- У Гальки-то в деревне юродивый есть. Приблудился прошлой зимой. Федькой звать, - поделилась Лариса с приятельницей.
- Что, прямо настоящий? - Марина Витальевна вскинула тонкие брови, собрав гармошкой лоб.
- Ещё какой! Сама увидишь.
Женщины выгрузились из сельского автобуса, пропитанного духом изнывающих от духоты тел и неторопливо пошли вперёд, взрезая звенящий от жары августовский полдень.
Марина Витальевна несколько лет подряд все не могла выкроить время, чтобы посетить родную деревню. Несмотря на долгий учительский отпуск, она взяла полставки соцработника и все каникулы моталась между сиротами и домом престарелых. Семьи у неё не сложилось, детей не было, и к пятидесяти годам она смутно помнила своего последнего любовника. Кажется, лет 10 прошло, как она рассталась с Гришкой от его неумеренного пьянства и хмельной жестокости. За все эти годы в заботах о других Марина Витальевна уж позабыла, каково это - быть женщиной, на которую хоть кто-то обращает внимание. Она была очень нужной всем этим детям и старикам, для которых бесконечно что-то делала. Ее ценили, ей радовались, хотя зачастую даже не помнили ее имени. У женщины не осталось родни, кроме троюродных сестёр, да седьмой воды на киселе. Недавно Марина Витальевна выпустила во взрослую жизнь детишек из класса коррекции, похлопотала об их будущем, а после наконец поддалась на уговоры подруги молодости Ларисы вернуться хотя бы на пару недель в родные края и набраться сил перед новым учебным годом.
Деревня жила своей хлопотливой жизнью - кудахтали куры, переговаривались козы, лаяли собаки. Жители сновали туда-обратно по миллиону разнообразных дел. В доме у сестры яблоку было негде Марина Витальевна разместилась в маленькой проходной комнате у Ларисы и принялась помогать той по хозяйству. День пролетел незаметно, короткие сумерки насытились темнотой, и настала пора вечерних посиделок. Михалыч, сосед Ларисы, заехал за женщинами на старенькой темно-зелёной Ниве, и все вместе отправились в Рябиновку, где уже, верно, собралась целая компания старых приятелей.
Рябиновка в темноте казалась совсем крохотной, огни горели всего в двух-трёх местах. В доме у Галины, троюродной сестры Марины Витальевны, гудели голоса и слышался смех. Стол ломился от угощения, кто-то достал бутылочку домашнего самогона, дружно зазвенели рюмки. После объятий и первого тоста в честь прибывшей издалека гостьи потянулись расспросы и деревенские новости. Некоторое время спустя Лариса обратилась к хозяйке дома:
- Ты про Федьку-то расскажи Марине.
- А, Федька… Юродивый он, что с него взять. Прибился к нам в феврале, да так и остался. Освоил избу покойной Зои Палны. Мы его подкармливаем, приодели чего не жалко было отдать. Да вот и он явился, болезный.
В это мгновение послышался нерешительный стук в дверь, будто кошка поскреблась. За столом повисла тишина, которую тут же попытались прервать немного натянутым диалогом о природе-погоде. Галина отворила дверь, и в комнату вошёл сухой, тонкий мужчина среднего роста. Темные лохматые волосы его были убраны в небрежный хвост, на бледном лице светились глубоко посаженные серые глаза под насупленными черными бровями. Взгляд был отрешён, словно расфокусирован. Он был одновременно красив и неприятен, правильные черты его лица портило укоренившееся выражение глупости и упрямства. Видимо, в юности Фёдор был хорош собою, но годам к тридцати или около характер его уже явственно выступал сквозь гармоничную задумку природы. На нем была надета старая и затертая рубашка аляпистой расцветки, прохожая на женскую, кургузые брючки и стоптанные башмаки на босу ногу. Молодой человек замялся на пороге, скромно потупив взор. Странное чувство вселяло в сердца сочетание показной скромности с его хмурыми бровями на лице без особого выражения.
- Ты проходи, Федя, присядь за стол с нами, - указала Галина на свободное место.
Федя ещё немного постоял неподвижно, затем молча приблизился к гостям и занял отведённое ему место. Он сел прямо напротив Марины Витальевны, и женщине пришлось прикладывать усилия, чтобы не разглядывать его пристально. Она украдкой бросала взгляды, отмечая каждую чёрточку молодого мужчины. Ей он показался жалким и одиноким, и это вызвало в Марине Витальевне бурю сочувствия. Вся ее жизнь была посвящена проявлению заботы о тех, кто в ней нуждался, и теперь в ее голове носились мысли о том, как помочь этому тщедушному существу.
- Феденька, давай тарелку, я тебе положу того и этого, - вдруг вскочила Марина Витальевна и сама схватила его тарелку. Она начала энергично накладывать разных нехитрых яств - вареную картошку, соленые огурчики, сельскую версию «Оливье», жареную курицу и что ещё подвернулось под руку. Она протянула полную о краев посудину своему визави и ее губы растянулись в довольной улыбке, когда Федя принялся за еду. Вся его робкость куда-то улетучилась, ел он жадно, без разбора заглатывая содержимое тарелки.
- Чего ему налить? - Марина Витальевна в растерянности обернулась на Галину. Ее рука уже потянулась было к самогону, но сестра едва заметно отрицательно покачала головой. Михалыч молча протянул кувшин с компотом, откуда-то взялся свободный стакан, и малиновая жидкость наполнила сосуд. Федя моментально осушил его и продолжил трапезу. Присутствующие постарались не обращать на него внимание и общаться свободно, и это им почти удалось. Вечер потек дальше, гости ещё несколько раз чокнулись рюмками, а Федя доел и уставился перед собой, замерев. Марина Витальевна пыталась расслабиться и хохотала над шутками Михалыча даже громче, чем надо, но некоторая скованность не покидала ее. Щеки женщины разрумянились под действием алкоголя, и она сбросила с плеч узорчатый платок.
- Перекур! Громко объявила Галина, и присутствовавшие неспеша потянулись на улицу. Один Фёдор остался за столом, так и не меняя положения. На улице простояли долго, перемежая сигареты с весёлыми разговорами. Отдалившись от необычного гостя, все почувствовали себя свободнее, и самогон сильнее ударил в головы. Михалыч приобнял Ларису, та, смутившись, рассмеялась. Кто-то отпустил шутку в адрес парочки, а Михалыч, подбоченясь, объявил, что он человек честный и готов жениться. На такой позитивной ноте все вернулись в дом и вновь почувствовали холодок - Федя, кажется, все время их отсутствия так и не двигался. Марина Витальевна хотела незаметно взглянуть на него, но он поймал ее взгляд своими глазами. Впервые за вечер он глядел осмысленно, и какая-то сильная эмоция, закованная в нем глубоко и схороненная за внешним оцепенением, прорывалась в этом взгляде. Марину Витальевну бросило в жар.
Вдруг Федя встал и так же молча попятился к выходу. Галина спросила:
- Ну все, ты пошёл что ли? И Федя часто закивал, а затем приложил руку к груди и отвесил почти поясной поклон. - Да лишь бы на здоровье, - ответила хозяйка на безмолвную благодарность, и гость исчез во мгле деревенской ночи.
- Он всегда такой? - негромко поинтересовалась Марина Витальевна у соседки по столу, невысокой и кругленькой местной жительницы. Та подтвердила.
- Да, молчун он. Редко-редко скажет что, но обычно не к месту совсем.
- А что говорит-то?
- Да всякое. О Боге в основном. Верующий он, даже в монахи хотел идти, так не взяли.
- А чего не взяли? - Соседка подала плечами.
- Юродивый, одним словом. - На этом разъяснения окончились.
Марина Витальевна долго лежала в жёсткой и продавленной, но зато широкой кровати, не смыкая глаз. Все ей мерещился местный блаженный и его последний взгляд, брошенный прямо в душу. А когда уснула, снилась всякая бесовская ерунда, отчего женщина извертелась и измяла простынь в комок. Следующие два дня прошли спокойно. Гостья охотно помогала Ларисе по хозяйству, отчего вечером валилась с ног от приятной усталости, и мысли о Феде отошли на задний план. Марина Витальевна обнаружила, что позабыла у сестры свой павлопосадский платок, благо дни стояли тёплые и он ей был без надобности. На завтра предстояло вновь ехать в Рябиновку - у кого-то из соседей был юбилей, и звали всех. Женщина принарядилась, даже по такому поводу достала старый тюбик помады, завалявшийся на дне дамской сумки. Опять ждали Михалыча на его верной Ниве. На этот раз посиделка была в другом доме. Народу собралось порядочно, веселье сопровождалось музыкой из кассетного магнитофона. Мужчины разливали хреновуху и вино авторства кого-то из присутствующих. Сидели хорошо, сначала гурьбой, а позже гости поделились на небольшие компании - кто-то танцевал, кто-то хвастался успехами на рыбалке, а несколько женщин удалились на кухню подрезать колбаски и разносолов на стол. Вместе с ними была и Марина Витальевна.
- Девочки, Федя это ваш покоя мне не даёт. Может помочь ему как-то?
Женщины, помолчав, переглянулись, затем ответила самая старшая из них:
- Да чего ему помогать, болезному. Живет себе и живет. Подкармливаем, чай не пропадёт.
- Нет, ну как же? Жалко его, такой весь несчастный, - Марина Витальевна горестно вздохнула.
Блондинка в шиньоне и с голубыми тенями громко хмыкнула:
- Знаешь ли, благими намерениями… Не трожь ты его, в общем.
- А что с ним не так? Болен что ли? - Марина Витальевна старательно нарезала сырокопченую колбасу, стараясь не показать своим видом, что Федя ее сильно волнует.
- Ну, вроде как болен.
На этом разговоры пресеклись мужчинами, которые ввалились в кухню, похватали нарезки и увлекли дам за собой продолжать празднество.
Чуть погодя явился Федя, его посадили в уголке с тарелкой и стаканом кваса, и он долго молча ел, исподлобья поглядывая на Марину Витальевну. Женщина это заметила, и ей очень хотелось подойти к нему, заговорить, но видя отношение окружающих к тихому гостю, не решилась привлекать внимание. Сердце ее отчаянно сжималось, влекло ее к этому отрешённому и странному молодому мужчине. То ли сострадание, то ли материнский инстинкт, то ли симпатия как к мужчине - хотя откуда бы ей взяться, спрашивается? На такого ни одна баба не позарится, если уж начистоту. Смятение накрыло Марину Витальевну с головой, а хмель от употреблённых настоек лишил твёрдой почвы под ногами.
В ночи, когда все вдоволь наелись, напились и наплясались, Михалыч, относительно трезвая единица на этом празднике жизни, завёл свою верную ласточку, усадил в неё весело буянящих женщин, и покатил обратно к дому. Марину Витальевну выгрузили у дома Ларисы, вручили ей ключи и наказали ложиться спать да запереться на все замки, тем временем смеющаяся хозяйка под руку с Михалычем удалилась куда-то в темноту деревни. Делать нечего, женщина погремела ключами, отперла дверь и вошла, с облегчением расстегивая слегка тесное в талии платье. Умылась, стёрла остатки красной помады, переоделась в короткую растянутую ночнушку и улеглась в кровать. Она уже почти заснула, как услышала неясный стук, то ли скрежет от окна. Сон мигом слетел и шумно заколотилось в виске. Тихонько поднявшись, Марина Витальевна, стараясь ступать осторожно, направилась к источнику звука. Стук повторился, перетекая в еле слышное поскребывание. Обуреваемая догадкой, женщина вгляделась в тень за окном - тонкий силуэт, замотанный в какие-то тряпки, будто бы качался на ветру. - Федя, - поняла Марина Витальевна и отворила дверь. И правда, на пороге стоял юродивый из Рябиновки, неведомо как оказавшийся сейчас здесь. Вот-вот он сидел за столом в соседней деревне, как же он успел дойти сюда? И подвезти, вроде бы, было некому…
- Ты что же здесь, Федя? Как это, - растерялась женщина. Вроде и сыт он, и напоен, что же с ним делать в ночи? - Ну заходи, коль пришёл.
Марина Витальевна посторонилась, впустила незваного гостя, забыв запереть засов. Только теперь она заметила, что Федины плечи покрывал ее павлопосадский платок, забытый ранее у Гали дома. - Замёрз, наверное, - пронеслось в мыслях женщины. Ну и ладно, не жалко, заберёт позже. Постирать бы надо, а то мало ли…
Ничего другого, кроме как постелить Фёдору на диване, она не придумала. Ну не поднимать же тревогу, чего доброго, всю деревню перебудит. Да и безобидный он, парень этот. Женщина выудила из шкафа застиранные простыни советских времён, застелила ими диван в светлице и предложила Феде поспать. Утро вечера мудренее, - решила она.
С неспокойным сердцем ушла Марина Витальевна в свою временную спальню. А вдруг стащит чего? Или попортит что-то? Как ей потом перед Ларисой ответ держать? Это было неясно. Но и выгнать на улицу болезного, одинокого человека, когда до дома его несколько километров, женщина не могла. Ладно, до утра дотянем, а там по обстоятельствам. Решив так, Марина Витальевна незаметно для себя провалилась в глубокий сон. Проснулась она от непривычной тяжести - Федя сидел на ней верхом, тихонько покачиваясь. Женщину обдало жаром паники и отвращения. Она дернулась, но мужчина вцепился в ее груди, крепко, но не больно, даже, скорее, приятно.
- Моя, моя! - заревел Федя хриплым потусторонним голосом.
Марина Витальевна опомнилась, усилила сопротивление, столкнула его с себя и отскочила в сторону. Вне себя от нахлынувших эмоций, женщина попыталась вытолкать юродивого прочь из дома, заголосила:
- Уходи, иди, пошёл отсюда!
Голос сорвался на истерической ноте. У самой двери Федя как-то обмяк, рухнул на пол и зарыдал. Несколько секунд Марина Витальевна смотрела на него, и ее гнев начал сменяться жалостью и стыдом за произведенную ей сцену.
- Ну что ты, Федя, напугал меня как, - голос ее звучал уже гораздо мягче и тише. - Ты что же творишь?
Федя обхватил ногу женщины, принялся лобызать ее, обливаясь слезами. Его колотила нервная дрожь. - Как бы не случился припадок, - подумалось Марине Витальевне. Уж она на такое насмотрелась в своё время. Слёзы подступили к глазам женщины, теперь она видела перед собой несчастного, запутавшегося, больного человека, нуждающегося в человеческом сочувствии.
- Ну все, Феденька, не плачь, не плачь, - Марина Витальевна подняла парня на ноги, обняла его и принялась гладить по голове и спине, утешая и наговаривая успокаивающие слова. Не было у неё ни сына ни мужа, которого могла бы она вот так приголубить, и нерастраченные запасы любви и нежности полезли из самого нутра ее.
Женщина хотела уложить Федю на отведённый ему узкий диван, но тот цеплялся за неё, не отпускал и продолжал всхлипывать. Ощутив каменную плиту усталости, навалившуюся на плечи, Марина Витальевна потихоньку увела болезного к своей кровати, легла, разрешив ему занять место подле неё. Федя прижался к ней своим тщедушным телом, все ещё сотрясаясь в мелких рыданиях. Поглаживая его по волосам и худенькой спине, женщина начала сразу не заметила, что под ее материнскими чувствами начало проступать плотское возбуждение. Ощущение было сродни забытью, уносящему вымотанную физически и эмоционально женщину по волнам между явью и сном. Сквозь эту дымку проступило явственное ощущение чего-то нового, но давно желанного - Федя освободил ее большую, бывшую когда-то роскошной, грудь и приник к ней губами, как младенец к материнским персям. Он тихонько причмокивал, измазываясь в слюнях, и слёзы его начали высыхать. Как Марина Витальевна мечтала о том, чтобы был у неё сынок или дочка, которого бы она вот так баюкала, кормила, лелеяла. Всю жизнь мечтала, и столько жалела в последние годы, что не родила хотя бы «для себя», как водится у одиноких женщин, желающих испытать счастье материнства. Как же это было приятно! Сознание женщины окончательно затуманилось. Вернулся хмель, вытесненный прежним страхом и гневом, в голове зашумело. Совсем потерялось ощущение времени и пространства, отметая разум и логику, заменяя их сладострастной истомой.
Марина Витальевна так и не знала, было ли это наяву или приснилось ей, что Федя вновь вскарабкался на неё и овладел ей, судорожно и животно двигая бёдрами, сипло рыча, и излился без остатка, отвалившись после и исчезнув во тьме. Она на мгновение испытала запредельное удовольствие, дикий, неуёмный восторг, но будто во сне, в своих грезах оживляя желаемое, но несбывшееся.
Открыв глаза, Марина Витальевна обнаружила себя в своей кровати. За окном давно рассвело, и женщину ушатом ледяной воды окатили воспоминания о прошедшей ночи. Она вскочила, поправляя задравшуюся ночнушку и направилась в светлицу. Там было пусто, никакого постельного белья на диване и следов пребывания ночного гостя. Женщина с облегчением выдохнула. Господи, какое счастье! Никого нет, и не надо никому ничего объяснять. Лучше, чем она могла себе вообразить. Наверняка с ней сыграли злую шутку вчерашние настойки вкупе с одинокой ночёвкой в чужом доме. Ну конечно, так оно и есть. Что-то тёплое и вязкое потекло между бёдер. Марина Витальевна мазнула пальцами и поднесла из глазам - неужто семя? Тьфу ты, черт побери. Женщина, глубоко смущенная и до конца не поверившая в это, все же нашла в себе силы в темпе привести себя в порядок и надеть приличную одежду. Вскоре явилась довольная, загадочно улыбающаяся Лариса. Видно, ее ночь прошла как по маслу.
День летел быстро, Марина Витальевна изо всех сил пыталась отвлечься от смурных мыслей и рьяно принялась помогать подруге по хозяйству. Переусердствовав, дернула тяжёлое ведро, полное воды, и почувствовала резкую боль в пояснице. Ещё чего не хватало - сорвать в отпуске спину! Вот уж напасть за напастью. Женщины уселись чаёвничать перед сном, и Марина Витальевна запретила себе задавать вопросы о Феде и вообще как-то касаться этой темы. Ее глодало любопытство - как он очутился ночью здесь, куда подевался, вел ли себя когда-либо с кем-то так, как с ней, то ли ей это все привиделось? Но, несмотря на одолевающие ее мысли, женщина старалась вести себя непринуждённо и не выдать никак своего трепета. Лариса помогла ей намазать поясницу жгучей мазью, и разговор пошёл о грядущих планах.
- Сегодня с тобой поменяемся кроватями, у меня всяко помягче будет. А там, глядишь, к завтрему получшеет, а то нам ни свет ни заря в Рябиновку ехать. Тебе осталось гостевать всего ничего, надо бы с сестрой побыть побольше. А, и платок свой не забрала вчера у Гальки, небось, так вот не забудь, - наставляла подругу Лариса.
- А чего вы с Михалычем-то шифруетесь, - хитро улыбнувшись, вопросила Марина Витальевна.
- Да ну тебя, Маринка! Сплетни же пойдут.
- А он разве не вдовец?
- Ага, как же, соломенный, не иначе. Жена его как-то отчалила к родне погостить, да там и осталась. Вернётся али нет - никому неведомо.
- Чего не разведутся?
- Да пёс их знает. Мне и так хорошо. Мне ж немного надо совсем. Так, шуры-муримся иногда тайком, да и хватает.
На том беседа прервалась и женщины разошлись почивать. Марина Витальевна долго искала удобное положение, чтобы не тянуло сорванную спину, хотя хозяйкина перина была на порядок удобнее и мягче ее прежнего ложа. Перед закрытыми глазами мелькал образ Феди, мерещился его взгляд исподлобья, как наяву чувствовался его запах и прикосновения. Грезы то были или всамделишные дела - да какая, мать его, разница? Марине Витальевне не перед кем было отчитываться и каяться. Осознав это, она с лёгким сердцем отдалась во власть Морфея.
Ночь напролет женщину преследовали липкие, тошнотворные кошмары. Ей мерещились запутанные темные коридоры, сложенные в нескончаемый лабиринт; полчища оголодавших крыс, пялящих свои злобные красные глазки прямо на Марину Витальевну; злые грязные мужики, наваливающиеся всем весом и давящие ее к сырой земле и чьи-то отчаянные крики — быть может, даже ее собственные … Женщина проснулась на скомканных влажных простынях, растрепанная и разбитая. Минут десять она лежала, уставившись в потолок, ощущая, как гулкими ритмичными ударами расходится набат головной боли. Надо бы встать, умыться, выпить холодной водицы, отвлечься на бытовые дела, за которыми так быстро забываются ночные тревоги. С этими мыслями женщина заставила себя подняться, одернула сбившуюся ночнушку, раздвинула плотные темные шторы, отделявшие хозяйскую спальню от светлицы и замерла, не в силах шагнуть вперед. Не иначе, какой-то сумасшедший художник взял ведро багряной краски и щедро налил ее на стены, размазал по полу, даже не пожалел брызнуть на окно и потолок. В теплом воздухе стоял неприятный запах ржавчины, отчего рот непроизвольно наполнился кислой слюной. Марина Витальевна знала, что она увидит в другой комнате, но сознание искусно защищалось, подсовывая новые ассоциации. Быть может, это и не художник вовсе? Наверняка банально взорвалась банка малинового варенья, и все тут уделала. Или бутылка вина? А взрываются ли бутылки с вином?
Под аккомпанемент таких незатейливых мыслей женщина пошла вперед, стараясь ступать на самые чистые места. А от вина так же липко, как от варенья? И что из этого проще отмыть? Марина Витальевна миновала входную дверь и схватилась за косяк проходной комнаты. А если побелкой перекрыть, пятна проступят сквозь нее? А сквозь водоэмульсионку? Еще шаг, и женщина оказалась возле своей прежней кровати. Она судорожно искривила губы, к горлу подступила удушающая волна тошноты, глаза защипало от слез. Хоть и знала, что ни вина, ни варенья, ни красок тут она не найдет, все равно было мучительно и мерзко наблюдать открывшуюся картину кровавой бойни. Растерзанное тело Ларисы раскинулось навзничь, окруженное излитой из него кровью. Невозможное количество крови — разве столько бывает в человеке вообще? Пятна, кляксы, следы, потеки, лужи багряной жидкости, густеющей и темнеющей в свете безмятежного деревенского утра. Безжизненное тело, исполосованное неисчислимыми порезами, глубокими и поверхностными, хаотичными и последовательными, от макушки до пят было насквозь выжато, отмучено. Побуревший павлопосадский платок, к счастью, закрывал собой лицо, которое Марина Витальевна не хотела бы увидеть за все деньги мира. Женщина всхлипнула, взвыла и понеслась вон из дома, оглашая окрестности истошными рыданиями. Во дворе она споткнулась, растянулась на земле, и так и осталась лежать, пока не подбежали соседи и не увели ее от греха подальше в другую избу.
Федю взяли в то же утро — он, измазанный кровью, бегал по Рябиновке, бился головой о стены домов и читал покаяние. Его забрали почти без сопротивления, накачали успокоительным и поместили в соответствующее заведение. Шансов на возвращение к прежней жизни у Федора, вестимо, не осталось.
Прошло три дня. После похорон деревенские собрались на большие поминки, весь народ был обескуражен и угнетен случившейся трагедией. Говорили мало, все больше качали головами да цокали языками, переглядываясь за длинным столом.
- Вот тебе и юродивый, тьфу, — сплюнула вдруг Антонина Афанасьевна, сухая и согбенная старуха. — А думали — божий человек. Молился ходил, при храме сколько пробыл.
- Дак выгнали его от храма давненько уж, теть Тонь, — вставила Галина. Марина Витальевна взглянула на сестру:
- А за что выгнали-то?
- Да как за что. Бесоводил, алтарь крушил, творил дурь всякую. Вот и погнали, — крякнула Антонина Афанасьевна.
- Батюшка-то добрая душа, и так сколько терпел, — поддержала приятельницу безымянная бабушка в темном платочке. — Надо было сразу гнать его, как явился.
- Да кто ж знал, что так оно выйдет? — вопросила востроносая соседка, поддевая на вилку квашеную капусту. После нескольких рюмок языки развязались и народ немного оживился.
- Не, ну шутишь? Чего ждать-то было от сумасшедшего? Сколько он в больничке-то провалялся? — Галина искренне возмутилась.
- Да уж годков 5, дай Бог памяти, — сказал кто-то из старух. — А то и больше, кто уж упомнит.
- Это что ж это, он в психушке что ли лежал? — Марина Витальевна побелела лицом. — Это за это его юродивым кличут?
- Да ну что ты, юродивым прозвали, когда он при храме стал ходить, вот вроде и псих, а вроде и воцерковленный, — протянула Антонина Афанасьевна. — А в дурке да, лежал, болезный.
- Еще спасибо бы сказал, что в тюрьме его не сгноили, выродок этакий! — Завелась Галина.
- Ну, тише, Галя, не ругайся, — вполголоса бросила востроносенькая.
- А тюрьма-то тут причем? — окончательно растерялась Марина Витальевна.
- Ну как же? Галька, ты ей совсем ничего не рассказала, что ли? — одна из старух неодобрительно покачала головой.
- Короче, — Галина повернулась к сестре, взяла бутылку водки и начала наполнять рюмки, — Федька, когда был еще щегол совсем, годков так тринадцати, девку соседскую попортил.
- Не соседскую, а сестру свою родную, вообще-то, — не согласилась востроносенькая.
- Да уж не столь важно, сестру иль еще кого, да вот только надругался он жестоко, как зверь какой, — продолжила Галина, поднимая рюмку к глазам и уперев взгляд в прозрачную жидкость.
- Снасильничал, ирод, а потом и зашиб ее, — обиженно добавила Антонина Афанасьевна.
- Зашиб?
- Убил, укокошил, сучий сынок, — сквозь зубы процедила старушка в платочке.
- Ну вот, а отделался всего лишь психушкой, да вышел в люди как ни в чем не бывало, — закончила Галина и хряпнула стопочку до дна.
Над столом повисла тишина на несколько долгих минут. Застучали вилки по тарелкам.
- А как же вы его привечали тогда? Кормили, кров давали, что-то я совсем не пойму… — Марина Витальевна обвела растерянным взглядом присутствующих.
- Дак, казалось, одумался он, в ум вошел. Божьим человеком сделался, — пожала плечами одна из женщин.
- А как молитвы читал! И все ж наизусть, назубок знал! — всплеснула руками Антонина Афанасьевна.
- И смотрел так кротко, как ребенок, — кивнула востроносенькая.
- Как святой! — утвердила старушка в платочке, и соседи согласно закивали.
Марина Витальевна вышла из избы, тихонько прикрыла за собой дверь, перекрестилась и пошла куда глаза глядят.
Август 2022г