С Михалычем мне жилось спокойно, но хлопотно. Этот старик сдавал мне свою однокомнатную квартиру, а сам жил за стеной. Еще когда я только был в поиске жилья, помогла старшая сестра.
– Георгий Михайлович – дядя моей знакомой, – сказала она, позвонив из своей далекой Америки. – По знакомству будет брать с тебя меньше.
– Отлично! – обрадовался я.
– Но учти, там есть нюансы. Тебе придется ему продукты покупать.
Такие мелочи меня не пугали, к тому же квартира была в самом центре города, в тихом его уголке. Только трамвай, поворачивая на углу улицы, нарушал тишину.
Мы с хозяином друг другу понравились. Я покупал ему в соседнем супермаркете продукты по списку, мимолетно удивляясь их дороговизне. Но он получал большую пенсию и мог себе позволить итальянскую ветчину, экзотический манго, дорогой коньяк. И главное, французские сыры.
– Петя, не покупайте местных сыров! – поучал он меня. – Неизвестно, из чего их сделали.
Я не возражал, чтобы не расстраивать его. А он угощал меня и с удовольствием щурился, глядя, как я наворачиваю его пикантные сыры.
Михалыч выглядел, признаться, не очень. Все время валялся у себя, глядя телевизор. Гулять не хотел, а встав – шатался. Он дал мне ключ от своей квартиры, на всякий случай. Просил заходить по утрам, будить его.
– У вас продукты портятся в холодильнике, – заметил я однажды.
Он долго молчал, кряхтел, покашливал.
– Видите ли, – ответил, наконец. – Я неважно себя чувствовал, не смог приготовить паприкаш, как собирался. Вы не поможете? Рецепт я дам.
Выражался он интеллигентно, как в старых фильмах. Однажды я догадался: он просто хочет, чтобы я под его руководством готовил еду. Пришлось готовить, жалко старика. Он ел свой паприкаш и прочие блюда с удовольствием, остаток отдавал мне.
Днем я был на работе, утром и вечером заходил к Михалычу. И вот однажды утром не смог его добудиться. Старик был холодным. Я испугался, но взял себя в руки, вызвал бригаду скорой помощи. А полицию – они уже сами.
– Хорошая смерть, во сне, – слышал я с кухни неторопливые разговоры врачей и полицейских. – Мне бы так.
В голове у меня было пусто и тревожно. Что же теперь? Однако на следующий день позвонили родственники Михалыча. Интересно, где они были раньше. Мужчина, брат покойного, с женой по-хозяйски осмотрелись в обеих квартирах.
– Надо ремонт делать, – сказали они. – Объединим квартиру в одну, и после продадим. Да вы не волнуйтесь, Петр, поживите пока. Заодно присмотрите за жилплощадью, за малярами.
Они ушли, а я подумал: ишь какие, нашли прораба! Но потом нахлынули философские мысли. Вот так живешь, внезапно умираешь, после тебя остается что-то. Но что? И кому это нужно?
На полках стояли книги. Я брал иногда детективы почитать, старик охотно разрешал. Теперь они осиротели, читать будет некому. То же и с пыльными связками журналов прошлого века. На самом верху мебельной стенки – тяжеленные коробки грампластинок фирмы «Мелодия».
– А вот эта увертюрочка Мендельсона звучит лучше в исполнении нью-йоркского оркестра! – блестя очками, говорил Михалыч, держа в руках пластинку. – Вы согласны?
Но прослушать их больше не на чем, да и кому это нужно? Теперь и компакт-дисками почти никто не пользуется.
У окна стоял старый письменный стол, полный вещей покойного. Потемневшая от времени коробка с шахматными фигурами, но некому играть. Древний калькулятор – некому считать. Неработающие фотоаппараты, непишущие шариковые ручки. Какие-то
пузырьки, веревки, кульки, ухватки. Выцветшие шторы, истончившийся тюль, треснувший чемодан под столом. Старик не выбрасывал ничего, заботливо хранил старые вещи. А теперь родственники будут вынуждены разбираться, рыться, разгребать и выносить. И не знать, что делать с этим и с вон тем. Своего полно. Мда. Я теперь понимаю, почему когда-то в могилу помещали вещи умершего вместе с ним.
Ночью я не мог уснуть. Выходит, надо срочно искать жилье, съезжать отсюда. А мне некуда. Не успел в этом городе друзей нажить, и, как назло – денег на аренду даже комнаты – ни копейки. Сам бы на вокзале переночевал, а вещи? «Некстати ты умер, Михалыч, – думал я, невольно сердясь на своего хозяина. – Тебе-то все равно уже, однако ты меня подвел».
Кажется, я задремал, когда услышал знакомые звуки. Сперва скрежет поворачивающего трамвая, к которому. Вдруг за стеной – шаги, бормотание, покашливание. Тихо так, на пороге слышимости. Тоже привычные звуки, Михалыч ночами всегда вставал, меня это не беспокоило. И тут я вспомнил: он же умер! Вскочил, кожу на голове стянуло до боли: волосы встали дыбом.
Я включил свет, осмотрелся.
– Не может быть, – сказал я настольной лампе. – Показалось.
Лампа, естественно, не ответила. Прислушался. Тихо. Едва выключил свет – снова звуки. И тут мне стало по-настоящему, дико страшно. Упрямо сжав зубы, я снял с гвоздя в прихожей ключ, вышел на лестницу.
– Спокойно, – пробормотал я, весь дрожа от животного ужаса. – Если страшно, значит, надо идти навстречу страху.
В квартире Михалыча не было ни души. Ни живой, ни мертвой. Только запах стоял неприятный в застойном воздухе.
До утра я не смог уснуть, а у лифта столкнулся с соседом.
– Вы ничего ночью не слышали? – спросил я. – Звуки какие-то.
– Только трамвай, – ответил он. – А что?
Выходит, только мне слышны шаги покойника. Хотя, может, сосед просто крепко спит.
Следующей ночью я свет не выключал. Пришлось прикрыть голову полотенцем, зато так мне было спокойнее. На свету никакие покойники не посмеют вылезать в наш мир из своего потустороннего! Но ничего не помогло. После полуночи – опять покашливание и шаги. Я постучал в стену. Пара минут тишины, и снова шорох за стеной. Да что же это такое?
В квартире покойника никого не было.
– Михалыч, перестань, – сказал я, обмирая от звуков собственного голоса, который звучал, как чужой. – Я же к тебе хорошо относился. Не надо, пожалуйста!
Глупо говорить с покойным, но что еще делать? К утру я понял: надо бежать отсюда. В привидения и прочую нечисть я не верю, но наверняка есть на свете много такого, чего мы понять не в состоянии. И значит, непонятного надо избегать. Мало ли что тут еще случится! Черт с ними, с вещами, у меня их немного. Ноутбук заберу, на вокзале переночую.
А тут еще позвонил брат Михалыча, добавил мистики.
– Петр, вы не могли бы нам помочь? – спросил он как-то очень уж робко.
– А что?
– Понимаете, мы с бригадой строителей никак не можем попасть в квартиру.
– Не понимаю, – сказал я, холодея от предчувствия.
Он, запинаясь, рассказал. Но его объяснения еще больше все запутали. Видите ли, они с ребятами то мимо подъезда промахивались, то мимо этажа.
– Заходим – а это не тот подъезд! Нажимаем седьмой, а лифт останавливается на шестом! Или на пятом! А пешком хотим идти – и снова в другом подъезде! Чушь какая-то.
Рассказ свой он щедро украшал матом. Слушал я мужика и думал: «Ай да Михалыч!» – не знаю, почему. Само как-то думалось. Странно все это, дико и непонятно.
– Так что вы от меня хотите?
– Выйдите к нам, пожалуйста, и поднимитесь с нами в квартиру. Вдруг получится. Кажется, Жора к вам хорошо относился.
– Извините, я на работе, – отрезал я. Не хватало мне еще чужих забот.
Родственник больше не звонил. Испугался вконец, видимо. А я еще две ночи слушал шорохи и кряхтение в пустой квартире. Не знаю, чего я ожидал, но страшно почему-то не было. Был просто странно.
Вдруг, совершенно неожиданно, мне выплатили гонорар за одну работу, причем раньше срока. В тот же день я сразу как-то удачно нашел жилье по знакомству, через сотрудника своей фирмы. Переезжать можно было хоть сегодня, но я только вызвал такси и перевез туда чемодан и рюкзак с вещами. Днем зашел в церковь, поставил свечу за упокой. Откуда я знал, что следует так поступить? Кажется, кто-то когда-то научил. Не помню.
В квартире Михалыча полил цветы, постоял, посмотрел вокруг. Вздохнул, задернул штору. Выходя, погладил косяк двери, шепнул:
– Спасибо.
Переночевал в последний раз.
Ночью было тихо.