...Очнулась от холода, резко охватившего лицо.
- Полегчало тебе? - спросила женщина, которую она уже где-то встречала. - Можешь подняться? Давай ко мне, вон дверь открыта.
Где-то далеко качался открытый дверной проем, и Надя встала, поддерживаемая женщиной шагнула к нему.
Женщина молча протянула ей горячую кружку и запахло чаем, мятой, этот запах уловили шершавый язык и пересохшее горло, которое судорожно сжалось.
Хозяйка не заговаривала, и только когда Надя поставила на табуретку пустую кружку, женщина тихо спросила:
- Твоя девочка-то?
- Что с ней, где дочка? - сумела спросить Надя сквозь слезы.
- Успокойся, увезли твою дочку в хорошие руки, ничего худого.
Рассказала, что Веруню люди обнаружили быстро, тут же милиция приехала, врачи. Развернули девочку да увидели, что увечная, увезли в больницу.
Короче, уехала утром Надя, отправила ее добрая душа, билет купила и еще продуктов с собой надавала.
Можно считать с того света приехала Надежда в свой городок, идет к бараку, ветром ее качает. Как там Димка в больнице?
Спешила Надя к бараку, думая о том, что смеркается и в комнате стужа, за один раз не протопишь, как увидела в комнате свет. Недобрые предчувствия сжали сердце, когда увидела, что в оконной раме выбито стекло и дыра заткнута изнутри цветастой подушкой.
"Георгий?!"
Дверь комнаты была закрыта, она постучала и услышала голос мужа, по которому поняла: пьян.
- Кого там принесло? - язык у Георгия заплетался. - Я закрытый сижу. Хошь, так лезь в окно, там у меня проход есть...
Трясущимися руками достала ключи, вошла.
Какой же здесь был развал! Не походила на людское жилище ее комната, которую она всегда обихаживала, наряжала, содержала в чистоте. Сейчас здесь были грязь и смрад, вонь стояла от винного перегара и нечистот. Барьерчик от опустевшего Верунина топчана отломан, отброшен в угол, и на детской постели в сапогах, грязной короткой телогрейке и в шапке лежал Георгий, которого узнала она с трудом из-за неопрятной щетины, скрывавшей лицо.
- Ты, ты... - пыталась сказать что-то Надежда и не могла, не хватало дыхания. Она только подходила все ближе к нему, и одно желание владело ею: убрать, сбросить пьянь с Веруниной постели.
И не поняла, что случилось. Не было боли, но какая-то сила подхватила ее, швырнула в угол, к холодной печке, голова взорвалась и словно накрылась алой суконной скатертью, которую у них в интернате стелили на стол в праздники.
Потом скатерть свалилась, свет стал ярче, продолжая оставаться красным, и она увидела, что поперек Веруниной кровати лежит ЗЛО. Ноги в грязных кирзухах неподвижно стояли на полу, голова неловко упиралась в стену, отчего острый подбородок вызывающе выпячивался, и черная щетина сбегала с него на тонкую шею.
...Секунда - и Надина рука, раненная острием топора, на который она упала, соскользнула на рукоять, сжала ее, не ощущая боли. Она легко встала, подошла к Веруниной постели.
И поднялась рука с топором прямо над ненавистным ликом зла. Закрыв глаза, Надежда ударила что было силы и сразу разжала кровоточащую руку, но боялась открыть глаза и увидеть содеянное ею. С закрытыми глазами, не смея шевельнуться, стояла, пока вдруг не почувствовала запах сладковатой сырости: это пахла кровь.
Запах сладковатой сырости...
Почему Надежда так ясно ощущает его и сейчас? Здесь, в камере стоит сейчас этот запах. Это уже не воспоминания.
Надя резко села на постели, окинула взглядом тихо лежащих женщин. И вот он - откуда запах!
Свисала из-под одеяла тонкая Иркина рука, опоясанная тонким браслетом красного цвета, и под этим браслетом стояла темная густая лужица, источавшая этот запах.
- Ира-а!!! - что было мочи закричала Надежда и бросилась к неподвижно лежащей девчонке, откинула одеяло, а под ним и вторая рука опоясана таким же смертельно-алым браслетом, и запрокинутое юное лицо спокойно, без тени боли и страха.
Вскочили разбуженные женщины. Вызывая дежурного, заорала, застучала ногами в дверь всклокоченная Зинуха. Едва увидев кровь, в голос заплакала Шура, закачалась, присела, укрывая в коленях живот, заслоняя его руками, словно прятала от ребенка страшную картину. Бледная Октябрина, растерянно озираясь, прижималась к стене. А баба Валя с провисшей рукой, трясущимися губами причитала:
- Господи Боже, яви милосердие твое, к милосердию взываю...
Милосердие явилось толпой в виде дежурных, перепуганной врачихи и здоровенного фельдшера, который схватил на руки потерявшую сознание Ирку и ринулся к двери, зычно крикнув врачу: "За мной!" - будто звал в атаку.
Потом забрали в санчасть беременную Шуру и бабу Валю. Октябрина выпросила успокоительные капли. Надежда с Зинухой обошлись так.
В камере стало светло и тихо. Надежда начала приборку камеры, чтобы найти работу рукам и успокоиться. Собрала окровавленную Иркину постель, свернула тощий комковатый матрац и обнаружила под ним свернутый вдвое бумажный сверток.
Развернула, прочла.
Вот, значит, зачем вызывали Ирку: ей вручили обвинительное заключение. Значит, Иркино дело уже в суде. Почему же и чего забоялась блатная Ирка, наглая девчонка, которой все нипочем, которая дерзостью своей держала в подчинении старших женщин, которая казалась прошедшей огонь и воду и медные трубы?
Надежда принялась читать обвинительное заключение. Больше нигде не найти ответа.
Прочла, уронила на колени бумагу.
- И сколько, вы думаете, лет нашей Ирке? - задала Надежда вопрос.
Октябрина пожала плечами. Зинуха ответила:
- Ну, двадцать пять, наверное.
- Восемнадцать! И ни разу она не судилась. Вот, в обвинительном: образование среднее, ранее не судима.
- Откуда же у нее это? - спросила Октябрина, - истории всякие тюремные, жаргон. Дерзость такая...
— Это все подельники ее. Игорь, Василий - и оба судимы за кражи. Гляньте, в чем Ирка проштрафилась, гляньте, да подумайте, могла ли она что без этих бугаев сотворить? И пустили, гады, паровозом. Ну где глаза-то у следователей, почему поверили, разве так можно?
Надежда подняла листки, стала читать:
- Модреску Ирина Николаевна, обучаясь в экономическом техникуме, по поручению администрации выполняла обязанности общественного кассира и являлась материально ответственным лицом. Получая деньги от комендантов общежитий, она не полностью сдавала их в централизованную бухгалтерию, где отсутствовал надлежащий учет, и таким способом похитила 1472 рубля. После разоблачения Модреску была отчислена из техникума и скрывала это обстоятельство от родителей, не уехала домой, а проживала у своей знакомой, где познакомилась с ранее судимыми Зудовым и Единчуком. Уходя из техникума, Модреску не сдала администрации запасной ключ от сейфа кассы и с целью хищения денег организовала преступную группу, в которую вовлекла Зудова и Единчука. С этой целью Модреску показала последним расположение кассы, передала им ключ от сейфа и сообщила, что в начале каждого месяца в кассе находится около 30 тысяч рублей. Исполняя преступный умысел, Зудов и Единчук ночью поднялись по пожарной лестнице и взломали крышу техникума, проникли в кассу, открыли сейф и похитили деньги в сумме 30050 рублей, с которыми скрылись.
- От Ирки тоже скрылись? - изумилась Зинуха, прерывая казенные гладкие слова.
- И от нее тоже скрылись, сволочи. Дальше тут написано, что поймали их в Крыму, где они веселились. А на Ирку основную вину свалили, получилось, что она организатор. Ведь наверняка подбили девку, поди, и любовь тут примешали, она и поверила.
- Баба Валя номер два, - задумчиво сказала Зинуха, - прикрылись девчонкой, ворюги.
Октябрина взяла из Надиных рук документы, посмотрела:
- Да у нее та же статья, что у меня! Хищение в особо крупных размерах! - воскликнула она, - Неужели тоже десятку получит? Ничего, есть средства, есть, я знаю. Прокурору напишем.
Забыты полученные от Ирки обиды. Горюют бабы над несчастной девчонкиной судьбой, забыв свои беды. И удивленно смотрит на них Ночь до самого рассвета.
Судьбы женщин сложились по-разному.
Ирке не дали умереть. Но то, чего она так боялась, случилось. Назначили ей срок наказания в половину прожитой жизни.
Незавидная участь постигла и Зинуху. Загремела продавщица под общие показатели. Не было у нее ни наград, ни детей, так что и прошедшая амнистия ее миновала.
Шура родила в колонии мальчишку. Илюшку. Хилого, нервного и писклявого, напуганного еще до рождения. Жизнь едва теплилась в нем, а у Шуры почти не было молока. К счастью, родила на воле Шурина сестра и забрала Илюшку из тюремной больницы, стала выкармливать обоих. Шуре суд отстрочил исполнение приговора до достижения ребенком трехлетнего возраста, Шуру выпустили и больше она не вернулась в колонию: амнистия.
Баба Валя срок не получила. Штраф суд дал ей приличный и прямо из зала суда отпустили старуху. Слез было, конечно, море. Но вот что трудно сказать: не прикроет ли снова баба Валя своего зятя?
Адвокат Октябрины и вправду оказался стоящим. Дошел до самого верха, все снисхождения просил и добился: снизили срок наполовину. Ну и амнистия, конечно. Помните, награды были у Октябрины. На свободе теперь Октябрина. Живет с мужем, работать пока боится.
Особый разговор о Надежде.
Да, в тот злополучный день доведенная до отчаяния женщина решилась на убийство. Ударила и, боясь оглянуться, бросилась из комнаты. Прибежала в милицию. Трясется вся: убила, мол, мужа, убила...
Поехали поднимать труп. И еще одно страшное потрясение пришлось ей испытать, когда в ужасе вошла в свою комнату, боясь глядеть вокруг, и увидела, как отпрянул от детской кроватки дежурный следователь, "труп" Георгия заголосил гнусаво:
- Чего ты, чего ты?
- Тьфу! - сплюнул следователь. - Увезти обоих.
Из больницы Георгий сбежал тут же, рана оказалась неопасной, и так больше и не объявился.
Надежда же твердила упрямо: "Хотела убить, не было больше сил моих терпеть..."
И пошла по категории убийц. Серьезное обвинение - покушение на убийство. И плюсовалась к нему оставленная на лестничной клетке дочка-калека. Переживания ее слушать особо было некому, следователи спешили. В общем, стала Надежда преступницей. Написала она жалобу. Сама написала, без адвоката. Все, как было описала и ничего не просила, лишь вопрос задала: скажите, судьи, как мне жить? Мне и детям моим?
Попала та жалоба с Надиным делом к молодой судье на проверку. Случайно попала, но как не назвать ту случайность счастливой?
Ах, как не нужны на судебной работе люди равнодушные, душевно ленивые, не способные сопереживать и не умеющие ясно представить себе картину преступления по-человечески.
Попросили прийти заседателя, который работал в строительстве, показали дело, рассказали о Наде. Строитель, полноватый коротышка, экспансивный и шумливый, забегал по кабинету судьи, повторяя только: "Черте-те что! Черте-те что! Черте-те что!", но яркая палитра интонаций с лихвой возмещала скупость слов.
Договорились, что его организация обеспечит Надю работой, комнатой в семейном общежитии и местом в яслях для Димки. За судьбу Веруни тоже взялись судьи.
В день апелляционного рассмотрения дела зал был полон - постарался тот строитель, и в полном составе явилась готовая принять Надежду бригада отделочниц. Ждали Надежду.
Она вышла под конвоем, испуганно глянула в переполненный зал. Она боялась повторной казни и остро жалела, что написала жалобу и вновь обрекла себя на равнодушное любопытство чужих людей. Опустила голову, отвечала односложно и вяло.
И когда, выйдя из совещательной комнаты, молодая женщина-судья объявила, что назначенное Надежде наказание считается условным и она освобождается прямо сейчас, из зала суда, Надя подняла голову и обвела всех недоверчивым взглядом.
Открыл загородку конвоир, Надежда нерешительно шагнула в зал, вышла из проклятой решетчатой зоны и замерла, оглянувшись на судей. Три женщины, одна молодая, та, что читала документ, и еще две, рядом с ней - пожилые, почему-то не уходили, стояли за длинным судейским столом, а сбоку, вытянувшись в струнку, стоял в синей форме молодой прокурор.
Надежда хотела хоть что-то сказать им, но не успела, потому что вдруг увидела себя среди сидевших в зале людей, за рукав ее держал низенький лысоватый мужчина и говорил что-то, из чего она поняла только: зовут. Ее зовут с собой.
И не светит ли солнце для всех одинаково?