Глава двенадцатая: http://proza.ru/2023/09/03/38
Глава тринадцатая. Новые испытания.
«В жизни, как под дождём –
однажды наступает момент, когда уже просто всё равно.»
(С. Кови)
Воспоминания, воспоминания… они, словно живые, поглотили душу Романа. В тёмном маленьком купе, под мирное посапывание уставшего соседа да под монотонный стук вагонных колёс, он вновь переживал чувства прошлого, и они ему уже не казались, как прежде, столь трагичными, потому, как глядел он на минувшее с высоты своего возраста. И хотя временами душе было больно, он понимал: для того, чтобы освободиться от груза той памяти, которую не пережил, надо вновь всё это переварить. Вспомнить, прочувствовать, осмыслить, дать оценку и отпустить.
Среди его коллег стало модным при любом внутреннем дискомфорте, обращаться к психотерапевтам. Роман тоже, как-то по совету приятеля, записался на приём и очень долго готовился, а оказалось, зря. Понравился ему только кабинет: всё в нём было половинчатое: полукресло или полудиван, столик рядом или табурет – не понял, как и высоту не определил. Полуприкрытые окна, недорисованные картины на стене. Аквариум в углу и лёгкий шум его оборудования. Отвлекали песочные часы на столе. Психотерапевт знал себе цену и очень даже дорого брал за своё умение слушать. С последней песчинкой, он поднял руку, прерывая на полуслове…
«Цигель, цигель, цигель ай-лю-лю», – глупо пошутил Роман, понимая, что время, действительно, стоит денег.
Это было единственный раз, когда он поддался современным модным веяниям. Зато, купил себе домой мягкое кресло-мешок, наполненное пенопластовыми шариками, и аквариум с золотой рыбкой…
* * *
Для его высокого роста полка в купе была короткой. Затекла спина и Роман встал, потянулся и вышел в коридор. «Надо, – подумал, – посоветовать коллегам не тратить деньги на мозгоправов, а купить билет на поезд дальнего следования и совершенно бесплатно жевать-пережёвывать свои страдания под монотонный ровный стук колёс».
Выглянула проводница: «Не спится? Может, чаю?»
Роман несказанно обрадовался. Поболтали ни о чём, женщина – бывшая детдомовка, не умела, как она сказала, спокойно спать вне дома и всегда радовалась ночным собеседникам.
Слушая проводницу, вспомнилось, как однажды Борис Андреевич посоветовал: «Если тебе плохо, не замыкайся в своей скорлупе, а иди к людям. Поверь, вокруг много тех, кому ещё хуже».
Эту миловидную проводницу, жизнь била не меньше, чем Романа, а она спокойна и улыбчива. «Действительно, – подумал, – очень прав тот, кто сказал, что все проблемы у нас в голове».
Поблагодарил судьбу за полезную встречу, проводницу за приятную беседу и вернулся к себе в купе…
* * *
К учёбе Роман приступил лишь в мае, сразу после праздников. До последнего звонка оставалось две недели. Много пропущено, многое требовалось наверстать. Одноклассники встретили тепло и участливо, каждый считал свои долгом обнять, предложить помощь. Было приятно, но в школе он ощутил себя чужим. Словно не в ту реку вошёл, как будто между ним и его сверстниками образовалась огромная пропасть.
– Рано тебе пришлось повзрослеть, – отметила это математичка, – но лучше раньше, чем позже или вообще, никогда.
Это он хорошо понял в армии…
Лёле Роман так и не позвонил. Решил встретиться в школе, но парта – третья в крайнем ряду у двери – за которой сидели Лёля с Севкой, пустовала. Лёля, оказывается, в школу не ходила. На Севкином месте кто-то красками нарисовал букет поникших цветов. «Оградки не хватает», – вздрогнул Ромка.
Едва дождался он окончания уроков и напросился проводить домой Олю Соколову – Лёлькину подружку, что жила с ней в одном доме.
Девушка согласилась, но разговаривала, в отличии от других, неохотно и недружелюбно. На все вопросы отвечала односложно: «Да, нет, не знаю», а после и вовсе раскричалась:
– Чего ты тут у меня всё выпытываешь? Эгоист ты, Ромка! Почему целый месяц молчал? Почему на Лёлькины звонки не отвечал? Ты – брата потерял – это тяжело, а она – своего парня. Думаешь, ей легче? Сам же знаешь, кем Севка для Лёльки был. Сколько раз она тебе звонила, ждала тебя, а ты… – Оля махнула рукой. – Знаешь, Рома, не спрашивай, я ничего не знаю. Правда! Только… догадываюсь… Плохо у них там всё. Мать приехала…
– О чём, скажи, догадываешься? – откашлявшись, спросил. От подозрения запершило в горле.
– Не-е! Меня в свои дела не вмешивайте. Сами разбирайтесь. Иди к ней, повинись, попроси прощения. Лёля добрая, она простит и всё тебе сама расскажет, – Оля немного смягчилась. – Ромка, я тебя, конечно, понимаю, и сочувствую, но ты ведь и тётку бросил. Ну, выгнала она тебя сгоряча, наговорила всякого, но её тоже можно понять! Для тёти Шуры Севка – это смысл всей её жизни. Она, рассказывали, все девять месяцев на сохранении лежала. Ребёнок никак не хотел приживаться, и никто, кроме неё не верил, что доносит… Лёля иногда у неё ночует.
– Молодец! Лёля же ни в чём не виновата! – вспыхнул Ромка. – Её не проклинали.
– Ну да… – сконфузилась Оля, слишком резко она кинулась защищать подружку, и тут же сменила тему. – Ты куда после школы собираешься?
– А у меня есть выбор? Осенью в армию, а потом… страна большая… где-нибудь обживусь. Женюсь, дом построим, детей заведём. Бориса Андреевича к себе заберём, дедушкой им будет… И всё у нас будет хорошо… И всё-таки, почему Лёля не ходит в школу?
Оля пожала плечами: «Лидия Петровна устроила. Нам сказали, что по состоянию здоровья».
– А что у неё со здоровьем?
– Не знаю, но выглядит она ужасно!
Вечером того же дня Роман с гостинцами отправился к Лёле.
– Она болеет, – незнакомая женщина, с непрокрашенными волосами и нелепой мальчишеской стрижкой, демонстративно захлопнула перед его носом дверь.
«Лёлькина мать», – догадался Ромка и порадовался, что Лёля на неё не похожа.
Завтра ему ответили, что Лёльки нет дома. И послезавтра, и так день за днём его упорно не пускали в квартиру.
К телефону девушку тоже не приглашали, а через две недели стены школы содрогнулись от убийственной новости: Лёля беременна. Что тут началось!
– Представляете, – тарахтели возбуждённо девчонки, – мать требует аборт сделать, иначе в Канаду не заберёт, а Лёлька – ни в какую! Там крик стоит на всю округу! Мамаша Лидию Петровну во всём винит, орёт, что не доглядела, а Лидии Петровне каждый день скорую помощь вызывают. Лелька рыдает, никого видеть не хочет. Беременная – срок два месяца, а тощая стала, жуть! И зелёная вся – токсикоз страшнейший – рвёт её с утра до вечера. Тётя Шура говорит, у неё точно также было.
– При чём тут тётя Шура? – перебил Ромка.
– А при том, – девчонка многозначительно замолчала. – Ты что не знал, что она с Севкой? …
– Нет… – промямлил Ромка и мысли: одна другой страшнее завертелись в голове: «Какой же я дурак, всю вину на себя взвалил, а она, пока я сопли жевал, с братом моим развлекалась! Эх, Лёлька-Лёлька! А я-то думал… но странно, у неё никого до меня не было, а может я не понял…»
– Вот и мы все в шоке, – видя его растерянность, вновь загалдели одноклассники, – верно говорят, в тихом омуте…
– А ещё говорят, – в класс вошёл учитель, – не судите, да не судимы будете.
Все пристыженно замолчали…
С трудом дождался Роман окончания уроков. Какая-то вселенская усталость валила его с ног. Безумно хотелось спать. Не раздеваясь, без сил, упал на кровать. Ни тела, ни души не чувствовал. Самым неприятным было ощущение пустоты: пустота снаружи. Пустота внутри. Ни шума, ни запахов… Он словно весь рассыпался на мелкие кусочки. Не заметил, как провалился в сон.
Спал, ни о чём не думая, а мысли тем временем сами себя пытались привести в порядок, потому, как проснулся он на удивление спокойным. Уж на закате его с трудом разбудил Борис Андреевич и встревоженно спросил: «Что ещё произошло?!»
– Ни-че-го! Кроме того, что жизнь в очередной раз дала мне пинок, – Ромка вышел в коридор и переобулся, снял верхнюю одежду. Вернулся в комнату и снова лёг. – Дядя Боря, до чего же я устал! Вот скажи, почему у меня в жизни всё так сложно? Почему я постоянно кому-то что-то должен, кому-то чем-то обязан? Отчего я весь в долгах? Почему одни живут горя, не зная, делают, что хотят, и никто не анализирует их поступки: не так сказал, не так посмотрел? Парни давно и во всю крутят с девчонками, курят, пьют, травкой балуются и у них всё в жизни прекрасно. Их никто не разглядывает, как меня, через микроскоп. И представляешь, я сегодня отчётливо вдруг понял, почему…
Роман надолго замолчал. Ничего не говорил и Борис Андреевич, он не знал, чем возразить, чем поддержать, и он тоже весь измучился. Он устал объяснять то, чего порой и сам не понимал, устал искать оправдания тем, кто за мальчишку был в ответе – Александре, например. От неравнодушного горячего сердца он всеми силами старался сохранить у парня душу чистой, но как же это было трудно сделать именно сейчас, когда в стране порушили всё святое! Когда бесчестье возвели в абсолют. Когда вся гнусность всплыла на поверхность и правила бал в стране… Нужна ли в этих условиях чистая совесть и есть ли возможность без ущерба для самого себя с ней прожить? Он-то сам в себе не сомневался, но как быть с молодняком, терялся.
– А потому, что у них родители есть: мама и папа, которые любят их и любого, кто обидит, на части порвут! – прервал поток его мыслей Ромка. – И фамилия у них от отца, и отчество – имя отцовское, а не бессмысленное пустое сочетание имён, которое понравилось матери. Как, например, у меня: Павлович. А что, красиво – Роман Павлович! Только взято оно с потолка, потому, как рождён я, словно дворняжка, вне закона. Даже собакам, если они породисты, клички не как вздумается, а по родословной дают. О чём думала мать, когда меня рожала? Какой-то подонок её поимел, а женился на другой! Не осуждаю я – нет, но и не понимаю. Я безумно любил и буду любить её всегда, но если бы мама знала, как я был неискренен, когда подыгрывал ей, стараясь не обидеть: «Нам хорошо вдвоём! Нам никто не нужен! Я – твой защитник и главный мужчина в семье!» И я пыжился, тщательно скрывая, что до слёз мечтаю об отце. Как я завидовал тем, у кого они были! Когда мама умерла, я услышал на похоронах: «Надорвалась сына в одиночку растить!» И тут меня добили окончательно! Я до сегодняшнего дня чувствовал себя виноватым в её смерти, словно это лично я заставил её себя рожать. Я сам себя на неё повесил? А я не помню, чтобы просился на этот свет… а значит, ни в чём не повинен. И Севку я не толкал на лёд… и Лёльку не силой взял. А вот она, как и моя мать, будет всегда нести вину перед своим ребёнком… Она ещё родить не успела, а её уже все, кому не лень, запинали. Спряталась ото всех, слезами заливается… И как же она жить собирается? Что она даст своему сыну? Лучше б послушалась мать и сделала аборт. Улетела бы в Канаду, профессию получила, замуж вышла… за иностранца, а уж потом детей рожала… Сама ещё школу не закончила, а туда же – безотцовщину плодить!
– Не суди! – прервал его Борис. – Она твоего ребёнка носит, а ты такие вещи говоришь?!
– Ага, – презрительно усмехнулся Ромка, – носит, да только не моего! Ты мне как-то сказал, что Лёлька особенная и что такими девушками не разбрасываются… а она, выходит, такая же, как и все. Вот так-то, дядя Боря.
От столь неожиданного поворота, Борис Андреевич опешил и не сразу нашёл, что ответить и только переспросил несколько раз, уверен ли он?
Ромка закивал в ответ.
–Разговоров – школа гудит! Того и гляди, рухнет! «Севка продолжает жить в ребёнке! Лёлька – героиня… Поможем, чем можем – даёшь, коляску!» – зло передразнивая, сорвался на крик. – Учителя в шоке!
– Ну-ну, успокойся, – Борис похлопал его по плечу и побежал на кухню за водой. Ромка махом опрокинул стакан и благодарно улыбнулся.
– Да спокоен я! А Лёлька – дура, а не героиня. Не хочу её больше видеть. Уеду, куда глаза глядят. Как только получу аттестат, сразу уеду. Не поможешь, потребую у тётки свою пенсию. Надоели они мне все! Не сердись на меня, дядя Боря, тебя меньше всего хочу обидеть, но оставаться здесь я больше не могу… Я… жить не хотел, думал, пред всеми виноват… от стыда умирал перед Лёлькой… я же ею дышал и сам себе боялся в этом признаться… Я же душу перед всеми на сто замков закрыл: зная, никто я и звать меня никак – нищеброд без роду и племени… вот и выделывался: крутого из себя корчил… но… знаешь, я, как никогда, сейчас свободен ! Я никому ничего не должен и ни перед кем не виноват…»
Борис заметил, что Роман стал обращаться к нему на «ты». Нашёл в этом признак ещё более глубокого сближения, и чётко понял, что детство Ромки закончилось окончательно и ушло бесповоротно. «Дай, Бог, – неожиданно для себя взмолился, – чтобы следующий этап его жизненного пути оказался менее болезненным и более счастливым».
– Не всё так однозначно, Рома, – устало вздохнул. – У каждого в жизни своя правда, но во многом ты, к сожалению, прав.
Не заметили, как стемнело, и ночь повисла за окном. Не горят фонари, попрятались звёзды и скрылась в облаках луна. Сонная тишина вокруг, лишь порывами шелестит ветер молодою листвой, и в воздухе сладко пахнет дождём.
– Гроза будет, – Роман подошёл к окну и распахнул его, вдыхая полной грудью свежий воздух. – Сегодня я попал под дождь и впервые не почувствовал, что он солёный.
– Дождь солёный?
– Да, он мне всегда таким казался. Я часто плакал вместе с ним. А ещё, говорят, море солёное… отслужу, поедем? …
Продолжение: http://proza.ru/2023/09/21/1524