Она стояла на мосту и вглядывалась в спокойные темные воды Рейна. Теперь уже не так важны причины, по которым она оказалась в этом городе. Редкие прохожие проскальзывали тенями сквозь нее, растворяясь в каплях дождя. Настойчиво хотелось курить. Ленивым, но чуть нервным движением, женщина достала последнюю сигарету. В очередной раз пообещав себе не забыть зайти в лавку, привычно щёлкнула зажигалкой. Воспоминания кружили и качали. Ещё недавно она была обычной иммигранткой, бусинкой в ожерелье сплетённых судеб. Воспоминания. А может быть все это только сон больного, умирающего мозга? Сигарета чуть тлела и угрожала потухнуть совсем. Втянув горький отвратительный дым, она приняла решение выжить. На губах блуждала полуулыбка, делая Лидию чуть более красивой, если слово красота вообще применимо этой избитой судьбой, уставшей женщине. Воспоминания. Чуть больше месяца прошло с тех пор, как она впервые услышала Его голос. Потом было много других песен, интервью, концертных записей, но в тот роковой день она не придала значения лёгкой дрожи, чуть уловимой тоске.
Окончательно промокнув, она медленно пошла вдоль перил. От сигареты кружилась голова. Лида присела на корточки и закрыла глаза. Вспоминая те дни, она попыталась вернуться назад, листая память словно справочник. Мысли отказывались повиноваться и разлетались на сотни осколков.
Перед закрытыми глазами начали мелькать картины тех моментов, когда она впервые услышала. Она почувствовала себя юной и полной надежд, не зная, какие испытания ей предстоят. Вот она, сидящая перед фортепиано, следит за бабочками рук учительницы, творящей музыку, и эта музыка казалась чем-то более важным, чем весь остальной мир. Уплывая за мелодией, малышка даёт себе слово стать такой же, огненно-рыжей колдуньей, умеющей из большого чёрного ящика добывать чудо. А вот маленькая неуклюжая девчонка пытается нарисовать Адажио из Щелкунчика, высунув кончик языка и пыхтя, разводит грязь из акварели. Юная будущая непианистка плачет, она не может рисовать, ее переполняют звуки. Педагог злится, уже готовы все работы и только Люся роняет слезы на испорченный лист. Красивые чужие фантазии выставлены перед классом, уродливая клякса брошена в ведро. Дневник и новый лебедь с широкой росписью.
Лидия улыбнулась и словила новое воспоминание.
Зал для академконцертов, выпускной. За роялем она, смешная в узком сестрином платье и огромной дырой на капроновых колготках. Педагоги, скучая, слушают нелепые попытки воссоздать Лунную сонату. Нет, эта девочка не может продолжать. Каждое прикосновение пальцев отзывается болью где-то там, где должен быть желудок. Звуки рвут ее на части и юная чудачка заливается слезами. Полчаса на перерыв и возможность повторить. В кабинет вбегает та, руки которой являются святыней. Дыхание и новая попытка, репетиция провала. В порыве девочка ударяет по клавишам и крышка пианино накрывает ее кисти. Ура, спасение? Но нет, и вот уже сидит перед судьями, туман и безнадёга. Овации? Они стоят и рукоплещут. Ей. О, боги, это невозможно. "Тамара Васильевна, Ваша дочь обязана продолжить в консерватории, мы ее рекомендуем"
Врывается новое воспоминание. Продали фортепиано. На его месте уютно расположился зелёный диван. Чудная, практичная комната для будущей студентки технического факультета.
Ррраз, и новый образ. Плачущая девушка в концертном зале, ей не грустно, она не в силах выносить великолепный водоворот оживших нот.
Лиде снова захотелось курить. Как мило со стороны памяти умолчать об одиночестве, о чёрной пожирающей тоске, разбитой в дребезги психике. Школьные годы катились по лестнице в ад, перепрыгивая ступеньку за ступенькой, выстроенной из книг городской библиотеки. Рот женщины наполнился ядовитой слюной. "Да, не мешало бы поесть". Поднявшись, она побрела, покачиваясь, в сторону остановки. Мёртвые глаза витрин отражали лишь силуэт былой юности. На руке зачесались шрамы, напоминая, что не только мозг хранит прошлое. Лида не помнила тот период, слишком много было препаратов и врачей. Остался лишь вердикт:" музыку запретить, это вредно для убогого хлипкого сознания". Как запретить жить, дышать и слышать? Вздох. Девчушка в витрине глотала все: панкрок, глэм, классику, невообразимый клубок голосов и тем. В ее тайнике был один, нет ОДИН, тот, чей голос спасал, мирил с серыми буднями, пёстрыми коврами двухкомнатной родительской квартиры. Автобус, Люся побежала за ним. Вскочив в дверь, широко улыбнувшись водителю и нараспев протянув "Haaalllooo", уселась у окна. Надо бы найти автомат с сигаретами, ночь обещает кромсать и мстить. Снова. Где тот добрый волшебник, куда он спрятал зонт с хорошими снами. Она сделала музыку погромче, на лице разползлись змеи слез, а на губах притаился крик. Она танцевала, во всех мирах, во всех вселенных она превращалась в комок танцующей боли, неслась потоком, забывая дышать. Как странно, ведь никогда не пыталась воплотить мечту в жизнь, танцевала лишь в мечтах. Остановка, зайти за сигаретами и можно выдохнуть. Ещё один день прошёл, здравствуй, ночь.
В доме пахло сгоревшей стряпней и детством. Соседи ужинали.
– Привет, как делишки, не хочешь курочки?
–Добрый вечер, тётя Люся, а у меня новая кофта!
–Пливет, а я тебя заколдую!!!
–Привет, принцесса! – Лидия улыбнулась своей любимице, белокурому ангелу с железным характером
Щёлкнул замок, все. Можно продолжать пытку. В комнате царил хаос, хозяйка не щадила своё жилище, игнорируя его с подчеркнутым упорством. Зашвырнув подальше сумку, женщина устало опустилась на кровать. "Черт, сигареты", — выругалась, — "да и пес с ними, где-то ещё оставался табак ". Привычка разговаривать с собой появилась ещё в детстве, достаточно удобно, кстати. С первой же затяжкой калейдоскоп закружился ещё быстрее. Перепрыгнув годы существования, память вновь подсунула картинку того самого дня, когда хрупкий мир растянулся уродливым изгибом на ее губах.
Большая треугольная комната, скорее похожая на свалку, чем на уютное жилище людей. Над кучей тряпья склонившись стоит белобрысая девчонка, бережно складывая самые лучшие вещи в маленькую стопку. На кровати сидит она, ещё живая, ещё наивная и слишком смелая. Лидия слушала диалог и улыбалась.
– Мам, да я уже не слушаю "Король и Шут", отстань. Я уже давно слушаю Агату Кристи, — девочка нервно передёрнула плечами.
Дочь не очень жаловала морализаторство матери, пытающейся при каждом удобном случае подсунуть под нос "свои скучные пинкфлойды с иггипопами".
Мать вздохнула.
– Один хрен, это не музыка, как ты можешь это слушать?! Это же такая специальная муть для 15-летних подростков.
Девочка принялась защищаться, отстаивая своих кумиров
– Мам, мне 14, мне подходит, да и тексты я не очень понимаю, просто слушаю и нравится.
– Бред, это упоротая попса, что ж тебя от клоунов к наркоманам тянет!!!,- женщина брезгливо поморщилась, – ну хоть не Моргенштерн, ведь не Моргенштерн же? Диалог вошёл в привычное русло, где каждый актер назубок знал сценарий.
– Маааам, они не наркоманы, да и все твои музыканты кто? Да они почти все были наркоманы, алкоголики. Ну, и я уже немного Оззи люблю, честно. Можно я, как приеду, куплю себе несколько плакатов с Агатой и Осборном, ну и, может быть, с AC/DC, не решила ещё, – дочь мастерски управлялась со словами, матери не оставалось ничего, как согласиться и махнуть рукой.
Девочка собиралась ехать домой, возвращаться в свою жизнь и спешила поскорее упаковать в сумки самые важные вещи. Сложив и разгладив реглан, плутовка обернулась и внимательно посмотрела на мать: "кстати, а мы же купим мне басуху? А то эту мне пришлось вернуть в школу, а я так давно уже не играла, и очень хочется"
Вспышка. Одинокая женщина бредёт по ночному глухому городу, от горя ее качает. Густым сиропом сползают невнятные слова: "Уехала, как же я, как же без всех, как же так... мам, я не вытяну, мам... не вытяну".
Тени и шорохи, ранее пугающие до дрожи, теперь не трогали, безразличные, откормленные, лоснящиеся полосы улиц крали шаги, словно не хотели ее, вычеркивали из своей реальности. Женщина включила телефон, и на нее хлынуло, полилось невообразимое уродство. Это были обычные, хорошие песни, один из голосов звучал приятно, выступая компромиссом между ушами и содержимым. Лида вслушивалась. Как в детстве, как тогда, когда чужие пальцы сжали и уничтожили ее душу одним прикосновением клавиш. Но песни не желали превращаться в звуки, упрямо оставаясь все той же "попсой". Женщина курила, слушая трек за треком, трещала голова и саднило горло от дыма, бедняжке казалось, что ещё немного и ее начнёт тошнить кораблями, ураганами, целующимися подростками и розовым снегом. А ведь это единственная ниточка между дочерью и сердцем, надо терпеть и ждать. "Господи, что она в них нашла, не могла выбрать кого-то получше, а эти лица, а образы. Толстые, лохматые, нелепые мальчишки, который там ей нравится, — Лида методично просматривала фотографии и концерты, — катастрофа, что ж он такой... позитивный, в красной рубахе, кучерявый, словно оживший домовёнок Кузя. Принц, просто принц". Принц курил, играл на гитаре, залихватски свистел и пританцовывал на месте, сгоняя излишки адреналина в зал. Публика неистово завывала. Лидия тоже была готова выть.
Клац. Двор, все спят давно. Самое благодарное время, когда можно не ждать вопросов о дочери и будущем. Лида наблюдала, как поникшая женщина садится на ступеньки, обречённо надевая наушники. И мир исчез, провалился в звук, в голос, в ЕГО голос, теперь это будет только так, ведь именно так звучит вечность, стирая в пыль обломки души.
Замелькали кадры словно на перемотке, Лида сквозь пелену следила за судорожными толчками найти источник пытки, так муха борется за жизнь, увязая все больше в судьбе двоих. Бесконечные интервью, фотографии, концерты впивались в тело, но не давали ответов. И день стал похож на кашу, булькающую обрезками слов.
Голодным призраком стонала ночь, капризно выталкивая остатки света. Лидия ненавидела ночь, это странную насмешку, свивающую тугие плети снов, кричащую кошмарами и дурно пахнущую потом. Сонный старый дом прищурил глаз чердачного окна, выпуская звёздный космос, претивший демонам, таящимся в уголках ее разбитой души. В комнате воцарился мрак Лидия прикрыла лицо мишкой-подушкой, пытаясь убежать от себя, и начала заговаривать, словно больного ребенка, моля Его услышать. В голове метались мысли, перескакивая и разбиваясь, невыносимой казалась даже сама идея просить о помощи. Ведь это Его порождения терзают израненное сердце, это Его химеры извиваются в агонии. Неожиданно для себя, вдруг тихонько хихикнула, на ум пришло сравнение с Карлосом. Секундная радость растаяла и женщина вновь очутилась в клетке иллюзий. Творя ритуал, она силилась вспомнить образ, темнота ткала портрет: "оскал Пьеро, ты помнишь? И пальцы – пауки, бегущие по клавишам, ты слышишь Звук? Немые провалы глаз, прости, но я не знаю этих глаз. " Лидия тихонько позвала "Глеб" и прислушалась. По щеке скатилась слеза, фокус не работает с людьми, горькая фантазия смешных больших детей. Ужас сковывал и отнимал силы, но колдунья не зажигала свет, упрямо продолжая звать. Отчаяние шептало:" он только проводник, он не хозяин ада, возможно для него все лишь игра и он не знает о чудовищах в тени". Ни звука. "Прошу тебя, верни меня в мой бред, я не хочу твоей луны и боли", – шептали губы в огне безумия. Ни знака, мрак молчал.
И Лида дрогнула:" Марина, мне страшно, я боюсь, Маря, я умираю, сестричка, милая, спаси". Призрачные пальцы сквозняком коснулись шеи, обожгли горячий лоб, шорохи и звуки ворвались в комнату, дом просыпался от оцепенения, удивлённо скрипя. Демоны отступили так скоро, что комната не успевала наполняться ночным серебром. Беглянка погрузилась в тяжёлый, неспокойный сон.
Воспоминания. Они не отставали ни на шаг. И вот уже снова одинокая тень ехала в душном автобусе, уносящем ее все дальше от привычного мира, от жизни, от дочери в Германию, в страну, которая удушающей мягкой лапой взяла за горло, подчиняя и ломая кости. Ей хотелось крикнуть самой себе:" Не включай, не смей", но уставшая фигурка слушала, не в силах оторваться от проклятия, так символично названого Guten Morgen. На Лидию обрушилась обречённость, легла всей тяжестью, укутала и утопила. Та, вторая, хватала воздух и пыталась не кричать. Ловко спрятанная змея среди богатого смертельного театра ужалила точно.
Видение продолжилось и Лида вспомнила, как собирала свое бедное сердце, бережно склеивала и баюкала, пересматривая фотографии, пытаясь найти ответ в холоде глаз. "Любовь до боли, смерть моя живая, – вдруг всплыли строки, — проклятый Голос" Сознание провалилось в бездну.
Утро не щадило, будильник радостно сообщал о том, что пора превращаться в живого человека. Солнце ослепило на какой-то миг, она пошатнулась и начала собираться на работу, меланхолично натянула первую попавшуюся футболку, проверила сумку, и принялась вязать в хвост непослушные волосы. В голове не было ничего, вакуум, сердце молчало, разбитое тело отказывалось страдать. Поискав ложку и не найдя, Лида размешала кофейный порошок ножом. Время убегало за горизонт. Проговаривая вслух все пункты утреннего ритуала, женщина поплелась курить, опаздывать она не любила ещё сильнее, чем ранние подъемы.
Где-то глубоко в душе маленькая мышь копалась в коробке с мишурой, искала пыльные обломки, складывала аккуратной ровной кучкой, вновь и вновь перелезая через край. Слушая свой шёпот "Нет, мама! Не хочу я так, я не буду так", – Лида шагнула во второй круг ада. Не буквально, в материальном мире женщина села в автобус, несущий её на работу, наушники покоились в сумке первый раз за все время, слушать она была не в состоянии, ночь выжала последние капли боли. Бесстрастный день, лишённый красок, автоматическое существование. Лидия была благодарна за эту передышку, ведь сил хватило на поход в маркет, что радовало. Тело оттаяло и требовало внимания. Если не считать кофе, Лида не кормила себя уже четыре дня. Чувствуя неимоверную лёгкость, она запрыгала на одной ноге, дурачась и радуясь солнцу, людям. "Einen sch;nen Tag noch, sehr geehrte Damen und Herren" – картинно поклонилась своему отражению.
И только дома, cтоя перед дверью своей комнаты, она вдруг физически ощутила тоску, сочащуюся густым потоком из-под двери.
– О, нет. Только не снова, – Лида достала телефон, ища поддержки в соцсетях, пустых картинках.
– Веди дневник, скачай сейчас, – заорала реклама, – только сегодня и сейчас начни вести его бесплатно.
– Почему бы и нет, — ответила она рекламе, соглашаясь на все, лишь бы спам заткнулся.
Поворот ключа, ещё один.
Чувствуя, что не может ждать ни секунды, не раздеваясь уселась на кровать, для защиты прихватив своего белого мишку-подушку, Лида начала:"...
И вот сейчас я пишу и боюсь не найти выхода из ада. Захлопнув дверь за собой, на ощупь бреду, болезненно страшась и мечтая услышать Его.
Как же верно написал кто-то – крайне важно отстраниться и найти лишь то, что Автор вложил для постороннего ума, увидеть целостность композиции, не тлен своей мятущейся души. По чьей-то злой иронии мое глупое сердце не умеет разложить на атомы, придирчиво отделяя мясо от жил. Я плачу Музыкой, заполненная до края Звуком, пропуская ток и задыхаясь, вступаю в реакцию. Возможно, пройдет немного времени, в который раз я обживу свой ад, а значит приму бой.
Пока же немею перед картиной, замираю от восторга и ужаса, не слыша больше ничего, кроме проклятого кромешного Guten Morgen". Устало Лидия отложила телефон и прикрыла глаза. Мучительно хотелось курить