17
Отверженный демон революции Троцкий вещал в своей привычной манере.
«Привет рабочим, колхозникам, красноармейцам и краснофлотцам СССР!
Дорогие товарищи!
Вор у вора дубинку украл: власть одного узурпатора, Сталина, перехватил другой узурпатор, ещё более бесталанный, ничтожный и жестокий — Ежов!
Лживая ежовская печать злостно обманывает вас насчёт всех вопросов, в том числе и насчёт меня и моих политических единомышленников. У вас нет рабочей печати. У вас есть печать бюрократии, которая систематически лжёт вам, чтобы удерживать вас в темноте и обеспечивать господство привилегированной паразитической касты.
Всякого, кто поднимает голос против ненавистной бюрократии, называют «троцкистом», агентом иностранного государства, шпионом, вчера — шпионом Германии, сегодня — шпионом Англии и Франции и подвергают расстрелу. Десятки тысяч революционных борцов погибли от маузеров ГПУ в СССР. Всех их изображали агентами фашизма. Не верьте подлой клевете! Их преступление состояло в том, что они защищали рабочих и крестьян от насилий и грабежа бюрократии. Ежов истребляет старую гвардию большевизма, сотрудников и помощников Ленина, борцов Октябрьской революции, героев гражданской войны. В историю он войдёт навсегда под презренным именем Каина!
Октябрьская революция была совершена в интересах трудящихся, а не новых паразитов. Но над советской республикой поднялась новая антинародная, насильническая и паразитическая каста, главарём которой является Ежов. Бывшая большевистская партия стала аппаратом этой касты. Рабочие и крестьянские Советы давно погибли. Их заменили развращённые секретари, комиссары и чекисты.
Но от Октябрьской революции ещё сохранились, к счастью, национализованная промышленность и коллективизированное сельское хозяйство. На этом фундаменте рабочие Советы могли бы строить новое более счастливое общество. Этого фундамента мировой буржуазии сдавать мы не должны ни в каком случае. Революционеры обязаны защищать зубами и когтями всякую позицию рабочего класса, идёт ли дело о демократических правах, о заработной плате или о таком гигантском завоевании всего человечества как национализация средств производства и плановое хозяйство. Кто не умеет защищать старые завоевания, тот не способен бороться за новые. От империалистического врага мы будем охранять СССР всеми силами. Однако завоевания Октябрьской революции только в том случае будут служить народу, если народ сумеет расправиться с ежовской бюрократией, как расправился в своё время с царской бюрократией и с буржуазией.
Если б советское хозяйство велось в интересах народа; если б партийная бюрократия не расхищала и не губила зря большую часть дохода страны; если б она не попирала жизненные интересы населения, СССР был бы великим магнитом для трудящихся всего мира, и неприкосновенность СССР была бы обеспечена. Но бесчестный насильнический режим Ежова лишил СССР притягательной силы. Ежовская бюрократия, кровожадная и беспощадная внутри страны и трусливая перед империалистическими врагами, стала главным источником военных опасностей для СССР.
Старая большевистская партия разложилась и сгнила. Лишь я остаюсь под тем же знаменем, под каким стоял вместе с вами или вашими отцами и старшими братьями в 1917 г. и в годы гражданской войны; под тем же знаменем, под которым мы вместе с Лениным строили советское государство и Красную армию.
Наша цель — распространить Октябрьскую революцию на весь мир и в то же время возродить СССР, очистив его от паразитической бюрократии. Достигнуть этого можно только путём восстания рабочих, крестьян, красноармейцев и краснофлотцев против новой касты угнетателей и паразитов. Для подготовки такого восстания нужна новая партия, смелая и честная революционная организация передовых рабочих. Я ставлю себе задачей создать такую партию в СССР.
Передовые рабочие, становитесь первыми под знамя Маркса к Ленина. Учитесь создавать в антиежовском подполье тесно спаянные и надёжные революционные кружки. Устанавливайте связи между этими кружками. Учитесь через верных и надёжных людей, в частности, через моряков, устанавливать связи с вашими революционными единомышленниками в буржуазных странах. Это трудно, но это возможно.
Долой Каина Ежова и его камарилью!
Да здравствует мировая социалистическая революция!
С братским приветом,
Лев Троцкий.
Предупреждение. Ежовская печать заявит, конечно, что это письмо переправлено в СССР «агентами империализма». Знайте заранее, что и это ложь. Письмо это будут доставлять в СССР надёжные революционеры, готовые рисковать собою за дело социализма. Переписывайте это письмо и распространяйте его как можно шире.
Июль 1937 г. Л. Т.»
Агранов ещё раз прочитал письмо — медленно и вдумчиво, анализируя каждую фразу. Ну что ж… Если исключить лозунговый стиль манипулирования толпой и призыв к непосильному, то есть к распространению революции на весь мир, с тезисами можно согласиться. И без писем из-за рубежа с каждым днём яснее, что курс Ежова ведёт к катастрофе. Правда, называть истерические шараханья вечно пьяного предсовнаркома курсом — сильное преувеличение…
От размышлений наркома оторвал звонок кремлёвского телефона.
— Яков, немедленно ко мне! — казённым тоном велел Ежов.
— Что стряслось, Коля? — поинтересовался Агранов, догадываясь о причине истерики. — У нас что, таки уже горит сажа?
— Сейчас узнаешь! — пообещал Коля. И устало добавил перед тем, как бросить трубку: — Надоели твои еврейские штучки!
Собирая листки в папку, генеральный комиссар зацепился взглядом за фразу «Десятки тысяч революционных борцов погибли от маузеров ГПУ в СССР» и саркастически хмыкнул: «Эх, Лев Давидович… Ну какое ге-пе-у, какие маузеры? Отстали вы там, в заграницах, от нашей бучи, боевой, кипучей! — вспомнилась наркому рифма его бывшего подопечного друга, громогласного Маяковского. — А так да, многие погибли, и ещё погибнут, если не притормозим…»
В кремлёвском кабинете вокруг Ежова колобком катался на коротких ножках секретарь Московского комитета партии Хрущёв и азартно рубил воздух, словно сносил шашкой головы посягнувшим на святое супостатам.
— Нужно уничтожать этих негодяев! Уничтожая одного, двух, десяток, мы делаем дело миллионов. Поэтому нужно, чтобы не дрогнула рука, нужно переступить через трупы врагов на благо народа!..
— А-а, явился, не запылился? Мне уже кто ни попадя о происках Иудушки доносит, а глава госбезопасности не чешется! — отстраняющим жестом прервав филиппику Хрущёва, попрекнул Ежов генерального комиссара.
Хм… Назвать члена политбюро «кем ни попадя» — это даже для пьяного генерального секретаря чересчур, подумал Агранов, привычно пропуская мимо ушей выпад в свой адрес. Злобный проблеск в хрущёвских глазах, спешно опущенных долу, подтвердил его мнение.
— Полюбуйся, Яков Саулович, что мне принесли сегодня! — Хрущёв справился с собой, придав взгляду партийную озабоченность, и протянул несколько серых листов с рукописным текстом.
— Письмо Троцкого, что ли? У меня тоже имеется, и даже в более культурном исполнении, — извлёк из портфеля тоненькую папку Агранов. — Не надо паниковать, Никита Сергеевич. Дело серьёзное, но отнюдь не катастрофическое. Следует радоваться, что у вас работают столь бдительные и преданные делу партии товарищи, которые постарались по мере сил пресечь троцкистскую идеологическую диверсию. — Он повернулся к Ежову и доложил: — Госбезопасность уже принимает меры.
— Хрен она принимает! — потрясая кулаком со сжатыми листками, кипятился Хрущёв. — Почему эта мерзость гуляет по столице? Почему до сих пор не схвачены распространители? Хватать и немедленно расстреливать! Всех! На месте! Попался с письмом Иудушки — становись к стенке!.. И вообще, что делает госбезопасность для ликвидации мерзавца Троцкого? Неужели у славных чекистов нет умелых агентов за рубежом?
В наблюдательном деле на Хрущёва, которое любовно велось органами долгие годы, в качестве характерной черты отмечалась чрезвычайная политическая гибкость объекта. До отправки Троцкого в ссылку Хрущёв являл пример идеального и преданного без лести сторонника Льва Давидовича. Когда слава единомышленника Троцкого стала чем-то вроде каиновой печати, Никита стремглав «переобулся» и развил активную дружбу с Ежовым. В результате дружбы печать сильно побледнела и местами даже стёрлась, но не настолько, чтобы исчезнуть из документов ОГПУ-НКВД, хотя даже проницательный Сталин поверил в перерождение, благословив его на секретариате ЦК: «Что касается вашего греха в прошлом, то вы об этом скажите при выборах на конференции, а товарищ Каганович скажет, что ЦК это знает и доверяет товарищу Хрущеву». Прощённый «блудный сын партии» принялся рьяно доказывать свою искреннюю преданность и громко петь осанну гениальному Сталину. Вождь и предположить не мог, что после его гибели «крестник» отречётся от своего великого кумира раньше, чем завянут цветы у гроба, выставленного для прощания в Колонном зале.
Гневные хрущёвские призывы к принятию мер против контрреволюционных происков Троцкого — вплоть до немедленного физического устранения Иудушки хоть пулей, хоть отравой, хоть топором — не произвели на наркома впечатления. «Сто десять шансов из ста, — не без оснований полагал Агранов, — что Никита с такой же спринтерской скоростью открестится и от Ежова, как только почувствует, что ему выгодней быть по другую сторону баррикад».
Разгорячившегося Хрущёва остановил Ежов. Всё же месяцы руководства органами кое-чему его научили.
— Уймись, Никита. Не лезь со свиным рылом в калашный ряд. Что ты понимаешь в специфике работы ГУГБ… Всех перебить — дело нехитрое, даже весьма дурацкое. Потому что все связи оборвутся, а нам надо аккуратно их вскрыть и по этим тропкам добраться до змеиного гнезда. А ты тут лозунгами громыхаешь, как баба пустыми вёдрами.
Хрущёв, с собачьей преданностью глядя на хозяина кабинета, обиженно засопел.
— Николай Иванович, мне больно слушать такие слова в адрес Никиты Сергеевича, — тон у Агранова был простодушный и примиряющий. — То, что у него нет опыта организации и проведения спецопераций, скорей преимущество, чем недостаток. Иногда мы, профессионалы, заигрываемся, строим многоходовые сложные комбинации. На это уходят средства, а главное — драгоценное время, хотя, бывает, простыми приёмами можно добиться результата и скорей, и дешевле. Органы уже изымают из оборота распространителей письма, но делают это аккуратно, без шума и пыли, чтобы там, — нарком показал большим пальцем куда-то назад и в сторону, — не насторожились.
— Ладно, считай, успокоил. На сей момент… Но держи меня в курсе, докладывай ежедневно!.. А что у «Давида»?
С времён Сталина под псевдонимом «Давид» по Троцкому работал Игнатий Рейсс. Ежов лично санкционировал операцию. Подвести агента вплотную к изгнаннику удалось настолько нехитрой комбинацией, что Агранов даже засомневался в умственных способностях объекта, то есть «Голиафа революции».
Советскому руководству очень не нравилось, что изгнанный из СССР «иудушка» околачивается вблизи границ страны, и оно во всеуслышание об этом заявляло. Позиция Москвы нервировала западные правительства. «Иудушке» начали ненавязчиво рекомендовать «выйти вон». В декабре тридцать шестого года стало известно: Мексика согласна принять Троцкого. Лев Давидович отчалил из Норвегии и в начале января прибыл в страну кактусов, сомбреро и текилы. А пару месяцев спустя Пленум ЦК ВКП(б) объявил беспощадную войну Троцкому и троцкистам, «огромной банде вредителей, готовивших реставрацию капитализма, территориальное расчленение Советского Союза (Украину — немцам, Приморье — японцам), в случае нападения врагов — вредительство, террор», по определению Сталина, который особенно напирал на стремление троцкистов к террористическим актам.
Основания для таких выводов Сталин имел. В донесениях о ближнем круге Троцкого часто фигурировали фразы вроде сказанной его сыном Седовым: «Теперь колебаться нечего, Сталина нужно убить».
Рейсс получил задание: разыграть измену и побег, установить связь с Львом Седовым и предупредить его, что в Москве принято решение любыми средствами ликвидировать Троцкого и «троцкистов». Лев Давидович был тут же извещён сыном, что сбежавший высокопоставленный сотрудник ИНО* готов раскрыть всю группу, работающую против них.
После убийства Сталина Троцкий спешно вернулся в Европу. Ему представили Рейсса как ценного и информированного перебежчика, но опасающийся коварства ОГПУ глава «антирвативного» правительства доверием к бывшему чекисту не проникся.
Западные страны, совсем недавно выдавливавшие его под нажимом Сталина из своих пределов, радикально сменили позицию: как и двадцать лет назад, Лев Давидович в своём стремлении к московскому престолу стал пользоваться не афишируемой, но весьма ощутимой поддержкой финансовых воротил и государственных структур. Агранов счёл неразумным отзывать Рейсса. В любой ситуации свой человек в чужом лагере — а в политике что ни лагерь, то так или иначе чужой! — рано или поздно может пригодиться. Ста дней ежовской власти хватило, чтобы Яков Саулович убедился в правильности этого своего решения — в последнее время лагерь Ежова виделся всё более и более чужим и неуютным.
— Чтобы Троцкий почувствовал необходимость Рейсса, я приказал разыграть спектакль со вскрытием слежки. Наблюдатели несколько раз профессионально подставились — тонко и не абы где. Служба безопасности Троцкого прохлопала, а Рейсс «случайно» их засёк. Голиаф забеспокоился…
— Что ещё за Голиаф такой? — вдруг спросил Хрущёв.
— Под этой кличкой проходит объект разработки — Троцкий, — проявил знание деталей операции Ежов.
— Не тянет Иудушка на Голиафа, — хихикнул московский секретарь, — мелковат телесно.
Агранов с Ежовым одновременно вздохнули. Ежов — искренне сокрушаясь о глупости Никиты, а Яков Саулович — оттого, что давно заметил: Хрущёв иногда переигрывает, строя из себя простачка.
— Пришлось пожертвовать двумя пешками. Отозвали «провалившихся» и сделали так, чтобы об этом узнал Троцкий, — продолжил доклад генеральный комиссар. — В результате Давид сильно вырос в глазах Голиафа и занял пост заместителя шефа безопасности.
— Видишь, Никита, разведка мух не ловит. Вплотную к иудушке подобралась! А вот контрразведка оплошала, допустила проникновение идеологической заразы в страну, — аккуратно, чтобы не была так заметна смена настроения, с которым он встретил наркомвнудела, резюмировал Ежов. И добавил чуть ли не отеческим тоном: — Ты уж постарайся, Яша, размотай этот змеиный клубок до самой сердцевины. Наше существование зависит от твоего умения!
«Коля настолько боится Троцкого, что рубит голую правду-матку, не прикрывая заботу о собственной заднице высокопарными словами о судьбах первого в мире государства рабочих и крестьян! — отметил про себя Агранов. — Он и меня боится, вон даже приказал Кудрявцеву взять своего лучшего друга под колпак. И первому** отделу больше не доверяет свою драгоценную шкуру, и кремлёвскому полку специального назначения! Иначе не завёл бы параллельно «преторианскую гвардию» — подразделение охраны себя, любимого!»
И если бы только охраны! Структура, цели и задачи вновь созданного подразделения держатся в секрете абсолютно от всех, но Агранов кое до чего докопался. Во главе отряда некий Саяпин, расхаживающий в форме бригадного комиссара, назначенный Ежовым из числа лично преданных сотрудников планово-финансовых органов ЦК ВКП(б). Кроме группы численностью примерно с роту, занятой собственно охраной, в подразделении имеется команда в полсотни человек, о функциях которой нарком внутренних дел мог только догадываться. Увы, до сих пор ему не удалось внедрить в эту непрозрачную организацию своего человека. Яков Саулович не отчаивался: с его опытом и умением строить византийские интриги проблему он решит непременно.
Совещание приняло деловой характер и через полчаса нарком и московский секретарь договорились о совместной работе по партийной и советской линии — со стороны Хрущёва, и оперативно-чекистской — по ведомству Агранова. При этом строго предупредили Никиту, чтобы не порол горячку и не пришпоривал начальника московского УГБ по своей привычке соваться во все дела подряд.
Когда вышли из корпуса, Агранов придержал за рукав заторопившегося к автомобилю партийного деятеля.
— Никита Сергеевич, а правда, что твоя настоящая фамилия Перлмуттер, и папаша твой был мелкий фабрикант?
Хрущёв дёрнулся.
— Ты тоже так считаешь?
— Я с тобой в бане не был, не знаю. Слухи такие ходят.
Партийный секретарь засмеялся натужно, и, стараясь не встречаться взглядом с чекистом, ответил:
— Ну и что, если бы было так? У товарища Ленина родитель вообще был действительный статский советник! Яков Саулович, ты же всё про всех знаешь по своему служебному положению. И наблюдательное дело наверняка ведёшь. Как на многих других честных коммунистов. Ведёшь ведь, а?
— Ты мне ещё про капиталиста Энгельса расскажи, — хмыкнул Агранов, удовлетворённый реакцией собеседника: хитрый Никита ожидаемо перебросил акцент с фамилии на происхождение отца. — Это уж как положено. Веду установленным порядком. До твоей национальности, товарищ Перл… тьфу ты, товарищ Хрущёв, конечно, дела никому нет. Тем более мне, — и нарком продемонстрировал свой характерный профиль. — Только знаешь, одна нестыковочка имеется в твоём досье.
— Это какая такая нестыковочка? — перешёл в контратаку Хрущёв. — В моей пролетарской жизни всё прозрачно, я от партии ничего не скрываю! Да, ошибался, да, был троцкистом, но раскаялся чистосердечно и вернулся на истинный большевицкий путь. Нет у партии ко мне претензий!
— Да я не об этом, — безразличным тоном возразил нарком и принялся не спеша закуривать. Хрущёв терпеливо ждал с бесстрастным выражением лица, но матёрому чекисту и стихийному психологу Агранову было видно, что спокойствие даётся ему не без труда.
С наслаждением затянувшись несколько раз, генеральный комиссар махнул рукой:
— А впрочем, пустое, не бери в голову, дорогой Никита Сергеевич. Скорей всего, мои сотрудники без должного усердия сработали. Поленились искать, разгильдяи. Всё, бывай здоров, поехал я. С письмами твоего бывшего кумира разбираться надо. Сам же подгоняешь…
Козырнув, он повернулся через левое плечо и сделал шаг к машине. Но тут уже Хрущёв схватил его за рукав.
— А не попусту ли ты своих подчинённых гоняешь, Яков Саулович? Может, я сам твои сомнения развею?
— Ну, попробуй. Видишь ли, сотрудники сколько ни старались найти шахту и рудник, на которых ты в поте лица трудился, да так и не сумели… Ни документов, ни свидетелей твоего пролетарского прошлого не обнаружили. Разве что набрались слухов, как бобики блох, что ты якобы внебрачный сын помещика Гасвицкого… Такое вот мутное пятно на твоей кристальной биографии.
Хрущёв потянул из кармана громадный носовой платок и стал промакивать лысину прямо через шляпу…
— Шляпу сними…
— Что?.. А, да, спасибо, Яша, — кивнул Хрущёв. — Устал, понимаешь, как собака. Московская парторганизация самая крупная в Союзе, забот невпроворот. Сплю по три часа в сутки…
— Никита, я тебе это по-дружески сообщил. В наблюдательное дело сведения не включены.
— В наркомат, сержант***! — скомандовал Агранов водителю, усевшись рядом. В отличие от Ежова, он не ездил на заднем сидении, а согнал туда порученца, потому что любил ясно видеть дорогу перед собой.
Политическая дорога просматривалась с каждым днём всё отчётливей. Нет, ничего хорошего ежовская власть не сулит. И в первую очередь лично ему, Якову Агранову: как ещё прикажете трактовать Колин приказ следить за ним? По мнению профессионала спецслужб, это могло быть отвлекающим манёвром, операцией прикрытия, внешним, так сказать, контуром. Что ни говори, Коля всё-таки кое-чему научился в НКВД — в смысле организации многоходовых и многослойных операций.
А раз так, почему умный человек не может пересмотреть свою позицию? Родственник ему «друг Коля»? Отец родной? Никто ведь Яшу не осудит, если ради благополучия страны он немножечко пожертвует личной дружбой!
___________________________________
*) ИНО — иностранный отдел (7-й отдел) ГУГБ, загранразведка.
**) Первый отдел ГУГБ — охрана руководящих партийных и советских работников.
***) Сержант госбезопасности — спецзвание среднего начсостава НКВД СССР, эквивалентное воинскому званию лейтенант в РККА.