1.
На летние каникулы родители меня отсылали в Одессу к бабушке и тете. Тетя с бабушкой жили вместе. У тети своих детей не было. И, считая, что Одесса - это уникальный город, способный развить пытливый детский ум, тетя, во время моих визитов в Одессу, свою энергию направляла на повышение моего интеллектуально - культурного уровня.
Когда бабушка умерла, тетя, резко ощутившая одиночество, почувствовала, как закисла в Одессе. И вспомнила, что есть города, пусть не столь уникальные, как Одесса, но все-таки вполне достойные посещения. Например, Москва. И в Москве даже живут родственники. Там жила старшая сестра моей покойной бабушки. То есть родная тетя моей мамы и моей тети. Она долгие годы не бывала в Одессе. А моя тетя, ее родная племянница, соответственно, давно не бывала в Москве. А моя мама, так та вообще редко упоминала о своей московской тете.
И тетя написала моей маме, что намечает поездку в Москву. Причем со мной. Попросила маму отправить меня в Одессу. И она повезет меня в Москву. В Москву захотелось, как плакались чеховские героини. Тетя посчитала обязательной вставить оговорку, что, если бы эти чеховские «сестры» жили в Одессе, не грустили бы о Москве.
Поездку тетя запланировала на лето, время моих школьных каникул. И она сможет показать мне столицу, сердце нашей Родины. Все-таки уже двенадцать лет, а мальчик Москвы не видел. И заодно показать меня московской родне,
Тетя планировала поселиться у той самой Марии Ивановны, сестры моей бабушки, которая в силу неведомых мне обстоятельств, игнорировала Одессу. Тетя в поезде даже делала калькуляцию, что если бы тетя, маша, то есть Мария Ивановна приезжала в Одессу, на море, к своей родной сестре, моей бабушке, то сейчас тете было бы проще. Тогда наш приезд выглядел бы ответным визитом. А так все немного сложнее. Но недельку поживем.
И вот она красавица Москва. Но условия, в которых жила Мария Ивановна, меня ошеломили. Так не жили ни мои родители, ни их знакомые, ни моя одесская тетя, хотя она жила в коммуналке, ни ее одесские знакомые, хотя и многие из них тоже жили в коммуналках. Так невозможно было жить. На дворе шестьдесят второй год. Советские люди в космосе, а в самом сердце самого сердца нашей родины стояла как ни в чем ни бывало настоящая трущоба, барак. Тем, кто отнесется к моим словам с недоверием, напомню известное стихотворение Сергея Михалкова «А у нас в квартире газ, это раз. а у нас водопровод –вот». Это про Москву. Там же читаем «а из нашего окна площадь Красная видна». Даю наводку для знающих Москву. Из окна Марии Ивановны Красная площадь не была видна, зато очень хорошо просматривалась эстрада зеленого театра сада «Эрмитаж». И в этом многие обитатели видели преимущество. Можно забесплатно смотреть и слушать концерты. Все как на ладони. И жители противоположной стороны барака приходили вечерами к своим соседям на просмотр. И адрес у Марии Ивановны звучал красиво: Каретный ряд. Моя одесская тетя объясняла мне, что три сотни лет назад на этом месте были мастерские мастеров - каретников.
Мне, ошеломленному, тетя сказала, что, к сожалению, и такое в нашей жизни бывает. В качестве печального наследия прошлого, с которым мы в конце концов покончим. И коротко объяснила почему тетя Маша, а по-взрослому Мария Ивановна, живет в подобных условиях.
Все из-за Сталина. Я краем уха слышал о репрессиях во времена Сталина. Мама вскользь об этом упоминала. Но о судьбе тети Маши, ее родной тети мне не говорила. Хотя, как потом оказалось, мама знала ее историю прекрасно. Но молчала.
Однако шила в мешке не утаишь. И я увидел нежелательное наследие прошлого, сталинских репрессий, воочию. И объяснения услышал не от мамы, а от одесской тети. Она мне сказала, что сталинские чистки задели и семью Марии Ивановны. Арестовали ее мужа. Марию Ивановну выгнали с работы. Ее старшего сына, молодого инженера-конструктора уволили из авиационного КБ. Ее дочку выгнали из института. Пятнадцать лет мужа держали в лагерях. А семью на обочине жизни. Но после знаменитой речи Хрущева на съезде ЦК КПСС мужа освободили, реабилитировали. Хотя он вернулся доходягой. Вернулся в комнату в бараке, что занимала Мария Ивановна. Наступила оттепель. Но лед тех лет заморозил души людей. Не вернешь потерянных пятнадцати лет. Не вернешь здоровья. Не вернешь потерянных возможностей. Дети пристроились, как у них получалось. Не вернешь нажитого. Квартира в центре, дача – все кануло. И не вернешь светлой веры в идею равенства.
Оказалось, что моя одесская тетя все точно подгадала. Был бы жив муж Марии Ивановны, последнее время очень болевший, нам бы невозможно было у нее жить. Но ее муж год как умер. Ее дети, то есть мои двоюродные дядя и тетя, уже обзавелись своими семьями, жили отдельно. Им уже не ставили палки в колеса отделы кадров. И они работали по специальности. К гостайне не допускались, и ладно. Без гостайны можно прожить. Так что к моменту нашего приезда Мария Ивановна жила в своей комнате одна. И мы могли на несколько дней там приютиться.
Но из комнаты не выветривался дух прежних чисток, тех лет, когда в газетах торжественно рапортовалось о монолитном единстве советского народе. Но на деле народ, как, впрочем, любой, можно было делить на разные категории. Например, на рабочих, крестьян, и прочие прослойки. Мое поколение застало это деление только на словах. Но Мария Ивановна застала время, когда принадлежность граждан к той или иной категории, разделение их по социальному происхождению вписывалось в паспорт. А паспорт не роман. В него вписывается только то, что необходимо знать о человеке. И социальное происхождение было важно. что в этом такого, удивится современный читатель. Правительству нужно было знать, как делится неделимое советское общество.
Позже в паспорте исчезла графа о социальном происхождении, но появилась графа о национальности. Это был новый паспорт образца 1934 года. Годом раньше в Германии к власти пришли фашисты. Странное совпадение. Фашисты сразу приступили к выяснению кто еврей, а кто нет. Это оказалось для них непросто. Многие в Германии были евреями наполовину, на четверть, и людьми не религиозными. Как их вычислишь? Пришлось нацистам поднимать старые записи книг о рождении. Морока.
А в интернациональном, но многонациональном СССР процесс разграничения по национальности не стал проблемой. Выдали новые паспорта с записями. Кто там узбек. Кто армянин, кто еврей, кто русский. Мне возразят: и что в этом плохого? Человеку хочется осознавать себя, например, грузином. Так жутко хочется, что обязательно об этом должно быть отмечено в паспорте? Если он хочет сознавать себя грузин, может на здоровье сознавать. И без паспорта. А если родители разных национальностей, что тогда? Нет этой точности хотелось не носителю паспорта. (если он не сумасшедший) а власти.
Паспорт не «Война и мир». «Войну и мир» Толстой написал, как лично он считал нужным. А форма паспорта - плод коллективного творчества тысяч людей. Форма, одобренная властью. Просто так в паспорте ни одна статья не появляется. Ведь если в паспорте написан год рождения, то отсюда следует год, когда человек пойдет в школу, когда в армию, когда на пенсию. И так с остальными статьями. И если появляется вдруг в паспорте статья национальность, то это власти для чего-то нужно. И еще раз повторю год назад в Германии пришли к власти и приступили к чисткам фашисты. И параллельно началась в СССР работа над формой нового паспорта.
Я между тем спокойно полжизни прожил с таким паспортом. Мне в паспорт мои друзья и подруги не заглядывали. Паспорт устроен не для них. Сама по себе запись в паспорте беспристрастна. Не грозит ничем плохим. Но это как утюг. Им можно и белье гладить, а в других руках можно и пытать.
Ну и отдельно вспомним о пометках в паспорте о судимости.
Но в давние годы чисток единый советский народ, не по паспорту. подсознательно делил себя на сидящих, отсидевших, покуда не сидевших и охраняющих тех, кто сидит. И то, что это деление остались в памяти, особенно сидевших и не сидевших, но пострадавших, я смог наблюдать на живом примере сестры моей бабушки.
Потом учась в институте в Москве, я чаще видел Марию Ивановну. Нет на ней не было какого-то клейма. Она не кричала: Сталин тиран. Если заговоришь с такой на улице, не видно, что это человек пострадавший от репрессий. Пока не придешь к ней в гости.
Как часто из любого утюга повторялась фраза «Никто не забыт, ничто не забыто.» И все знают, что эти слова касались Отечественной войны с ее многочисленными жертвами. А почему того же не говорят о сталинских годах? Более того, стараются всячески мешать добровольным расследователям. Да просто потому, что во время войны, нас заставили страдать иноземные захватчики. А в сталинские годы свои же руководители вели себя подобно захватчикам.
Но пришли новые времена. Новое руководство отреклось от старых методов. От старых методов отреклось. А от сокрытия тех методов не отреклось. А раз верно принципу сокрытия тех методов, то недолог час, когда к ним вернутся.
За ошибки старого руководства новое руководство перед тетей извинилось. То есть сказало, что дело ее мужа пересмотрено и он реабилитирован. И на этом все. Скажи спасибо, что еще живой. Он даже немного пожил в статусе реабилитированного. И этому был рад. Но тем годом, когда он вступил в партию, а у него был дореволюционный стаж, его в партии не восстановили. Вежливо предложили подать заявку, датированную временем освобождения. Это его лишало всех льгот старого большевика. Старый большевик, по опыту знавший, что такое спорить с партийной организацией, плюнул и умер беспартийным.
Мария Ивановна была рада и тому, что свои дни будет доживать не вдовой врага народа, а вдовой реабилитированного. Выше статус. Сказала ли Мария Ивановна спасибо новому руководству, неизвестно. Если сказала, как видно без должного пафоса. В любом случае, застряла в бараке.
Интересно, проводят ли социологи исследования на тему: в одинаковой ли степени радуются успехам страны, расцвету города человек, живущий в бараке, и в отдельной квартире с видом на Кремль. Как у Сергея Михалкова: «А из нашего окна площадь Красная видна, а из вашего окошка только улица немножко».
2.
Одесская тетя, стараясь огорошить меня столичными диковинами, потащила на Бородинскую панораму. Панорама была новинка и для тети. Недавно открыли. Очередь как в Мавзолей. Я сразу сник. Я уже видел Севастопольскую панораму. И представлял себе, что панорама собой представляет. Не хотелось мне ради всего этого томиться в очереди. Но тетя, женщина настойчивая, деятельная оставила меня на лавочке, а сама пошла бороться за светлое будущее. Я был обречен томиться. Но тетя вернулась неожиданно быстро. С билетами.
И рассказывает, что стоит она, как и все, а тут идет пожилой мужчина с девочкой и спрашивает жалобно: «Кто с Украины?» И вид у него побитый. Люди по слезе в его голосе понимают, что сейчас затянет печальную песнь о том, как его обокрали. И под конец попросит денег. И вроде бы большинство в очереди должны составлять гости столицы, с разных концов нашей необъятной родины. А как назло с Украины как повымерли. Но моя тетя не стала скрываться и заявила, что она с Украины.
И тогда этот слезный гражданин сообщает, что купил билеты для себя и внучки, но так получилось, что должен срочно уехать. И не хочет, чтобы билеты пропадали. Хочет продать свои два билета. Но только землякам, с Украины. Мгновенно обнаружилось немало земляков, которые даже паспорта рвались предъявить. Но не по паспорту, а по праву первого, отозвавшегося билеты достались тете.
Вечером тетя рассказала Марии Ивановне, каким фантастическим образом ей достались билеты. Мужчина с Винницы продал. На это Мария Ивановна дала свой комментарий: Винница далеко не Одесса. И объединение Винницы и Одессы в одно понятие Украина, - большая натяжка.
- Конечно Одесса, не Винница, - согласилась моя тетя, - Страна большая. Больше ста языков. Мозаика. Не может быть все одинаково. Вот и натяжки.
- Натяжки… - констатировала Мария Ивановна, - Как на прокрустовом ложе.
- Какое ложе? – спросил я, не подозревая, к чему приведет мой по-детски наивный вопрос
- Разве ты не читал? - поразилась тетя, - Был в древней Греции такой разбойник Прокруст. Ловил людей и клал на лежанку. То-есть ложе. И если человек был короче, он его тянул пока не разорвет, а если длиннее, сжимал до смерти.
- Так вот и у нас получается прокрустово ложе, - сказала Мария Ивановна.
- В каком смысле? - настороженно спросила моя тетя.
- В очень простом. Живут на земле люди. И чтобы им проще жить, люди пишут законы. Законы жизни, так сказать. Но только они эти законы объявляют неизменными, святыми – законы превращаются в своего рода прокрустово ложе. Уже не законы под людей подлаживают, а людей на прокрустово ложе закона натягивают. Люди разные, а их хотят сделать одинаковыми. Да ладно бы, применяли для этого какую-то щадящую терапию. Нет. Все через дыбу.
- Ну хорошо, а какая связь с тем, что нам дали билеты? – удивленно и несколько обиженно спросила моя тетя. Я видел, что она не хочет ввязываться в спор с Марией Ивановной. Но приключение с билетами ей казалось полной веселой интриги, не имеющей никакой связи с дыбой.
- Билеты – индикатор. – ответила серьезным тоном Мария Ивановна, - Человек интуитивно выбирает земляка.
- Предпочтение земляка другим – это естественно, - сказала моя тетя.
- Естественно. А где ж тогда единый советский народ? Где ж тогда всеобщее равенство? Предпочтение земляка – это естественный ответ простого советского гражданина на мудрую национальную политику партии. Скорее мудреную национальную политику.
- Я не согласна, - сказала моя тетя.
- Не согласна потому, что ты жила среди газетных передовиц, а я у черного хода. Там, где прокрустово ложе. Народ целиком уложить на него сложно. Поодиночке легче. Хотя, и в натягивании народов целиком определенные успехи достигнуты. И наша партия этим гордится как великим достижением. Воспитали нового человека. Фестиваль в Москве прошел. Мы не расисты. Мы интернационалисты. А чуть что – человек ищет земляка. Не того, кому больше нужно, а земляка.
- Ну и что? - сказала моя тетя, - Какое в этом преступление? Для человека это естественно. Своя рубашка ближе к телу.
Я перестал вообще что-то понимать. Мария Ивановна обращалась конечно не ко мне, а к моей тете. На этом разговор закончился. Разве что про прокрустово ложе узнал.
3.
И в Москву я попал уже студентом. К тому времени я сформировался как налившийся соками плод великого райского сада под названием СССР. Не сомневался, что наша страна - райский сад. Для меня СССР была большой Родиной, через всю карту. Но теперь, спустя больше, чем полвека, я понял, о чем тогда, в мой первый приезд в Москву, говорила Мария Ивановна.
А спустя какое-то двадцать лет после того разговора райский сад, СССР - засох. И нарезали новые участки, надеясь, что обрезание придаст новые силы. И вот теперь, когда слышны постоянные требования, что России нужно объединить все свои территории, что территории мечтают слиться в одно большое, вспоминается разговор в комнате барака в самом центре Москвы. Тогда я ничего не понял. И сейчас есть вопросы.
Что побуждает малые народы к объединению в один большой народ? Национальная близость? Но почему тогда Эстония входила в Россию, а не в Финляндию. Тыва не входила в Китай? И почему для русских казахи и башкиры были ближе, чем поляки, чехи и словаки? Что является магнитом связующим национальные регионы в большом государстве. Что заставляет малые родины стремиться к объединению в большую? И на каких условиях?
А может быть, лучше дробиться до уровня Сан-Марино, Ватикана, Монако? Замечу, что некоторые малые государства: Сан-Марино, Лихтенштейн, Люксембург, Монако, Гонконг, Сингапур, - живут хорошо, не страдают от своей малости и не жаждут ни с кем объединяться.
Даже студентом, и затем окончив институт, я оставался заворожен величием нашей родины. Величием территориальным. Сколько розового цвета на карте! Сколько простору! Этим следует гордиться. А чем может гордиться Сан-Марино? Или Ватикан? Как однажды съязвил Сталин: «А сколько у папы Римского дивизий?» То есть, чем особым ему гордиться?
Позже, постепенно, я стал понимать, что авторитет у каждого свой. Его завоевывают по-разному. И для завоевания авторитета не обязательны дивизии. А сама по себе протяженность территории ничего, кроме сквозняка, не обеспечивает.
Так сколько же человеку нужно родины? Не великому вождю, не предводителю, не генералиссимусу, а нормальному рядовому человеку? До какой степени рядовой человек мысленно дробит пространство, чтобы остановиться на утверждении - такой родины мне достаточно?
Сначала коснемся малой родины? Что это такое? Двор, где знакомо каждое окно, где узнаваем каждый поворот? Почему душа человека млеет, когда он приезжает, например, в деревню, откуда он родом? Он давно уже не живет в той деревне. Он, может быть, рвался в город, зовущий и манящий своими возможностями. Он наконец в городе зажил по-человечески. А приехал «к родному пепелищу» и что-то шевельнется в душе. Что? Может быть, приятно видеть знакомые картины, вдохнуть воздух детства, юности. Важнее не география а биография. Милые сердцу воспоминания. «У этой вот самой калитки мне было шестнадцать лет и девушка в белой накидке сказала мне ласково: нет.»
Какой масштаб человеку приятен? Зависит это от человека? Одному нравятся миниатюры, а другому масштабные полотна. Что греет душу? Деревня, где все привычно? Город, в котором он может знать многие закоулки? Район в области? Область? Республика? Россия, Украина, Казахстан? Что именно он считает малой родиной? Двор, село, город или страна? Конечно, тут все зависит от ситуации. Но. Как говорила Мария Ивановна, есть верный индикатор. Хотите знать ответ на этот вопрос - послушайте, какие песни в стране поют. По песням понятно, что народ предпочитает.
Вопрос, достаточно ли человеку родины в тех пределах, которая у них есть? Какой по объему человек хочет видеть родную страну? Обязательно такой, чтобы мыть сапоги в Индийском океане?
Достаточно сознавать, что живешь стране:
- стране, размер которой не имеет значения. И язык – не главное. Главное, что в стране по многим соображениям комфортно жить.
- в огромной стране с множеством языков? И языковое разнообразия не вызывает дискомфорта
- в огромной стране, в который великие предки вынудили остальных, попавших под руку, учиться, писать книги, на титульном языке. Где в какой бы уголок страны ни поехал, то, к чему ты привык. Все привычно, одинаково. И эта одинаковость приятна. А непривычное раздражает.
Насколько большая родина должна быть больше малой?
Есть страны, в которых говорят на разных языках, а жить там комфортно. Это разного рода конфедерации. Самый яркий пример – Швейцария. Но не только она. В Финляндии для говорящих по-шведски созданы такие условия, чтобы им было комфортно жить.
В Израиле, куда едут многие, политика плавильного котла. В эту страну постоянно приезжают с разных концов света. Русскоговорящие, франкоговорящие, испаноговорящие, эфиопы. И многое в стране сделано так, чтобы люди как можно скорее выучили государственный язык иврит. Чтобы им не было трудно жить, чтобы иметь возможность работать. Но даже для не знающих языка в стране многое сделано так, чтобы люди, не знающие языка, не чувствовали неудобств. Примерно такая же политика в некоторых европейских государствах по отношению к иммигрантам. В России вроде бы тоже нечто подобное. Только ехать туда на жительство хотят разве что африканцы.
Есть другие примеры: страны, внутри которых говорят на разных языках и жить там некомфортно. Это в первую очередь касается бывших колоний, где границы проведены под линейку, не учитывая, какие разные народы в эти границы попали. И мы видим, как там живется. Примеры: Сирия, Ирак, некоторые африканские страны.
Есть, наоборот, страны, объединившиеся на платформе общего языка и общих ценностей, но в объединении не достигшие общих целей. Например, Объединенная Арабская Республика (ОАР). Недолго она просуществовала. И закончила военной конфронтацией между своими регионами.
Нет такой страны, в которой живут одинаковые люди. Они различаются здоровьем, умственными способностями, богатством. В некоторых странах эта имущественная разница доходит до такой степени, что люди, говорящие на одном языке, мыслят столь разно, словно они представители разных миров. Демократические страны, где приоритет имеют интересы всего населения, стараются разницу между глубинкой и центром выровнять. В европейской глубинке, например, есть такой же набор услуг, что в большом городе. А если нет, то транспортное сообщение такое, что за услугой несложно съездить в город.
А есть страны, где в глубинке детей в школах учат, как придется, лечат как придется, библиотеки, какие придется, спортивные секции, какие придется, свет с перебоями, газоснабжения нет. Да и вода не везде, и по графику. И вырастая, дети такой глубинки потом и живут, как придется.
Есть страны, в которых инвалидность нужно из врачебной комиссии вышибать. Есть страны где здоровые люди и инвалиды (слепые, колясочники) живут как в разных мирах. И общество словно не видит своих инвалидов. Государство натягивает их на прокрустово ложе здоровых людей. Не натягиваются? Их проблемы.
Для того, чтобы рассуждать о родине вообще, вернемся к понятию малой родины. Кого человек считает своим земляком? Помните в армии существовали землячества. А возможно и по сей день существуют. Эти землячества в армии сколачивали люди, которые до армии друг друга и не знали, не встречались никогда. Но в армии они уже считались земляками. В армии это важно. Армия особое объединение. Там группируются не по уровню интеллекта. В окопах интеллект без надобности. Группируются по другим признакам. Например, по размеру кулака. По сравнению с кулачным объединением, группироваться по малой родине хотя бы более тонко. Есть общие гуманитарные ценности.
И возникает вопрос. Если имеет место объединение внутри большой группы малых групп по признаку малой родины, это на благо большой группе? То, что факт такого объединения явление естественное, никто не отрицает. Для малой группы, объединившейся стихийно по территориальному или национальному признаку, ее сплочение есть естественный поиск комфортного существования внутри большой группы. Людям, сплотившимся в малую группу, так проще жить.
Казалось бы, большой группе существование в ней малых групп только будет мешать. Не совсем так. До определенной поры большую группу такое дробление внутри себя вполне устраивает. Можно даже списывать трудности то на одну группу, то на другую. То евреи виноваты, то чеченцы, то крымские татары, то стиляги, то хиппи. А вот когда в стране начинается кризис, страна, разбитая на такие группы разорвана противоречиями. И не только национальными. И дивизия в мирное время уживается с землячествами. Но как такая дивизия себя показывает на войне?
Мы можем наблюдать такую историческую закономерность. Большие объединения, империи, создаются и разваливаются, а малые гораздо более стабильны. Как же жить большой стране, чтобы она не развалилась на кусочки? Некоторые политики советуют, учитывая, что граждане внутри страны принадлежат к различным сообществам, обеспечить такую жизнь, чтобы единство при всем разнообразии, было для людей важнее разнообразия. Построить такую систему непросто. Ведь люди априори разные.
Построить систему, действующую в обратном направлении, проще. Для этого нужно объявить одну часть населения лучше других. Страшим братом. Не обязательно выделять по национальности. Можно объявить недостойными рыжих, хромых, лысых, вегетарианцев, хиппи, геев, у кого нос крючком. И тянуть их на ложе. Только стабильна ли такая система?