Драться со старухой не хотелось. Ну, как, не хотелось. Так-то Витек с удовольствием отвесил бы ей несколько затрещин и с радостью пнул под обвислый, дряблый зад. Но вот отвечать перед законом за эти свои действия наверняка пришлось бы. Что бы увидело общество? Несчастную пенсионерку, избитую соседом. Но никто не посмотрел бы на ситуацию с его стороны. Никто не увидел бы противную бабку, терроризирующую нормального, взрослого мужика.
«Не кури тут», «Не ходи там», «Зачем сора нанес?»… Витька даже по коридору не мог пройти спокойно, не получив в спину ценного замечания от бабы Зины. Она цеплялась ко всему: когда пошел, куда пошел, с чем пошел… Идти с пустым ведром было нельзя – как нельзя было ничего забирать с помойки, даже если оно выглядит вполне новым и чистым. За новехонький вентилятор, который у него из– под самого носа увел сосед, пока Витка него ругался со старухой, он до сих пор ее не простил. Сразу же менять перегоревшую лампочку в подъезде было нельзя, выбросить эту лампочку тоже. Нельзя было возвращаться за чем– то, забытым впопыхах сборов. Как нельзя было ничего ронять. Как нельзя было… Иногда Витьке казалось, что даже в три года у него было меньше нельзя, чем сейчас. Но особое табу касалось вещей старухи. Казалось бы, при чем тут Витька к бабскому барахлу? О, вещей у старухи было очень много – при чем не всегда можно было угадать, что это ее вещи. Например, жуткий скандал грянул, когда Витька сказал жене подмести мусор на площадке – а оказалось, что это какая– то особая смесь от дУхов, насыпанная бабкой.
– За тобой черти толпой ходят, – орала ему бабка. – Хочешь, чтобы и до меня добрались?
– Да ты сама всем чертям черт, – шептал ей Витька в ответ, не решаясь, однако, вступать в перепалку со взбесившейся бабкой.
Но самый суровый запрет касался клумбы старухи. При чем, ничего особенного в той клумбе не было: ни сортовых цветов, ни плодовых кустов, ни деревьев. Какие– то странные травы и мелкие, бесцветные цветы, над которыми старуха тряслась, словно над маленькими детьми, и сторожила днем и ночью. Витька переехал в этот дом недавно, но уже заметил: бабку боялись даже отпетые хулиганы и обходили ее клумбу стороной.
Витьке старуха казалась злобным пауком, опутавшим все вокруг своей паутиной и непрестанно бдящим над своими охотничьими угодьями. По крайней мере, он никогда не видел, чтобы старуха уходила дальше двора. В основном она торчала в окне своей квартиры, иногда возилась на клумбе.
А сегодня он просто остолбенел, увидев, что бабка, наряженная в какое– то светлое платье странного покроя, в светлом платке со странными узорами двинулась куда– то в сторону автобусной остановки. Витька как раз заскочил домой за бензокосой, купленной для дачи. Жену с детьми уже забрал сосед по даче Олег, уехавший сегодня утром. А сам Витька должен был после работы заехать за косой домой, продуктами в супермаркет, а потом уже воссоединиться с семьей и соседями.
Пройти мимо него молча бабка не смогла.
– В праздник работать? – надменно поинтересовалась она. – Чтобы у тебя руки выкрутило! В Троицу траву косить? Чтоб тебе спину заклинило да не отпустило! – и плюнула в его сторону. – Чтоб твоя машина с места не сдвинулась! Мечтал про дачу? Мечтай дальше! Ничего, кроме фантазии, тебе не светит!
Витька, честно говоря, до этого разговора находился во вполне благодушном настроении. Пятница, предвечернее время, три выходных впереди… А тут бабка со своими нравоучениями просто перевернула его мир.
– Чтобы ты до нужного места не доехала! – злобно крикнул он ей вслед. – Или дорогу назад не нашла. Задрала уже!
Но бабка даже не обернулась на его слова. То ли не услышала, то ли плевать хотела на чужие угрозы.
– Сука старая, – плюнул ей вслед Витька. Постоял немного у подъезда, перебирая пакости, которые можно сделать старухе в ее отсутствие, но так ничего толкового и не придумал и пошел к машине.
– Поеду на дачу, – уговаривал он себя. – там Олег шашлыки уже сделал, баньку натопил. Анька картохи нажарит. Завтра на рыбалку пойдем! А еще можно будет…
Что еще будет можно, он не успел ни договорить, ни придумать.
Правое переднее колесо машины было спущено под ноль. Казалось, что из– за этого и сама машина, словно покалеченный песик, призавалилась на правый бок.
– Твою ж мать! – взвыл Витька. – Сука старая! Сглазила же, дрянь! Тварь! Скотина!
Дача откладывалась, утекала в далекую перспективу. Теперь нужно было снимать это колесо, ставить запаску, искать новое колесо, опять их менять… И все это – в вечернем преддверии трех праздничных дней, когда все нормальные работники укатили отдыхать или быстро доделывают старые заказы…
От обиды и злости Витька едва не заплакал. Да, он был серьезным, взрослым мужчиной… Но эмоции налетели со страшной силой. И в какой– то момент, какой – он и сам точно не понял, он уже бодро шел назад, к подъезду. Ярость застилала глаза, но руки не дрожали. И когда бензокоса, вжикнув, срезала первую линию травы с бабкиной клумбы, Витькина душа возликовала. Это была настоящая месть!
– Только надо убраться отсюда до бабкиного возвращения, – бормотал Витек, укладывая покос за покосом. – А то еще чего доброго глаза выцарапает. И что с нее потом возьмешь? Ее даже полиция не согласится арестовывать за старостью лет!
Продавец не обманул. Коса работала четко, ровно, правда, шумновато. В визгливых ее завываниях слышались вопли, крики боли и какой– то животный визг.
«Наверное, не разработанная еще», – подумал Витька.
Клумба тоже оказалась странной. Витька почему– то думал, что она крошечная, а теперь косил, косил, косил – а она все не заканчивалась. Постепенно злость уходила, начинало ломить спину, в руках появилась боль.
«Наверное, нужно заканчивать, – подумал он. – Машину еще в ремонт отвезти, успеть удрать до возвращения старухи!»
Для начала нужно было выключить бензокосилку. Витька потянулся было к кнопке включения/выключения – но не смог оторвать руки от рукоятки. Они словно приклеились. Ругнувшись на внезапно предавшее тело, Витька обернулся, чтобы вернуться к подъезду – но подъезда не увидел. Сколько хватало глаз, перед ним во все стороны простиралось бескрайнее поле травы. Там, где недавно ровными линиями лежали покосы, поднималась новая трава, которая росла на глазах.
Вопли и визг, слышавшиеся в гудении машинки, сменились на злорадный многоголосый хохот.