоём с ней, они на силу подцепили зверюгу за кованый гвоздь, вбитый кем-то в незапамятные времена в проём сеней. Сашка обдирал с него шкуру, стараясь не подрезать корни волос. Федора, закутавшись в испещренный латками тулуп и грубо вязанный платок из козьего пуха, подсвечивала парню лампой, наивно ужасаясь размерами зверюги, и вправду превосходящую её в весовой категории.
Позже, греясь возле потрескивающей дровишками печи, бабулька, непослушным после выпитой чарки языком, нахваливала Саньку, между делом сокрушенно жалуясь на измучившую её ломОту, на бирюков, сожравших в «том годе» её котную козуху, на егеря, отнявшего у неё «однодулку». Сашка же, забыв об угрожавшем ему позоре, потаённо наслаждаясь триумфом волчатника, участливо вслушивался в её слова, порой понятные ему только по смыслу сказанного, чуднО вплетаемые в местный деревенский диалект.
Федора торопливо, словно боясь, что он скоро не захочет её слушать, посвящала парня во всё, что было для неё важным и наболевшим, будто видела в ставшем для неё авторитетном госте "из области" того, кто поможет ей в её одинокой старости справиться с навалившимися бедами, похлопочет за неё «там», накажет её обидчиков.
Саньке не раз в охотничьих скитаниях приходилось бывать в обезлюдевших деревеньках, неизменно нагонявшим тоску пустыми глазницами окон брошенных домов. Осиротевшие избы, словно одинокие старики умирали тихо, стыдливо пряча свою немощь и старческую неприглядность в зарослях бушующей крапивы. Но в эти минуты он мучительно отказывался верить в то, что пройдет время и на месте двора бабушки Федоры тоже долгие вёсны будет распускаться белоснежным цветом черёмуховый куст, как добрая память о хозяйке почившего дома.
Бабулька то и дело всхлипывала и Санька был уверен, что она тихонько плачет, но украдкой, стыдясь, (словно повинен в том), встретиться с ней взглядами, посмотрев на неё, сидящую с протянутыми к печи маленькими ладошками, не увидел на её запеленатом в ситцевый платок, казавшемся детским личике и слезинки, лишь искривленные в неведомых печалях, дрожащие ниточки губ. Саньку, пусть и не успевшему в силу возраста, износить свои нервы, "сухие слезы" старушки проняли до исподволь рванувшего из груди сострадания. Выскочив из избы под безучастные ко всему звёзды, он едва не завыл по волчьи от безысходности и предрешенности судьбы ставшего не чужим ему человека.
Прощай, деревня! Останки изб с годами
От праздных глаз упрячет березняк
На том проселке волчьими следами
Надменный напечатан знак
Прощай деревня! Где же твои детки?
Холмы замшелые на брошенном погосте
Ветла бескорые роняет ветки -
Дождями вымытые кости
Прощай, деревня! Там под небесами
Давно нет места для утех
Кого винить - должны мы сами
Замаливать уныния грех.
Прощай, деревня! Нет над тобой креста
Лишь тлена беспощадная работа
И мой поклон с молитвой в три перста
Как о тебе последняя забота.
Список населенных пунктов Кировской области по данным Всесоюзной переписи населения 1989 г.
Код 181309; Тип н.п. Деревня; год основания 1790; Название Петухи; район Котельничский; сельсовет Комсомольский;
Наличие населения: всего 0; мужчин 0; женщин 0;
Снят с учета (Постановление Кировской областной Думы № 16/115 от 10/09/1998
Источник: https://rodnaya-vyatka.ru/places/79567