Если ты жил в СССР. Партия наш рулевой. Очерк 2. «П.Д.»
Предыдущая часть: http://proza.ru/2023/09/08/48
Персональные дела или так называемые П.Д.
Заканчивая тему о парткомах, нельзя не вспомнить персональные дела. Куда же без них!
Есть старый анекдот советского времени, когда дикари поймали нашего матроса, спасшегося при кораблекрушении вблизи их острова. Они разожгли костёр, чтобы его поджарить на ужин и устроили пляски. После их завершения спросили: есть ли у матроса последнее желание?
- Есть, ответил он, - скажите, люди добрые, а у вас партком есть?
Людоеды растерялись до невозможности, говорят, нет у них такого!
- Тогда, - заорал благим матом матрос, - где же вы, сволочи, людей так жрать научились?
Так вот, персональные дела партком рассматривал постоянно. Лично я участвовал в рассмотрении двух направлений персональных дел: первое – это супружеские измены, разводы и второе – злоупотребление служебным положением и воровство. В первом я и сам попадал в качестве «подсудимого». Но, как говорится, всё по порядку и в своё время.
Это не значит, что парткомы (в некоторых случаях и на партсобраниях) не рассматривали и другие случаи первого направления, как, например, неуплату членских взносов, непосещение партсобраний или школы, университета марксизма-ленинизма, прогулы, пьянство, попадание в медвытрезвитель и тому подобное.
На такие собрания или парткомы коммунисты шли весьма охотно, как в цирк. По крайней мере, это не скучно: не то что хозяйственная деятельность, где всё казённо и знакомо. Какая-никакая свежая струя, а потом любителей покопаться в чужом грязном белье всегда превеликое множество!
Мне это сейчас напоминает некоторые телевизионные шоу типа «Мужское и женское», «ДНК» и другие. На них участники (бывают и очень известные медийные люди) лицемерно осуждают дураков, выставивших свои личные дела на всеобщее обозрение.
Мы с женой в таких случаях сразу выключаем телевизор или переходим на другие каналы. Такой вот у нас испанский стыд… Должен заметить, что парткомы в этих случаях намного гуманнее и, главное, они не выносят «сор из избы». Конечно, благодаря сарафанному радио суть рассматриваемых дел становится известной, но ограничивается пределами предприятия или организации.
Мне запомнилось рассмотрение персонального дела начальника снабжения фирмы Ковалёва Григория Степановича.
Бабы липли к Григорию, как мухи к пирогу. Высокий, жилистый, подвижный, как итальянец, казак с чёрным вьющимся чубом и раскосыми разбойничьими глазами разбил не одно женское сердце. Такой вот самец-производитель! Конторские бабы заслуженно окрестили его «ходоком» и судачили за спиной напропалую, при этом сами отчаянно флиртовали. Жена Григория, Пелагея Аристарховна (оба они с Лиховидовского хутора, недалеко от станицы Боковской), систематически писала на мужа жалобы в партком, а он на свою беду был коммунистом.
К Григорию Степановичу со стороны руководства претензий не возникало, если не считать определённого авантюризма. Он мог всё. «Не кобелился бы - цены не сложить» - отзывался о нём. Но жалоб от жены было столько, что когда она написала в райком, решили всё же его «пропесочить».
На партком явилась и Пелагея Аристарховна. Её, разумеется, на партком не пустили, и она, разодетая, как новогодняя ёлка, с ярко накрашенными губами, нахально уселась в приёмной директора, откуда её мгновенно с треском выставила секретарь директора Зинаида Пантелеевна:
- Неча тут рассиживаться, чай, учреждение, а не бардак какой! - резко смяла беломорину в железной пепельнице и с металлом в голосе добавила: - а если всякие, - она уничижительно посмотрела на Пелагею, - станут тут прохлаждаться, работать некогда будет.
Зинаида Пантелеевна Макарова по прозвищу Пулемётчица во время войны работала машинисткой в штабе самого Рокоссовского. У неё вся грудь в медалях, и она не стеснялась в выражениях. С ней не связывались. Боялись.
Вскоре дверь кабинета директора, где проходил партком, распахнулась, и из неё вылетел красный, как рак, Григорий, вслед которому раздался визгливый голос парторга Меламеда:
- Не дадим тебе, Григорий, разрушить советскую семью!
Пелагея кинулась навстречу мужу:
- Хрыша, родненький, сокол ясный, прости ты меня, дуру, люб ты мне до невозможности, не буду я больше… пышли до хаты, не вынай душу! (В диалекте низовых донских казаков буква «г» приглушается и слышится, как «х» или промежуточное между «г» и «х». То же самое можно сказать о букве «и» - она часто звучит, как смешанное «и» с «ы»).
Григорий, тряся чубом, грозный, как коршун, отмахнулся от неё и молча двинулся в конец коридора к лестничному маршу, шевеля губами что-то матерное.
- Охолонись, Хрышенька, засеменила за ним Пелагея на каблуках. Григорий внезапно остановился, резко повернулся к жене:
- В партком наладила, курица? Выговоров захотела? Тогда пусть тебя … - он посмотрел в любопытные глаза окруживших его конторских дам и громко закончил: - нехай с тобой партком и спить!
Григорий тряхнул чубом и быстро сбежал по ступенькам.
Ковалёву влепили выговор без занесения в учётную карточку.
Что это такое? На каждого коммуниста заводились учётные карточки. Они были их личными делами и содержали информацию по типу трудовых книжек, но на государственное хранение не попадали. Хранились в партийном комитете по месту работы. При исключении из партии или смерти коммуниста с пометкой «погашено» отправлялись в центральный партархив.
Такие дела, как у коммуниста Ковалёва, обычно обсуждались в терпимой обстановке. «Зубами» не грызли – только «губами». Стружку снимали, конечно, но относились с пониманием: сами ходили «под Богом»! Карали мягко – порицанием, предупреждением или выговором без занесения в учётную карточку. При таком выговоре в случае перехода коммуниста на другое предприятие учётная карточка оставалась чистой.
Другое дело, если нарушения носили уголовный характер.
Такие действия совершали, как правило, не рядовые члены партии, а руководящие административно-хозяйственные работники.
Именно такой случай произошёл в моём научно-производственном объединении. Причём с работником очень заслуженным и уважаемым. Борис Антонович Салов во время войны был начальником разведки в 45-й отдельной гвардейской орденов Кутузова и А. Невского бригады специального назначения (воинская часть воздушно-десантных войск). Медалям и орденам было тесно на его парадном мундире. Являлся почётным гражданином Чехословакии и Венгрии. Имел право носить через плечо наградные ленты с иностранными орденами.
Я его знал с 1967 года, когда он занимал должность заместителя генерального директора фирмы по производству. Специалист он был грамотный, деятельный и решительный, но невоздержанный и импульсивный. Не забуду, как я, будучи технологом филиала фирмы, сдавал материальный отчёт, в котором был перерасход лесных материалов. Салов, подписывая отчёт, предупредил, что в повторном случае он меня «чёрным сделает»! Я не понял, что это значит, но угроза была не пустая.
Так вот, перед пенсией он перешёл на работу в НПО начальником лаборатории испытания мебели на прочность. То есть под моё непосредственное начало. Он оснастил лабораторию современным оборудованием и подобрал хороший коллектив. Беда пришла из-за его жадности: он продал несколько наборов мебели, привезённых с предприятий Северного Кавказа на испытания. По нормативам полагалось испытывать три образца изделий. Он испытывал два, а иногда и один. Остальное продавал и попался с поличным. Вина была настолько очевидной, что он под тяжестью улик признался в содеянном. Его арестовали.
Я, желая помочь, навестил его в КПЗ, выполнил все его просьбы, написал хорошую производственную характеристику и даже полетел в Москву к его бывшему командиру, генералу Карасёву (имя и отчество, к сожалению, не помню). Он в то время руководил советом ветеранов войны. Карасёв обещал поднять всё на свете, чтобы помочь своему начальнику разведки, но всё было бесполезным. Нет, конечно, это повлияло на наказание, но Салов должен был сесть в тюрьму.
Как поступал партия в подобных случаях? Она отстранялась от такого члена партии, показывая народу, что коррупция — исключение из правила, а никак не типичное социальное явление. Делу придавался сугубо "персональный" смысл, подчёркивалось, что ответственность за преступление несёт провинившийся, а вовсе не партия. Члены партии, как и сама партия, неподсудны. Поэтому Салова мы были обязаны исключить из партии, и только после этого уже безпартийного его отдали под суд.
Теперь, завершая очерк, как обещал, расскажу о своём личном деле. В 1984 году, перейдя на преподавательскую работу, и я попал в жернова парткома. Правду говорит пословица, что от тюрьмы да от сумы…
Дело в том, что мы в браке с женой с 1961 года, однако был период, когда мы расходились и завели другие семьи, в которых родились наши дети, а после моего возвращения в стольный град Воронеж мы опять встретились, и всё вернулось на круги своя. И уже живём в мире и согласии сорок лет! Мы оба развелись и женились заново. Так моя бывшая супружница, с которой мы разводились, написала жалобы в партком академии, в райком и даже в ЦК, обвиняя меня не только в измене, но и во враждебном отношении к партии и государству, мотивируя это тем, что мой двоюродный дед служил офицером в добровольческой армии Деникина.
Про службу деда написала правду, но переборщила, обвиняя меня в двурушничестве, и даже написала, что я скрытый враг и держу под кроватью две гранаты для подрыва партийной организации! Не сообразила куриными мозгами, что это перебор!
Меня вызвали для рассмотрения моего персонального дела. Заведующий кафедрой, «ходок по бабам» Тюриков Фёдор Тимофеевич, меня успокоил:
- Не вешай нос, - бодро сказал, - для нас с тобой партком – дом родной! Меня тоже пару раз разбирали. Пожурили, а я им и выдал: мол, сплю с кем хочу, и не лезьте в мою кровать! Вот так и ты им ответь.
Но я имел опыт на чужих П.Д. и знал, что попытки оправдаться бессмысленны: они рассматриваются, как "вызов" партии, как сомнение в её абсолютной правоте. Поэтому просто объяснил ситуацию и абсурдность обвинений бывшей, сказав, что я верный член КПСС, награждённый почётным званием отрасли, медалями и орденом. Пожурили и отпустили… А вот жалоба в ЦК имела последствия куда хуже.
В конце восьмидесятых ввиду прошлых заслуг перед министерством меня пригласили на работу в Москву. Министр с подачи двух своих замов предложил мне должность начальника производственного управления. Это была очень высокая должность, предусматривающая руководство всей мебельной промышленностью СССР. Мне выделили двухкомнатную квартиру в районе театра Советской Армии. Мы с женой поехали на смотрины. И вдруг в девять вечера позвонил помощник заместителя министра (мы остановились у брата в Москве) и попросил немедленно приехать в министерство, несмотря на позднее время.
Оказывается, министерство отправило представление на меня в ЦК партии, откуда оно вернулось с резолюцией, чтобы министерство подыскало другую кандидатуру, на которую отсутствуют жалобы в ЦК. Заместитель министра получил копию жалобы моей бывшей на одиннадцати листах!
Так бесславно закончилась моя московская эпопея и мне пришлось вернуться в Воронеж, где изрядно перепугались шума, который сопровождал моё приглашение на работу в отраслевое министерство. Жалко? Возможно… Но как случилось – так и случилось. Мой карьерный рост на этом закончился. Сейчас я ни о чём не жалею. При выходе на пенсию министерство вспомнило обо мне в последний раз, присвоив звание «Почётного мебельщика России».
Продолжение: http://proza.ru/2023/09/09/866
Автор благодарен В.Теняеву за редактирование очерка.