— Не бойся, я помогу тебе! Этот монстр, это чудовище, он добрался и до тебя!
Мужчина, к которому были обращены слова, извивался и мычал, не в силах произнести что-то членораздельное из-за кляпа во рту.
— Сейчас, я ослаблю веревки, потерпи… Боже, какое счастье, что я смог тебя спасти. Еще немного, и было бы поздно! Уже стольких он погубил! Тише, тише, уже все…Все позади…
***
После того, что с ним произошло, Степан сильно изменился. Он долго боялся выходить из дома, забросил все привычные дела, просыпался от кошмаров. Жена, как могла, уговаривала его обратиться к врачу, но он и слышать не хотел о больницах и таблетках. Мать приходила иногда, ругалась с невесткой и просила ее потерпеть.
— Да сколько можно терпеть? Уже год почти как терпим! Он же сам мучается. О детях кто думать будет? Они хоть и большие, а отец им все равно нужен, и не валяющийся в спальне целый день, а живой, настоящий, особенно Димке! Двенадцать лет пацану, он и на футбол хочет, и в кино с папкой!
Степан не принимал участия в ссорах, но со временем пережитое стало забываться, а укоризненный взгляд жены вызывал в нем чувство стыда. И вот однажды, когда мать в очередной раз затеяла перепалку и заявила Ольге, что нечего его пытаться по больницам таскать, а лучше в церковь сходить да помолиться, вдруг ответил:
— Ты права, мама. Зачем эти психиатры? Запрут же в дурку, залечат, а я же не сумасшедший. Давайте и правда, что ли, в церковь… А там глядишь, попривыкну, начну опять потихоньку выходить.
Жена так изумилась ответу, что выпалила только дурацкое:
— Правда?
Он кивнул и улыбнулся. Церковь была от их дома недалеко, так что ехать на машине не придется, дорога займет всего минут десять. Да и вернутся они быстро, засветло, а значит, бояться ему было нечего. Жена обрадовалась, засуетилась, забегала из комнаты в комнату, побежала уговаривать детей идти всем вместе, на сайте прихода уточнила время службы в воскресенье, пообещала напечь пирожков — а главное, выглядела абсолютно счастливой. На следующий день, ранним воскресным утром, они все вышли из дома, нарядные и торжественные.
Церковь, вопреки ожиданию Степана, вовсе не была заполнена людьми. Несколько суровых старушек, которые не преминули сделать замечание его дочери из-за недостаточно длинной юбки, пара женщин средних лет, одно семейство с маленькими детьми — вот, пожалуй, и все. Но красота убранства, торжественная грусть икон, успокаивающее пение священника — все это подействовало на него неожиданно сильно. В какой-то момент он понял, что страха в его душе нет, и что он плачет нестыдными очищающими душу слезами.
***
— Ольга, куда Настя собирается?
— Я же тебе говорила, у нее с мальчиком встреча, с Егором.
— А я тебе сказал, что я этого не потерплю! Какие мальчики?
— Степан, девчонке семнадцать лет, она школу закончила, в университет поступила, скоро первый семестр. Дай ей хоть немножко погулять. Итак год был непростой, за тебя переживали, экзамены, нервы.
— И что, теперь можно ходить шляться? Порядочная девушка дома сидит по вечерам, а не блудит. Это все твое воспитание! В церковь не ходишь, платок не носишь, красишься! Конечно, твоя дочь на тебя смотрит, откуда у нее благочестивые мысли?
— Ты совсем с ума сошел со своей церковью! Хочешь ходить? Ходи! А мы при чем? Бороду отрастил, поклоны земные бьешь в пять утра, с чего бы вдруг таким верующим стал?
— Потому что у меня глаза открылись! Дьявол с пути сбивал, но я ему не дался. Димка в воскресную школу ходит, и его научу молиться, поститься, о вечном думать. А твое дело — дочку воспитывать. Я развратницу дома не потерплю!
— Да Димка в твою воскресную школу ходить начал, только когда ты его побил! Христианин тоже мне! Он просто тебя боится!
— Кто свое чадо не наказывает, тот его губит, так отец Иоанн сказал. А Настя дома останется. Я глава семьи, я за вас в ответе.
— Глава семьи? А работать начать ты не хочешь, глава семьи? А то все силы уходят на молитвы да на церковь!
Степан коротко замахнулся и ударил жену по лицу, так что она упала на пол. Он не стал дожидаться ее ответа, вытащил из ее сумочки ключи от квартиры, другую связку снял с крючка в прихожей и вышел, тщательно заперев за собой дверь. “Уберегу от греха”, — подумал он и пошел уже привычной дорогой в церковь, надеясь, что батюшка все еще там.
***
Степан до последнего не возвращался домой, хотя уже начинало темнеть, и страх липким чудовищем пережимал ему горло, не давал дышать. “Пусть. Это будет мне наказание, за гнев, за грехи мои”, — думал он. Разговор со священником дался ему тяжело. “Ну почему, батюшка, почему они меня не понимают? Страшно ведь, умру я, попаду в рай, а моя жена и дети мои будут в аду гореть! Как же так?” — спрашивал он его. А тот только говорил утешительные слова, рассказывал про сознательный выбор, приводил примеры людей, грешивших много лет, но потом все равно пришедших к вере, и даже ставших святыми. “От тебя твоя душа зависит, но и о семье должен думать. Примером, ласковым словом, мужскими поступками убеждай их”, — повторял ему отец Иоанн, пока его разрывало от жалости за неспасенные души близких и гнев на соблазны окружающего мира.
Летний вечер был жарким и тихим, люди не спешили домой, но его все равно сковывал ужас. “Довольно, можно и возвращаться”, — решил он и поспешил зайти в свой подъезд.
Дома было непривычно тихо. Дети разошлись по своим комнатам, а жена ждала его в гостиной, с заплаканным лицом. Он знал, что она хочет сказать, и ни в коем случае не хотел допустить этих слов. Он с порога бросился перед ней на колени, заплакал и заговорил скороговоркой:
— Оленька, родная, прости, прости, не знаю, что на меня нашло. Мне отец Иоанн мозги вправил, показал, какой я урод. Ты же одна, родненькая моя, работаешь, о детях заботишься, и обо мне, дураке, я как неблагодарная тварь. Ненавижу себя, ненавижу. Прости меня, Оленька, пожалуйста, прости!
Ольга хотела что-то сказать, но при виде плачущего мужа не выдержала и тоже расплакалась.
— Буду тебя каждый день на коленях благодарить, родная моя, любимая, у меня же никого, кроме вас и матери, нет, вы же меня поддерживали, терпели! Я уж теперь понимаю, что ненормальный стал, права ты была, надо лечиться. Завтра же запишусь на прием, скажут в психушку лечь, пусть. Скажут уколы делать, согласен, только чтобы такого больше не повторилось! Ты же меня не бросишь? Ты же мне поможешь?
Ольга только закивала, не в силах сдерживать слезы.
— Дети вот только что скажут? — наконец пробормотала она. — Обиделись они, особенно Настя.
— И у нее прощения попрошу, скажу, что больной я, не контролирую себя, простит же она больного отца? Ведь знаете, что со мной случилось. Со временем простит, поймет.
Ольга помогла мужу встать, и тот крепко обнял ее, так что ей стало больно, но высвободиться из этих объятий ей казалось неправильным.
— Я еще кое-что хочу сказать, Оленька… Про работу… Отец Иоанн от какой-то родственницы старой в наследство получил дом в деревне, в Волховке. Он ему не нужен, приход-то здесь, продавать будет. Но дом в порядок надо привести: вещи разобрать, кое-что починить, подкрасить. Он мне предложил остаток лета с вами там провести, и детям на природе лучше будет, дом просторный, туалет с ванной есть, сад небольшой. Я бы там все в порядок привел за месяц, а мне за это батюшка заплатит с продажи дома, хоть что-то заработаю.
— А как же лечение?
— Так я завтра запишусь, пока очередь подойдет, может, там и два месяца ждать, сама знаешь, как в поликлинике у нас. Поедем завтра вечером?
— А моя работа?
— Отпуск возьми, они же обещали тебе. Тебе тоже отдохнуть надо, родненькая моя.
— Правда заплатят тебе за работу?
— Конечно, не будет же священник врать! Он все равно искал кого-то, местным из Волховки не доверяет, пьющие сильно там, а я человек семейный. Поедем, Оленька?
Ольга, слишком уставшая от всех сегодняшних переживаний, послушно кивнула.
***
Ольга относилась к этой нежданной поездке настороженно, но через неделю каникул в деревне оттаяла, стала ласковой и совсем не говорила про случившееся. Степана она не трогала, а тот все больше запирался в сарае и что-то мастерил. Детям больше нравилась местная речка, а потому его они за работой не беспокоили. Жена же пообещала разобрать вещи покойницы в доме, выкинуть, что уж совсем негодное, отложить то, что можно раздать прихожанкам, рассортировать посуду, книги и всякие мелочи. Степан с каждым днем становился все радостнее, он выглядел каким-то возбужденным, но по-хорошему. Исчез затравленный взгляд, исчезла боязнь оставаться в одиночестве.
— Эх, Оля, такие у меня мысли, ты бы знала! Я тут такую штуку придумал, тебе понравится, и детям тоже. Только ты пока меня не спрашивай, это сюрприз!
И он уходил в сарай, откуда слышались скрежет и стук инструментов. Ольга была счастлива. Неужели все теперь будет в порядке? Неужели кризис позади, а тот эпизод, когда муж ее ударил, был просто досадной случайностью? Ведь и молиться днями напролет он перестал, с утра сразу уходил работать, в дом возвращался только поесть.
Однажды, когда дети убежали с утра на речку, не забыв прихватить свои смартфоны, Ольга поняла, что с вещами она наконец закончила, и пошла посмотреть, чем же занимается в сарае Степан. Она зашла в просторное помещение и ахнула — оно было чисто прибрано, все инструменты аккуратно развешаны по местам. Мужа она не увидела, а потом сообразила, что в сарае есть перегородка, и он, скорее всего, был за ней — оттуда слышался привычный шум. Она тихо окликнула его, и не дожидаясь ответа, зашла за перегородку. Степан обернулся и широко ей улыбнулся.
— Что, не выдержала, любопытная? Хочешь посмотреть? — каким-то игривым тоном спросил он.
— Хочу, — пытаясь подыгрывать ему, ответила Ольга.
— Ну можно уже. Я почти и закончил. Дети что, ушли?
— Да, как обычно.
— Ну и хорошо, спокойно все тебе объясню.
Ольга оглядывалась, но ничего особенного не заметила. Разве что странными показались какие-то поручни и столбы, тот тут, то там установленные вдоль стен.
— А это зачем? — спросила она, показывая на странные конструкции.
— Ух, глазастая! Оленька моя! Сразу все замечаешь! Сейчас я все тебе покажу. Только тут надо закончить одну штуку… Ты пока вот, выпей лимонаду, я себе приношу, а то жарко тут.
Он вынул из крохотного холодильника бутылку и налил ей в стакан. Вкус показался неприятным.
— Давно он у тебя стоит? Как будто испортился.
— Не бойся, не испортился.
Ольга из вежливости допила до конца, присела на табуретку и скоро почувствовала странное головокружение.
— Степа…, — только и успела она сказать, прежде чем соскользнула без чувств на пол.
***
Ольга очнулась от боли в руках. Она больше не лежала на полу, а стояла между двумя столбами с крепко привязанными руками. Капроновая веревка проходила в крюки, вбитые в столбах, от нее было больно, и голова до сих пор кружилась.
— Степа… Степан… Что ты делаешь? — еле слышно спросила она.
— Я тебе все расскажу, родная моя, Оленька. Я ведь все ради вас, ради тебя, ради детей. Мне ведь бог испытание послал не просто так, а чтобы показать истинный путь. Я к вере пришел, у меня душа очистилась. Но как же я буду там, на небесах, без вас? А вас ведь господь не пустит. Ты о боге не думаешь, от церкви отказываешься, грех это, Оленька. Настя вот-вот чистоту свою девичью потеряет, и тогда все, не будет ей пути в рай. Димка — еще дитя, он по детству своему ангел, а как вырастет, что будет? Нет уж, пусть так ангелом и будет, в райском саду.
— Степан… Что ты несешь? Что ты собираешься делать? — с трудом спросила Ольга, пытаясь унять боль в руках. — Что ты мне такое дал?
— Это ерунда все, Оленька, это чтобы дьявол тебя отговаривать не начал, от меня не увел. Я тут читал, как люди в рай попадают через мученичество И ты попадешь, вместе будем в вечной жизни. Мне отец Иоанн сказал, что я за вас в ответе, а значит, я все сделаю, чтобы души ваши спасти.
Ольга попыталась закричать, но крик получился слабым.
— Это ничего, это дьявол не хочет твою душу отпускать, а мы ему не позволим! Сейчас, Оленька, сейчас, родная!
Степан подошел к ней и начал натягивать на голову какую-то железную конструкцию. Ольга, как могла, вертела головой, но Степан был сильнее, да и выпитый напиток все еще, видимо, действовал. Наконец он справился и стал стягивать маску, чтобы скрепить за головой. Она была сделана так, что острый железный крюк оказался во рту и моментально проткнул ей язык. Ольга заорала от боли, но маска не давала открывать рот, и получился скорее сдавленный стон. Рот наполнился кровью, и ее никак нельзя было выплюнуть. От любого движения язык еще больше увязал в крюке. ей пришлось глотать кровь, отчего почти сразу началась рвота — но рвотным массам выхода тоже не было. Ольга задыхалась, извивалась всем телом, вынужденно опять глотала все, что скопилось во рту, и ее опять рвало. Она даже не заметила, что в это время Степан продолжает что-то делать с ее телом.
— Тише, тише. У женщин дьявол в языке, его надо усмирять. Не бойся, я узнавал, ты не сразу умрешь. Ты успеешь стать мученицей, а значит, сразу в рай. Я так тебе завидую, Оленька, ты ведь Христа узришь. И детки сразу с тобой будут, я ведь о них тоже позабочусь. Ты не бойся, я тебе все покажу, чтобы ты со мной порадоваться могла.
Она вдруг поняла, что он раздел ее донага и привязал ноги к столбам так же, как и руки, ей пришлось опираться на тонкую перекладину под поясницей. Тут Степан взял огромные кусачки и вырвал ими сосок правой груди. Острая боль пронзила все тело, но кричать Ольга не могла. То же самое он проделал и с другой грудью, отчего кровь полилась рекой.
— Не переживай, Оленька, тебе это уже не понадобится. Ты детей выкормила, тебя богородица пригреет. Раньше так делали, у женщин начинался сепсис, и они умирали через несколько часов. Ты же ими мужчин привлекаешь, а значит, дьявол в них тоже. Ты пока тут побудь, а я за детьми пойду.
Ольга, несмотря на боль, стала биться всеми силами. Надо спасти детей! Нельзя допустить, чтобы он до них добрался! Но силы оставили ее, и она опять потеряла сознание.
Когда она очнулась, то увидела, что напротив прикована ее дочь, без сознания, но и без маски на лице.
— Она тоже лимонаду попила, Настенька моя. Хорошо, что у бабки-покойницы столько лекарств осталось от давления, мне сподручнее мой подвиг осуществлять. Я, Оленька, теперь Настей займусь. Дима ведь ребенок еще, ему мучениями очищаться не надо. Я его на речке в чистой воде оставил, как будто покрестил. Хорошо ему теперь! А Настя о греховном думала, ей дьявола надо изгнать из мыслей и из тела.
Ольга зарыдала беззвучно, не в силах даже стонать. Ей хотелось закрыть глаза и не видеть того, что муж будет делать с их дочкой. Но тот неустанно говорил, поясняя каждое свое действие.
— Эту штуку долго делал, мудреная она. Такой раньше женщин наказывали, за прелюбодеяние. Настенька наша чуть не согрешила, значит, черт у нее уже ТАМ завелся. Надо его изгонять. Это называется груша страданий. Я ей ее в дьяволово место загоню, а потом вот тут нажму, она и откроется. Тесно дьяволу станет, придется ему Настеньку нашу оставить, богу отдать. Через боль и кровь мученичество примет моя дочь. Ее на иконах писать будут, рядом с тобой и ангелом нашим Дмитрием. Мне, грешнику, такого счастья не положено, а на вас люди молиться будут. Только надо подождать, пока Настенька в себя придет, ей осознать нужно, верой наполниться. А я пока помолюсь…
***
— Не бойся, я помогу тебе! Этот монстр, это чудовище, он добрался и до тебя!
Мужчина, к которому были обращены слова, извивался и мычал, не в силах произнести что-то членораздельное из-за кляпа во рту.
— Сейчас, я ослаблю веревки, потерпи… Боже, какое счастье, что я смог тебя спасти. Еще немного, и было бы поздно! Уже стольких он погубил! Тише, тише, уже все…Все позади…
Мужчина чуть притих, видимо, надеясь, что Степан освободит его. Длинная ряса задралась, обнажив под ней обычные джинсы.
— Жена и детки мои — мученики святые. Но как я мог не подумать о тебе, батюшка Иоанн? Это же ты меня спас. А священники тоже искушению подвержены, а я хочу, чтобы ты точно в рай попал. Я же после той аварии отойти не мог. Ночь, столько людей погибло, а сколько покалечилось! Руки, ноги поотрывало, они кричат, кровь везде! Такой страх на меня напал, ни из дома выйти, ни думать ни о чем не мог, работу забросил, за руль больше не садился. Как вспомню, грузовик летит, автобус всмятку, легковушки… Чудом тогда жив остался, теперь понимаю, почему, бог мне путь указал. А дьявол, это чудовище, и до тебя добрался, я знаю, ему такие души особенно ценны.
Степан уложил священника под странную конструкцию с бревном, увенчанным ручкой и разрезал рясу на животе.
— Это я в книге видел, про средневековье. Ты человек сильный, выдержишь. Всего несколько часов потерпеть… А как на небе окажешься, скажи Оленьке моей родной и деткам, чтобы ждали, для них, в вечной жизни, моя жизнь как миг пролетит.
И он начал разрезать живот священника, чтобы намотать кишки на ворот. Работа была трудная, мужчина вырывался, подкожный жир и мышцы аккуратно разрезать было нелегко. Сами кишки плохо пахли, скользили и никак не хотели наматываться на бревно, пришлось приколачивать их гвоздями, прежде чем он аккуратно начал крутить ручку. Поэтому, когда дело было закончено, Степан почувствовал, как сильно он устал.
Он посмотрел на отца Иоанна, который тяжело дышал, но уже не двигал руками и ногами, и почувствовал, как благодать наполняет его душу. Он упал на колени, отбил несколько земных поклонов и от всей души произнес молитву:
— Спасибо тебе, господи, что избрал меня! Спасибо тебе, что сподобил спасти самых дорогих мне людей! Спасибо, что не дал мне сгинуть во тьме! А ведь сколько еще душ неприкаянных осталось. Дай мне силы, господи, помочь всем, кому смогу, нести слово твое и волю твою.
Он закрыл глаза, широко перекрестился, да так и остался с закрытыми глазами, позволяя чистым слезам счастливого праведника течь по его усталому лицу.