Аннотация
Данный роман дает уникальную возможность читателю взглянуть на нашу недавнюю историю с иронией. Несмотря на то что процессы разгосударствления и приватизации советской собственности на селе протекали с разрушением сложившихся устоев не только государственного строя, но и тысяч судеб советских граждан, всегда есть место для иронии. И для истории. Ведь в романе содержатся фрагменты истины, которые натолкнут читателей обратить свой взор на наше недалекое общее советское прошлое, связанное с поднятием целины и последующим разрушением совхозов. Но, несмотря на такой по историческим меркам малый срок, оно уже требует от нас определенных осмыслений.
Все события и имена выдуманы, любые совпадения являются случайными.
Историко-ироничный роман
посвящается памяти моего отца…
Глава 1
— Тебя чему в институте учили? Урожая нет, комбайны по полю наперегонки носятся, воздух молотят, а ты им заработную плату как за рекордный урожай начисляешь. Меня директор за твой альтруизм в пользу трудящихся только что так отчитал, так голову намылил, что в нашей общественной бане воды не хватит отмыться.
Главный агроном совхоза «Путь коммунизма» Торгын Раскатов был сильно взволнован и не находил себе места. Меряя крупными шагами свой кабинет, он выговаривал сидящему на стуле молодому человеку лет двадцати пяти.
— Ты лучше в поле выехал бы, посмотрел, какой урожай зерновых мы получили, — обратился Раскатов к нему.
— Был я в поле, хотя в круг моих функциональных обязанностей это не входит, — резко ответил тот.
Молодой человек, а это был специалист совхоза «Путь коммунизма» Дархан Буратайев, встал со своего стула и подошел к окну. Недавний выпускник сельскохозяйственного института Дархан уже как год работал старшим экономистом в родном совхозе, но до сих пор не мог разобраться в хитросплетеньях местного управления.
С отличием окончив институт, Дархан иногда терялся перед простыми, казалось, ситуациями. Вот и теперь он не мог понять, почему директор совхоза «Путь коммунизма» Арип Дарибаев с претензиями по начислению заработной платы работникам зерноуборочной бригады обратился не к нему, а к главному агроному.
Торгын Раскатов был мужчиной средних лет, высокого роста и со вспыльчивым характером. Этот характер не раз подводил его, когда в качестве последнего аргумента своей правоты он пускал в ход свои кулаки. Но, так как это происходило нечасто и на некоторое время повышало производительность труда механизаторов, директор совхоза с пониманием относился к специфичному методу организации труда агронома и не спешил с ним расставаться.
Но Дархана это не волновало. Выросший в селе среди уличной шпаны, он с детства усвоил, что, если хочешь, чтобы тебя уважали, нужно на удар отвечать ударом, а там будь что будет. Или не будет. В общем, главное — ответить.
И сейчас, стоя у окна, с высоты второго этажа совхозной конторы он наблюдал, как вдалеке, около продуктового магазина собирались сельчане и о чем-то беседовали между собой.
Одни из них заходили в магазин, другие выходили. Жизнь шла своим чередом, казалось, ничто не могло нарушить устоявшийся годами быт этих людей.
С получением независимости Казахстан стал выстраивать свою экономику. Но путь этот был тернист и труден. Огромная инфляция, когда люди засыпали с одними ценами, а просыпались при других, вызывала у населения икоту и отторжение новых реформ. Но вместо того, чтобы заявить об этом громко и прямо, они стали просто приспосабливаться к ним. Вот и сейчас люди, не доверяя быстро обесценивающимся деньгам, перешли на натуральный обмен.
С другой стороны, разрыв экономических связей и отсутствие необходимых комплектующих с запасными частями, ранее производимых в разных концах необъятного Советского Союза, приводили к остановке целых производств. Люди лишались работы и, соответственно, обычного уклада привычной жизни.
Эта сельская идиллия постсоветского периода притягивала взгляд и завораживала. У Дархана защемило в груди. Он понимал, как мираж в полуденный зной околдовывал и вводил в заблуждение усталого путника, так же обманчиво было это спокойствие.
В стране давно бушевали холодные ветра перемен, и грозовые тучи зловеще сгущались над этим, еще не тронутым глобальным кризисом сельским мирком. Но скоро ледяным дождем перемены постучатся в двери и окна домов, смывая последние остатки идиллической жизни.
Сельчане пока даже не подозревают о скорых изменениях в их судьбе, продолжая безмятежно смотреть на мир не испорченными деньгами глазами. Пока их мир ограничивался своей деревней, улицей и домом, капитализм им казался чем-то далеким, нереальным и нестрашным.
Раскатов подошел к окну и положил руку на плечо Дархана.
— Дархан, извини, погорячился. Но и ты пойми, меня директор так обласкал, что и вспоминать не хочется. И я его понимаю. Платежи задерживаются, денег на расчетном счете нет, надеялись на урожай, а он не уродился. Вот начислил заработную плату комбайнерам, а из каких денег платить будем, ты подумал?
Дархан отвел взгляд от улицы и повернулся к Раскатову.
— Выходит, комбайнерам не стоило начислять заработную плату? Пусть бесплатно поработают? — ответил он вопросом на вопрос.
— Никто не говорит, что люди должны работать бесплатно, но заработная плата должна зависеть от результата, а его нет, — возразил Раскатов.
— Но ведь люди не виноваты в этом, они работают с утра до вечера и полностью выполняют то, что им говорят, в том числе и ваши указания, — продолжал не соглашаться Дархан.
— Намекаешь, что это я виноват в отсутствии урожая?
В голосе главного агронома появились угрожающие нотки.
— Торгын Есминович, если бы я считал вас виноватым, то так прямо и сказал бы. Но вы должны согласиться, что не все сделали для получения приемлемого урожая. Отсутствие дождей сильно повлияло на рост посевов, но ведь и технологии выращивания зерновых не соблюдались.
— Да что ты понимаешь в технологиях! — в сердцах воскликнул главный агроном совхоза.
Раскатов встал со стула и снова стал мерить шагами свой кабинет. Имея более двадцати лет опыта работы на земле, он считал, что лучше его мало кто разбирается в земледелии, и выслушивать критику, тем более, по его мнению, от какого-то молокососа, было выше его сил.
— Да что ты понимаешь! — повторил Раскатов. — У меня весной на посевной из-за отсутствия топлива работал только один трактор. Как, по-твоему, мы могли уложиться в оптимальные сроки? А удобрения? Их ведь тоже нет.
— А что район? — спросил главного агронома Дархан.
— Обращался я в райсельхозуправление. Просил помочь удобрениями, запасными частями. Так у них один ответ: «Фонды отсутствуют, выкручивайтесь сами». И ты будешь мне говорить теперь о технологиях? — Раскатов ударил ладонью по столу и вонзил свой взгляд в старшего экономиста совхоза «Путь коммунизма».
Дархан не стал отводить свои глаза, но, понимая, что не прав, решил извиниться. Но главный агроном его опередил.
— Что с заработной платой комбайнеров будешь делать? — спросил он Дархана. — Имей в виду, если урожая не будет, а его не будет, можешь мне поверить, директор совхоза сказал, что из своей заработной платы будем платить.
Дархан в ответ рассмеялся.
— Торгын Есминович, вы когда в последний раз деньги в руках держали? Я вот свою заработную плату уже полгода не вижу. Так что, если надо будет, отдам их комбайнерам, но менять ничего не буду.
Поняв, что надавить не получается, Раскатов решил зайти с другой стороны и попытаться разжалобить Дархана.
— Вот ты холостой и можешь позволить себе отдать свою заработную плату, а у меня семья. Как, по-твоему, могу я себе позволить так же легко относиться к деньгам?
Раскатов вплотную подошел к Дархану и, оглядываясь на дверь, доверительно сказал:
— Дархан, не зря ведь тебя за глаза называют профессором, придумай, как решить этот вопрос. Директор от нас не отстанет, заработную плату, может, и не заберет, но на каждой планерке как первоклассников отчитывать будет. Нам это надо?
— Торгын Есминович, вы не переживайте, — стал успокаивать главного агронома Дархан. — Ответственность за начисление заработной платы комбайнерам я беру на себя, но пересматривать ничего не буду. Не скрою, есть разные методики и нормативы начисления заработной платы, и я могу на законных основаниях уменьшить суммы начисляемых заработных плат. Но одного не могу понять: почему директор совхоза и вы так беспокоитесь. Денег на руки они все равно не получат, все бартером по завышенным ценам с совхозного склада выберут. А что не выберут, то инфляция съест.
— Ладно, поживем — увидим, — нехотя согласился главный агроном Раскатов.
Глава 2
Широка и безбрежна казахская степь. Покрытая ковылем и седой стариной, необъятна она была и прекрасна. Как огромный накрытый под бездонным синим небом достархан, была щедра она к своим сыновьям, многие поколения которых прошли перед ее глазами. Тысячи поколений номадов веками кочевали по ее бескрайним просторам. И не было для них прекрасней земли. И жили они в гармонии с ней, как единый организм, как симбиоз степи и человека. Но в пятидесятые годы двадцатого века вздыбилась казахская степь, взревела гулом тракторов и изошла криком от ран, нанесенных тысячами плугов.
Пытаясь защититься, насылала степь на людей пыльные бури, ураганы и проливные дожди. Но ничто не могло сдержать человека в его стремлении покорить эти девственные земли. И дрогнула степь под натиском технического прогресса, покорилась силе людской. Но что-то нарушилось в отношениях человека и степи, та невидимая нить, пуповиной связывавшая кочевника с землей, истончилась и не могла больше питать номада своей материнской любовью.
И раздвоилась душа казаха. Работая ли в поле, обедая ли за своим достарханом, отдыхая ли в саду, мимолетно, невзначай набегала, как тень, тревога на лицо, и, казалось, еще немного, и он распознает эту боль, успеет схватить ее, но тщетно. Она снова по-прежнему ускользает от него. И только выходя на степные просторы и чувствуя терпкий запах полыни, его душа находила покой.
Вот и сейчас бригадир первой полеводческой бригады Салык Витеев испытывал противоречивые чувства. Направляясь к полевому стану, который находился в семи километрах от центральной усадьбы, коим являлся совхоз «Путь коммунизма», бригадир на стареньком уазике выехал на степные просторы, сплошным ворсистым ковром уходящие за горизонт.
Но ковер был полосатым, скорее, даже пятнистым, как кошма, расстеленная в юрте бедного кочевника. Распаханная как шахматная доска степь когда-то чередовала полосы зерновых, кукурузы и многолетних трав. Только истощенная земля уже не могла родить богатый урожай. А засушливое лето с редкими, малосильными дождями и пыльными бурями только усугубило ситуацию.
И сейчас между редкими, слабыми от нехватки влаги и питательных веществ колосьями пшеницы вымахали сорняки. Казалось, степь пытается отвоевать у человека и вернуть обратно свои земли. А учитывая, что природные условия и экономическая ситуация в стране становились все хуже, то вернуть их она сможет уже в ближайшее время.
«Какой парадокс! — думал Салык. — До чего надо было довести природу, что чем хуже становится человеку, тем лучше становится ей».
Подъехав к полевому стану, бригадир посмотрел на часы. Подошло время обеда. Выйдя из машины, он сразу направился на кухню, которая представляла собой небольшое помещение из белого силикатного кирпича.
— Тормозки с обедом приготовили?
Свой вопрос бригадир адресовал стоявшей у газовой плиты женщине.
— Компот осталось долить, и будет все готово, — громким, командным голосом, словно не на полевом, а на военном стане, ответила она.
— Удивляюсь все твоему голосу, — промолвил Витеев. — С таким голосом в армии бы служить, а не столовой заведовать.
— А что, не отказалась бы. Я женщина одинокая, мне ласка нужна. Кругом, казалось бы, одни мужики, но от них даже слабенького комплимента не дождешься, — задорно ответила она.
— Заведи своего, персонального. И будет тебе ласка в знойные ночи, — предложил бригадир.
— Не будет. Они как только узнают, что у меня четверо детей, так сразу какие-то срочные дела появляются. Бегут, и водкой с бешбармаком не остановишь.
Открыв холодильник, она достала трехлитровую банку с охлажденным компотом, неспешно налила в кружку, на которой по-прежнему радостно улыбался олимпийский мишка, и поднесла бригадиру.
— Выпей, жарко сегодня.
— Спасибо, Айсулу, — поблагодарил Салык.
Выпив компот и утолив жажду, он передал кружку обратно.
— Еще налить? — спросила Айсулу.
— Нет, спасибо. А где Раушан?
— А чем я тебя не устраиваю? — игриво спросила Айсулу бригадира.
— Наверное, носом, — произнесла, входя в столовую, Раушан. — Салык Мухитович, вы можете сказать, откуда у типичной казашки, родившейся и выросшей в казахской степи, кавказский нос? — шутя, спросила она у бригадира.
— Нос я еще могу объяснить. Такие же носы к нам каждый год в село на шабашку приезжают. Но мне интересно, откуда у нее, вернее, от кого у нее такие толстые губы а-ля Африка, — в тон ей ответил Салык.
На стане полеводческой бригады Айсулу и Раушан работали вместе третий год. Подтверждая закон противоположностей, они хорошо ладили между собой.
Айсулу была женщиной сорока лет, высокая, смуглая, с крупными чертами лица и тела. Рано овдовев, она одна растила четверых детей и за неполные десять лет успела сменить не меньше десяти рабочих профессий. Нет, она не искала легкой работы. Понимая, что ей надо поднять и поставить на ноги своих детей, она с легкостью бралась за любую работу. И любая работа спорилась в ее руках. Зная это, ее привлекали к работе штукатурить и белить стены на стройке новых домов, в комбикормовый цех дробить зерно, на ферму доить коров. А последние три года она с весны по осень работала поваром в полеводческой бригаде.
Раушан была противоположностью Айсулу. Невысокий рост, тонкая талия и карие большие глаза, по-детски смотревшие на окружающий мир, могли любого ввести в заблуждение. Казалось, она случайно оказалась в столовой, вроде как проезжала мимо и зашла покушать. Но, приглядевшись внимательно, можно было заметить морщинки вокруг глаз, тщательно скрываемые тональным кремом, и сникшие книзу под тяжестью своих лет уголки тонких губ.
Внешне они были разными, но была у них одна общая черта в характере. Их трудно было обидеть. Простые в общении, они любили пошутить и ни на кого не держали зла. Но и был у них один большой недостаток: уж очень они любили посплетничать. Однако если знать, что большинство женщин уже рождаются с этим недостатком, то и пороком это, можно сказать, не считается вовсе. А при правильном подходе данный недостаток можно было преобразовать в неиссякаемый источник информации.
Вот и Витеев, ежедневно общаясь с ними, был в курсе всех событий, происходящих в совхозе «Путь коммунизма».
— Салык Мухитович, думаю, родословная Айсулу, как и она сама, лет двадцать уже никому не интересна, — Раушан подошла к столу и присела возле бригадира. — Вы лучше скажите, правда ли, что директор уволил главного агронома?
— Откуда такие сведения? — ответил вопросом на вопрос бригадир.
— Люди говорят, а они, как правило, не ошибаются, — ответила Раушан.
— Но могут заблуждаться. Айсулу, а ты что слышала? — повернувшись к ней, спросил Салык.
Айсулу, долив компот и закрыв последний тормозок с обедом, не спеша подошла к столу и присела рядом с Раушан.
— Давайте вам супчика налью, время-то обеденное, — предложила она бригадиру.
— Нет, спасибо, Айсулу, я сначала комбайнерам обед отвезу. Ну, так что там народ говорит?
— Говорят, что сегодня утром директор после планерки у себя в кабинете ругал главного агронома за плохую работу нашей бригады и уволил его без выходного пособия. И старшего экономиста Дархана тоже хочет уволить за то, что с цифрами что-то напутал.
— Но мы Дархана не отдадим, — вмешалась в разговор Раушан. — Если надо, мы все за него заступимся. Прошли те времена, когда нам рты затыкали.
— Кто это — мы? — смеясь, спросил Салык у Раушан.
— Я, Айсулу, наши ребята-комбайнеры, ведь это из-за нас он пострадал.
— Народ и про это уже знает? — спросил бригадир.
— Народ и про это знает, и не только, — вмешалась в разговор Айсулу. — Хотите узнать, что люди про вас говорят?
— Нет, Айсулу, — продолжая смеяться, ответил бригадир, — давайте ограничимся главным агрономом и старшим экономистом. Я вас обрадую, остаются они работать, не увольнял их директор. Был разговор на повышенных тонах, не отрицаю. Но когда у нас тихо разговаривали? Попробуй вежливо поговорить, за дурачка примут. Менталитет у нас такой. Начнешь слова подбирать в разговоре и видишь, что люди тебя не понимают, да и сам забываешь, что хотел сказать. Вот и получается, разговор есть, а смысла в нем нет.
— А мне наш экономист нравится, он такой вежливый, начитанный, а главное, молодой и холостой. Жаль, что его не уволили. Мы бы заступились за него, и я бы взяла его на поруки, — шутливо расстраиваясь, произнесла Раушан.
— Он молодой, да ты старая, — подыграла подруге Айсулу. — А на поруки его и без тебя есть кому взять.
— Кто такая, почему я не знаю? — проявляя неподдельное любопытство, спросила Раушан у Айсулу.
Понимая, что женщины сейчас приступят к своему любимому делу, и не желая принимать даже косвенное участие в обсуждении очередной порции сплетен, бригадир не спеша поднялся со своего места и стал грузить тормозки с обедом для комбайнеров в свой старенький уазик. Уходя, он остановился у дверей и, обернувшись к увлеченным последними деревенскими слухами женщинам, произнес:
— Забыл сказать: на совхозный склад по бартеру импортные вещи завезли. Какие — не могу сказать, но моя жена как услышала, так все бросила и сразу за ними убежала.
Бригадир солгал, говоря, что забыл о завозе на склад товаров народного потребления. Такое нельзя было забыть. Это уже было на уровне рефлекса, который вырабатывается в процессе семейной жизни.
Жизнь при социализме с ее всеобщим дефицитом и постоянным спросом на товары народного потребления не оставляла мужчинам другого выбора, если они хотели сохранить свой брак.
Салык состоял в браке уже двадцать пять лет, поэтому прекрасно представлял, что последует за его словами.
Пользуясь состоянием аффекта, в который впали Айсулу и Раушан, не оборачиваясь, он быстро прошел к своей машине, сел за руль и тронулся в сторону видневшихся вдалеке комбайнов.
Глава 3
Совхоз «Путь коммунизма» вырос в казахской степи во времена поднятия целины и представлял собой обособленный мирок, в котором переплелись судьбы людей многих национальностей. За десятилетия коллективной жизни грани между ними, остро выпиравшие в первые годы, пообтерлись и округлились. И как в детском конструкторе, волею судьбы и коммунистической партии пазлы встали на свои места. Получилась новая конструкция советского казахстанского общества.
Эта конструкция, выстроенная на основе интернационализма, общности целей и веры в светлое будущее, должна была стать стальным хребтом коммунизма.
Коммунизм не построили, а советское общество, казавшееся не подверженным изменениям вековым монолитом, дало трещину. Не выдержало под напором политических и экономических перемен. В итоге не стало этой страны.
Как оказалось, простые человеческие желания, которые были положены на жертвенный алтарь ради светлого будущего, не были выхолощены советской идеологией и подспудно тлели под слоем идейного пепла.
Люди, выйдя из душного здания под названием Советский Союз, вдохнули свежий воздух, и он опьянил их. Потом наступит горькое похмелье, когда люди поймут, что свобода выбора — это не только праздник, но и большая ответственность. Что новый мир, в который вступали народы бывшего Союза Советских Социалистических Республик, не был благотворительной организацией. За все надо было платить, в том числе и за свободу.
Придет понимание, что демократия хороша, когда в доме у тебя тепло, дети одеты, а на столе большой поднос дымящегося ароматного бешбармака. И тогда на смену политическим лозунгам придут экономические требования.
Но это потом, а сейчас люди продолжали жить своей обычной жизнью, но уже без руководящей и направляющей линии партии. Как и раньше, односельчане живо занимались своими делами, ходили в гости друг к другу, помогали соседям и с интересом наблюдали, как после краха социализма трансформировалось и менялось в рыночных условиях сознание бывших коммунистов.
Салык не был партийным человеком, поэтому созидал без излишнего рвения, но добросовестно. Не раз был отмечен дипломами, ценными призами и наградами за успешный труд и вклад в построение социализма. Но человеком новой формации не стал. В былые времена его, скорее всего, раскулачили бы и отправили на север моржовый клык добывать да тюлений жир топить. Но не успели, ему повезло родиться позднее периода раскулачивания тружеников села.
Сейчас Салык подумывал о своем крестьянском хозяйстве, но не решался. В отличие от кабинетных реформаторов он понимал, что не потянет. Ведь выращивать десять голов коров в своем сарае на совхозных кормах — это одно, а работать самостоятельно, обеспечивая полный цикл сельскохозяйственного производства, — совсем другое. Особенно если работаешь в зоне рискованного земледелия.
Задумавшись, Салык и не заметил, как доехал до места, где должны были обедать комбайнеры. Обычно они обедали в помещении столовой полевого стана. Но в те дни, когда проводили уборку зерновых на дальних полях, бригадир отвозил им обед на своей машине. Так он экономил время комбайнеров и, главное, горюче-смазочные материалы, недостаток которых ощущался с каждым днем все сильней и сильней. И в этот раз, загрузив в машину тормозки с обедом, он стал держать путь к дальним полям.
Подъехав к кромке поля, Салык остановил машину и стал дожидаться комбайнеров, которые, завидев бригадира, заканчивали свой прогон и направляли свои комбайны в его сторону.
Первым подъехал Петро, балагур и весельчак. Сын первоцелинника, прибывшего в казахские степи с первой волной, стал одним из первенцев нового целинного совхоза. Жизнь среди людей разных национальностей и различных культур не могла не отложить свой отпечаток на его характере. В нем вполне гармонично уживались казахское радушие, татарское благоразумие, немецкая обстоятельность, русский оптимизм и украинское жизнелюбие.
С детства в свободное от учебы время он бегал к отцу в машинно-тракторную мастерскую и помогал ремонтировать технику. Петро любил возиться с тракторами и безумно радовался, когда разрешали садиться за руль машины. И не было тогда для Петра большего счастья и авторитетнее отца человека.
В один миг пролетели школьные годы, служба в советской армии, и вот Петро уже сам стал отцом и опытным механизатором.
Комбайнеры, неспешно заглушив комбайны у кромки поля, направлялись к бригадиру. Каждый брал свой обед, и тут же на земле кто как мог, удобно устраиваясь, приступали к своей трапезе.
Салык не стал торопить события своими вопросами. Пускай поедят вначале, думал он. Да и спрашивать было не о чем. На все вопросы он и так знал все ответы. Тем более комбайнеры в последнее время приобрели привычку на вопросы отвечать вопросами.
И хорошо было бы, если бы только они. Все население совхоза «Путь коммунизма» стало только задавать вопросы. Со стороны могло показаться, что взрослое население села моментально превратилось в детей-почемучек. Встречаясь на улице, в конторе или в поле, они только и говорили «почему», «зачем», «когда». А особенно часто стали произносить «кому это надо».
Меняться могла только тема разговора, а вопросы были одни и те же. И завершали свой разговор всегда одинаково: «Кому это надо?!» И неважно, о чем они говорили, главное для них было задать друг другу вопросы и разойтись, при этом важно завершая свои вопросительные беседы фразой «кому это надо». И уже трудно вспомнить, когда эта вопросительная фраза стала утвердительной.
Вот и сейчас Салык не спеша ждал, когда комбайнеры съедят свой обед, удобно устроятся и начнут задавать свои вопросы.
Первым закончил обедать Адильбек. Это был механизатор невысокого роста, худощавый и с лицом подростка с морщинистой кожей. Однако малый рост и незначительный вес никак не сказывался на его аппетите. Ел он быстро и много. Больше он мог только выпить. А пил он не только чай или компот. Компот, кстати, Адильбек не любил. Вот и сейчас, выплеснув остатки компота на землю, задумчиво смотрел, как муравей выкарабкивается из невесть откуда взявшейся сладкой лужицы. Затем повернул голову к бригадиру и спросил:
— Как дальше жить будем, бригадир?
Салык насторожился. По своему опыту он знал: если начали спрашивать про жизнь, то это надолго. Разговор мог быть о чем угодно, но всегда бестолковый и бессмысленный. Поэтому он сразу решил пресечь его на корню.
— Ты брось здесь про жизнь свою спрашивать. Лучше скажи мне, почему плохо работаешь? С самого утра час работаешь, два стоишь, — строго спросил его Салык.
— Технику берегу, — огорошил он своим ответом бригадира.
— Что ее беречь-то? На ней работать надо. Пока погода хорошая установилась, нужно успеть зерновые убрать.
— Не скажи, бригадир. Я вот каждый день план даю? Даю, — сам же ответил себе Адильбек. — А то, что свыше плана, кому это надо? — философски завершил он.
— Как кому это надо! — опешил бригадир. — Если так рассуждать, то мы тут и до снега не управимся, — громко ответил бригадир, привлекая внимание остальных комбайнеров.
— Бригадир, ты не прав, — подключился к разговору Петро. — Урожай в этом году жидок, набора нет. Раньше рожь колосок к колоску стояла, а сейчас ее на поле искать приходится. Зря только топливо жжем.
— А откуда ему быть, урожаю-то? — присоединился к разговору Роман.
Это был, как и Петро, комбайнер-первоцелинник во втором поколении. Отец его по комсомольской разнарядке еще в середине прошлого столетия прибыл в казахские степи целину поднимать, так и остался. Женился на такой же первоцелиннице, поставил дом, завел хозяйство. Здесь родились и выросли пятеро его детей, один из которых и пошел по его стопам. Роман был одним из самых опытных механизаторов и передовиков производства.
— Технологию надо было выдерживать и всю работу вовремя проводить. Вовремя вспахать землю, вовремя посеять, вовремя удобрения внести, вовремя снегозадержание сделать, чтобы влага в земле была. А мы не то что вовремя — вообще не делали. Разве только что было это, и посеяли кое-как, да и то в оптимальные сроки не уложились. Вот и результат получили, который бы лучше не получали. Но раз он есть, теперь хочешь или не хочешь, а убирать надо, — добавил Роман.
— Только кому это надо? — прибавил Адильбек.
— Ну вот что, вы бросьте эти разговоры, — не выдержал бригадир. — Хлеб надо убрать весь. Много или мало — это не вам решать. Ваше дело его собрать и вывезти на зерновой ток. Вот и занимайтесь.
— Правильно, — поддержал бригадира пожилой комбайнер Эльдар. — У совхоза должен быть свой хлеб. Времена нынче тревожные. Советского Союза больше нет, развалился. Теперь новое государство создаем. Как получится, неизвестно. А с хлебом не пропадем. У меня дочь в городе живет. Пишет, что все у них дорогим стало. Каждый день цены в магазинах меняются. А то и каждый час. Встанешь в очередь — одна цена на товар, а подойдет твоя очередь — уже другая.
— И что, покупает товар? — спросил Роман.
— Покупает, если денег хватит, — ответил Эльдар. — Люди-то привыкли уже, что цена все время растет.
— Берут, а куда деваться? Кушать-то хочется, — снова присоединился к разговору Петро. — У меня сестра в городе живет, так то же самое говорит. На цены никто не смотрит. Пока есть что и на что покупать — покупают. Все равно завтра будет дороже. Деньги уже ничего не стоят. Главное — товар. А некоторые магазины и вовсе денег не берут.
— Как не берут? — оживился Адильбек. — Что, бесплатно дают? — спросил он Петра.
— Ага, жди, бесплатно только отбирают, — вместо Петра ответил Роман. — Рэкет называется, не слышал про такое?
— Нет, бесплатно не дают, — продолжил Петро. — Только меняются — товар на товар, у них это бартер называется.
— Воровство это называется, а не бартер, — задумчиво произнес Салык.
Все комбайнеры одновременно посмотрели на бригадира.
— Да, можете называть обменом, бартером, а все равно это воровство. Вот за один бензовоз с топливом совхоз отдает десять коров. За деньги бензин не купишь, да и денег у совхоза нет. А бензин нужен, поэтому берешь его задорого. А запасные части к тракторам, комбайнам тоже недешево обходятся. И за все скотом рассчитываемся.
— Поэтому, бригадир, не стоит так много работать. Технику надо беречь и топливо экономить, — подвел свою черту словам бригадира Адильбек. — А то так скоро и скота на обмен не останется. Как жить потом будем?
— По миру пойдем, — отрезал Салык. — В буквальном смысле. Мир большой, стран много. Вот еще пятнадцать новых стран образовалось. Слышали? А еще немцы своих соотечественников в Германию зовут на постоянное место жительства. Израиль к себе приглашает. Так что работать надо, а там видно будет.
— Видно не будет, — не унимался Адильбек. — Я не еврей, поэтому в Израиль меня не пустят. Да и немцем не повезло родиться, так что и Германия меня не ждет. Я казах, значит, и жить мне в Казахстане. Да я и не против этого. Меня здесь все устраивает. Я даже в город не хочу. Душно мне там. Поэтому скот я поберегу. Какой же я буду казах без скотины? Это все равно что оленевод без оленей или комбайн без жатки. Работать можно, но смысла в нем нет.
— Если закончили обедать, давайте, беритесь за работу, — скомандовал бригадир, посмотрев на часы. — В недельный срок мы должны завершить уборку зерновых и приступить к уборке подсолнечника. Вопросы есть?
— Бригадир, рано еще к уборке подсолнечника приступать, выждать надо, — посоветовал Эльдар.
— Ничего, нашими темпами уборки не только подсолнечник поспеет, но и всходов озимых дождаться можно будет, — ответил бригадир.
— Но у нас же нет озимых, — опешив, произнес Эльдар.
— Вот именно, озимых нет, но мы дождемся, — ответил бригадир и направился к своей машине.
Глава 4
Надвигался вечер, и улицы совхоза «Путь коммунизма» постепенно наполнялись ежедневной сутолокой и привычной суетой. Вечерняя алая заря огромной массой неумолимо надвигалась на деревню, неся с собою запахи свежескошенной травы вперемешку с вековой дорожной пылью. Пылью, которая появилась вместе с целиной, но сейчас так прочно обосновавшейся, что казалось — она была всегда, как и суета людская. А ведь до прихода людей на железных конях степь цвела и радовала номада, который плыл по бескрайнему морю степного разнотравья на своем коне и пел свою бесконечную, как сама степь, песню.
И казалось, нет этой песни конца, и радость его будет, как и степь, бесконечна. Но все рано или поздно заканчивается. Вот за него и решили, что ему будет лучше, определили его путь, очертили мир, в котором, как на привязи, ходить теперь ему многие годы по кругу.
Но и эти годы пройдут, и снова взлетит номад на крыльях свободы над родной землей, и память предков вернется к нему. А вместе с памятью вернется былое величие, когда слово «казах» витало над безбрежной степью, вызывая уважение врагов и питая силой его друзей.
Все было в прежней жизни казахов. И размеренная жизнь с мелодией домбры. И звонкий смех детворы, беззаботно играющей возле готовящей им ужин матери. Но были и годы смут и волнений, заканчивавшихся гибелью тысяч соотечественников. Приходилось воевать за землю, за скот, за свободу и собственную жизнь.
Казахи стойко переносили судьбы своей тяжелые лишения, но никогда не теряли веры в свое предназначение и в будущее, в котором им будет тепло и уютно. Как волчонок, попавший в бурный весенний поток талой воды, продолжает биться из всех сил, чтобы выплыть на скользкий глинистый берег, так и номады бились, напрягая все свои силы, чтобы выжить в этом жестоком мире.
Чтобы стать могучим волком, маленький волчонок должен терпеть и не сдаваться. Так и казахи, чтобы стать хозяевами своих бескрайних степных просторов, высоких гор и полноводных рек, должны были стойко переносить тяготы своей судьбы и биться за свою свободу до конца, пока есть силы. А если они иссякнут, то духи их великих предков помогут им. Ведь эта Роза в духов своих предков не раз выручала казаха в его прошлой жизни, не раз убивала его и снова возрождала. Поэтому он мог забыть живых, но мертвых никогда. Они всегда были с ним. Плохо ему — духи предков давали силу, когда хорошо — разделяли его радость.
И сейчас, когда в воздухе уже явно ощущались ветры перемен, несущих людям то ли новые невзгоды, то ли новые отрады, казах был также беспечен и спокоен, словно его ласкал нежный морской бриз.
«К чему волноваться?» — думал казах. Духи предков помогут ему, когда придет время. А если они не помогут, тогда и вовсе не стоит тревожиться. Ведь если даже духи предков не смогут помочь, значит, это невозможно. Значит, так тому и быть.
Только не знает казах, что такое фатальное отношение к своей судьбе в будущем не раз обернется против него.
Глава 5
Директор средней школы Коктай Машриков, обдумывая планы следующего дня, не спеша шел домой. День выдался тяжелым. Новый учебный год только начался, но, казалось, он и не заканчивался. Ремонт классов не завершен, да и не мог быть закончен, поскольку и не начинался. Необходимые для этого деньги на счету школы давно отсутствовали.
Еще весной руководитель районного отдела образования Мальвина Кусанова обещала перечислить средства на текущий ремонт школы, но, видимо, забыла отдать соответствующее распоряжение. А напомнить ей об этом Машриков не решался. Боялся. Ведь за такую инициативу он мог лишиться заработной платы, которую Коктай, как и весь педагогический коллектив, последний раз получал в мае перед самым окончанием учебного года.
Тогда это сильно поспособствовало тому, что последний школьный звонок прошел в приподнятом настроении. Родители учеников, пришедшие в школу поздравить с завершением учебного года, заметили, как странно улыбчивы были в этот день учителя, как вежливо их встречали и душевно провожали. И не знай тогда, что только накануне учителя получили задержанную с марта заработную плату, то могли бы подумать, что они были очень рады избавиться как можно скорее от своих учеников и их родителей, закрыть на большой амбарный замок дверь школы и отправиться в очередной отпуск.
Однако, если это и так, учителей нельзя было винить в этом. Казалось, вся страна стремилась быстрее избавиться от прошлого, завершить настоящее и отправиться в отпуск, вернувшись из которого оказаться в светлом будущем. Но, вернувшись из отпуска, они увидели те же небеленые стены, некрашеные полы, протекающую после каждого дождя крышу. А вместо светлого будущего их встречала в виде большого светлого пятна выцветшая от солнца и ветра парадная дверь школы.
Теперь у Машрикова не было выбора. Если он хотел подготовить школу к зиме, ему придется ехать в районный центр Алтынтобе на поклон к руководителю районного отдела образования и напомнить о прежнем обещании. Только надо было определиться, что с собой взять в качестве презента: достаточно ли будет бутылки коньяка в качестве напоминания и старых своих заслуг или все же подстраховаться и взять к коньяку коробку шоколадных конфет.
Этого должно хватить. Ведь Мальвина Кусанова сама любила про себя говорить, что женщина она непривередливая. Ей много не надо. Достаточно и немного. Но часто.
«Лучше бы она себе мужа нашла, глядишь, и нам, директорам школ, легче было бы. Только кто же в здравом уме на таком крокодиле женится? — ухмыльнулся про себя Машриков. — Решено, завтра еду, — решил директор школы, переступая порог своего дома. — Но вначале зайду к директору совхоза Дарибаеву и попрошу помочь. Ведь он и раньше помогал школе. Правда, при этом директор совхоза всегда сопровождал свою помощь комментариями о судьбе непутевого сына моей матери и извилистом жизненном пути моего отца. Но все же помогал, не прося ничего взамен. В отличие от Кусановой. А сейчас это главное. Если удастся убедить руководителя районного отдела образования предоставить средства, а директора совхоза выделить фонды в виде необходимых материалов, то еще можно было бы успеть провести ремонт школы к началу отопительного сезона».
Жена директора школы в ожидании мужа приготовила ужин и выставила его на стол.
— Мой руки и садись ужинать, — пригласила она его к столу, прекрасно зная, о чем он сейчас думает, но не подавала вида.
«Сам расскажет, если захочет, — решила она. — А то снова скажет, что вмешиваюсь в его дела».
Хотя какие у него могут быть дела? Вот у директора совхоза были дела, и у главного зоотехника совхоза были дела, и у прораба совхоза были дела. Уж она, будучи секретаршей в приемной Дарибаева, прекрасно об этом была осведомлена. Как и о том, что у каждого из них, помимо своих дел, были общие дела. Такой степной мини-синдикат добрых дел. Их так в деревне и называли — добродельцы. И чем хуже складывалась экономическая ситуация в совхозе, тем больше добра делили они.
Понимание того, что на всех не хватит, только ускоряло процесс деления. Имущество совхоза, как простейшие в микроскопе, прямо на глазах делилось и уползало. И почему-то в основном в темное время суток, за закрытыми занавесками и при приглушенном свете. Видимо, при дневном свете им делиться было несподручно.
Машриков не спеша вымыл руки и прошел к столу. Продолжая сосредоточенно думать о чем-то своем, машинально принялся за ужин. Внезапно, словно вспомнив, что не один, он поднял свой взгляд от тарелки борща.
— Я завтра еду в районный центр. Мне надо в отдел образования по поводу ремонта школы, — произнес он.
Айнаш — так звали его жену — внимательно посмотрела на мужа, но не сказала ни слова. За годы совместной жизни она хорошо изучила и понимала, что еще не время включаться в беседу. Пока это только мысли вслух. Мысли человека неуверенного, временами слабого, но самолюбивого.
Зато не самовлюблен, как ее непосредственный руководитель Арип Каирович и к тому же не глуп, подумала она. А то, что он самолюбивый — это даже хорошо, такого не сломаешь. А гнуть можно. Только аккуратно, так, чтобы даже не догадался. Хотя чего бояться? Ему его же самолюбие не позволяет понять, что им манипулируют, направляют, а где-то даже играют.
Временами у Айнаш возникали подозрения, что муж догадывается о том, как она пытается скрытно им управлять, и только делает вид, позволяя ей думать, что она управляет им. Но даже если это и так, Айнаш это вполне устраивало. Ведь семья — это не поле битвы, а, скорее, сцена. И у каждого своя роль и свой сценарий. В своей семье у нее главная роль, она здесь прима. А если муж — сценарист, она не возражает. Главное, чтобы свои пьесы он писал только для нее.
— Как думаешь, она меня примет? Тем более я ведь не с пустыми руками к ней приду, — словно советуясь, спросил жену Машриков.
— Не думаю, — не сразу, выдержав паузу, ответила Айнаш.
Директор вопросительно взглянул на жену.
— Аргументируй, — не выдержав, попросил Машриков жену.
Айнаш рассмеялась.
Коктай сам уже понял, что сморозил глупость. Без знака уважения в виде бутылки дорого коньяка Кусанова уже давно никого не принимает. Коньяк являлся пропускным билетом к телу руководителя, вернее, местом на галерке, с которого можно было созерцать это тело и пытаться знаками, завернутыми в дорогую упаковку, привлечь к себе внимание. У кого-то это получалось с первого раза, у кого едва с пятого. Кому как повезет.
Везло не всем. И теперь они уже не директора школ, а в лучшем случае рядовые преподаватели. Ввиду этого большинство директоров школ старались лишний раз не беспокоить это тело своими просьбами, а справляться своими силами и силами рядовых, бесправных преподавателей.
— Ну, тогда слушай, — Айнаш налила себе в пиалу горячего цейлонского чая, взяла свою любимую шоколадку «Мишка на Севере», села поудобнее и начала свой рассказ: — Сегодня мне в приемную позвонили из администрации района и попросили соединить с директором совхоза. Как ты думаешь, кто это был?
— Не томи, — выдохнул тихо Машриков. — Ты ведь знаешь, я не умею угадывать нелогичные вещи.
Айнаш пожала плечами:
— Догика — это по твоей части, а по мне — так все это чепуха.
— Не догика, а логика, — поправил он свою жену.
— Какая разница, — не спеша, откусывая и смакуя каждый атом шоколадки, произнесла Айнаш. — У тебя логика, а у меня факты.
— Которые больше похожи на сплетни, — не выдержав, пошутил директор школы.
— Да, но тогда сплетни, наверное, похожи на факты, — не поняв иронии, произнесла она.
— По всей вероятности, так, — подтвердил Машриков. — Поздравляю, сейчас ты привела логичное умозаключение, — со смехом произнес он.
— Надо же, я такая логичная, и это, оказывается, совсем не сложно, — похвалила саму себя Айнаш.
Вдруг, озаренная внезапно посетившими ее мыслями, она перестала есть свою шоколадку и всем своим внушительным корпусом резко повернулась к мужу.
— Коктай, — обратилась она к нему, — если правда, похожая на сплетни, является правдой, а сплетни, похожие на правду, есть сплетни, то получается, что сплетни, непохожие на правду, есть правда. А ведь у нас в деревне давно ходят сплетни, что жена главного зоотехника является тайной любовницей директора совхоза. Но никто этому не верит, потому что она такая красивая, образованная, интеллигентного вида, а он маленький, толстенький, самовлюбленный гусь. Так по твоей логике выходит, что это правда?
— Это по твоей логике выходит, — возразил жене директор школы. — Не надо приписывать мне того, чего я не говорил. И вообще, твоя логика женская, поэтому пониманию не поддается. Вернее, поддается, но наполовину. Поэтому у тебя не логика, а, как ты выразилась, догика.
— А это как? — спросила Айнаш.
— Догика — это построение логической цепочки на основании догадок, сплетен и предположений, — на ходу придумал Машриков.
Ему было важно как можно быстрее вывести жену из состояния клинической задумчивости и узнать, кто сегодня звонил директору совхоза и по какому вопросу.
— Так кто сегодня звонил директору совхоза? — спросил он Айнаш.
— Твоя Мальвина. Представляешь, сказала: «Из администрации района» — и при этом не представилась. Кстати, Машриков, а Мальвина — это настоящее имя или ее так зовут, потому что эта крашеная блондинка синевой отдает? — не к месту вдруг спросила она.
— А как ты узнала, если не представилась? Она ведь не в администрации, а в отделе образования района работает, — не отвлекаясь на вопрос, продолжил допытываться у своей жены Машриков.
— А ты догадайся, прояви свою мужскую логику, — решила Айнаш вернуть должок мужу.
Директор школы понял, что, если он прямо сейчас хочет узнать, чем будет так занята завтра руководитель образования района и почему он не сможет попасть к ней на прием, ему следует сменить тактику.
— Милая, мне моя логика подсказывает, что мне ни за что не догадаться, как ты об этом узнала, как и о том, по какому вопросу она звонила. Но мне ведь сейчас об этом расскажешь, не правда ли?
— Я подумаю, — ответила Айнаш, откидывая волосы кивком головы назад. Этот жест она недавно заприметила у известной актрисы бразильского сериала и сразу запомнила. И ей показалось, что сейчас как раз тот момент, когда его можно эффектно продемонстрировать, тем самым подчеркнув свою индивидуальность.
В сериале жест актрисы сопровождался пощечиной мужчине. Однако Айнаш решила не во всем копировать свою героиню. Она благоразумно понимала, что этот жест муж может не оценить. Лучше побережет его для главного зоотехника, который взял привычку не стучась врываться в ее приемную. На просьбы, что, прежде чем войти, следует стучать, он не реагировал. Видите ли, у него срочные документы. А вдруг она будет неодетая, а он зайдет с документами. Вот тогда она сможет дать ему пощечину, мстительно подумала Айнаш.
«Хотя почему я должна быть неодетой в приемной? — задала она сама себе вопрос. — Ну, неважно. В конце концов, в этих сериалах сплошные нестыковки. И никто не удивляется. Ведь, как говорит мой муж, в них важен сам процесс. Вот и в моей жизни важен сам процесс, а кривая куда-нибудь да выведет».
— Я узнала ее голос, — пояснила Айнаш.
Машриков недоуменно посмотрел на жену.
— Да, вот так все просто. Я узнала ее голос. Она не в первый раз и даже не в десятый раз звонит директору совхоза. И после этого хочет, чтобы ее не узнали. Дорогой, ну почему люди, ставшие руководителями, никогда не представляются?
— Считают, что их должны узнавать по голосу, — ответил Машриков. — И как оказывается, в этом они правы. Ведь ты узнала.
— Да, я узнала голос Кусановой. Хотя сделала вид, что не узнала. Все переспрашивала, кто и зачем звонит, — Айнаш хитро улыбнулась мужу. — Как она ругалась, слышал бы ты, у нас трактористы так не ругаются. Но ничего, потерпит, а то привыкла, что учителя перед ней смирно стоят и, как первоклассники у доски, краснеют да дар речи теряют.
Надо сказать, что руководитель отдела образования района была женщиной интересной во всех отношениях. Это была чуть ниже среднего роста, полная, круглолицая, с осветленными под блондинку волосами и с толстым слоем пудры на лице пятидесятилетняя молодящаяся женщина.
Машриков мысленно представил, как он вместе с учителями стоит перед руководителем отдела образования и пытается объяснить, что они ни в чем перед ней не виноваты. А она привычно, как преподаватель начальной военной подготовки на военных сборах, распекает их и склоняет по всем падежам. И кто бы мог сказать, что у нее такое же, как у него, физико-математическое образование. Так у нас и филологи не умеют выражаться. А они-то знают толк в оборотах речи.
— Значит, по этой причине мне не следует к ней завтра ехать? — встревоженно спросил жену директор школы.
— Не по этой. Во-первых, я ведь не начальник, поэтому ей мой голос узнавать необязательно, а я не стала представляться. А во-вторых, я ее соединила. Правда, не сразу. И не с директором.
— А с кем? — спросил он жену, мысленно уже прощаясь с должностью директора школы.
— С Мейрамом Калановичем, — смеясь и хлопая в ладоши, ответила Айнаш.
— С вашим главным зоотехником?
— Да, с нашим главным зоотехником. А что? Директор совхоза был занят. Он выехал на склад посмотреть на товары, которые по бартеру завезли, и просил не беспокоить. А Мейрам Каланович как раз зашел в приемную, чтобы я напечатала приказ о его командировке. Я ему и передала трубку. Сказала, что ищут Дарибаева, а он на складе вместе с его женой товар принимает. Так он ответил, чтобы я не беспокоила директора совхоза, и взял трубку.
— И представился директором совхоза? — спросил Машриков.
— Да, им и представился. Так и сказал: «Слушаю».
— Это что тогда получается? — Машриков посмотрел на Айнаш и произнес задумчиво. — Пока директор совхоза на складе исполняет обязанности главного зоотехника совхоза, в конторе главный зоотехник исполняет обязанности директора совхоза. И ведь не придерешься. Все в рамках должностной инструкции и согласно правилам внутреннего замещения руководящих кадров. А обязанности директора школы по отношению к тебе там никто не исполняет? — неожиданно спросил он жену и, не дожидаясь ответа, добавил: — Тебе надо уволиться с работы, больше ты там работать не будешь.
Айнаш опешила от неожиданности.
— Как уволиться, за что уволиться, почему уволиться? — промолвила она. Но быстро пришла в себя и взяла ситуацию в свои руки. — Не буду увольняться. Дома сидеть я не хочу. А другой работы делать не умею. И не хочу. Руководители приходят и уходят, а секретари остаются. Вот и директора совхоза, говорят, скоро в администрацию района на руководящую должность заберут. А вместо себя главного зоотехника оставляет.
— Это еще не известно, будет Мейрам Каланович директором или нет, может, и не назначат, — произнес Коктай.
— Если тебе не известно, это еще не значит, что никому не известно, — ответила Айнаш мужу. — А люди вокруг знают, что место куплено и уже оплачено.
— А если куплено и уже оплачено, может, тогда сумму назовешь? — иронизируя, спросил Машриков.
Айнаш покачала головой.
— И как такой непонятливый человек директором школы работает? — словно жалея его, произнесла она.
— У нас ведь здесь не капитализм, пока не капитализм. Но все уже оценивается в деньгах. А как же дружба, преданность идеалам, Роза в светлое будущее и желание сделать жизнь людей лучше? Разве это ничего не стоит? — иронично спросил Машриков жену.
— Это многого стоит. Вернее, раньше стоило. А сегодня даже такой непонятливый директор школы, как ты, должен понимать, что не может быть дружбы, если ты спишь с женой друга. А преданность определяется не верностью идеалам, а степенью личной выгоды. Поэтому очнись и сними свои пестрые очки в розовой оправе. В светлое будущее уже никто не верит. Все живут настоящим, потому что будущее их пугает. А те, кто был раньше поставлен партией для созидания этого самого светлого будущего, в лучшем случае спрятав партийные билеты, занялись устройством личной жизни, вернее, его благоустройством, — ответила Айнаш.
— Как, по-твоему, насколько это потянет? — снова спросил Машриков.
— Не знаю, я не прокурор, чтобы отмеривать степень вины каждого. Но знаю, что главный зоотехник будет следующим директором совхоза. Не просто так его в селе уже называют микродиректором совхоза, — произнесла Айнаш.
— Почему микродиректором? — недоумевая, спросил он Айнаш.
— Потому что совхоз наполовину уменьшился в размерах, или, как говорит директор совхоза, заходя в кабинет главного зоотехника, ужался. Вот он и ужался.
— Хорошо, пусть твой главный зоотехник ужался. Но мне все еще интересно, что такого хотела сказать Кусанова директору совхоза?
— Допустим, Мейрам Каланович не мой, а свой. А вот твоя Кусанова ничего особенного и не сказала. Хотела только предупредить, что завтра всех первых руководителей района, включая директоров совхозов, собирают на какое-то чрезвычайно важное собрание по вопросу начала реформирования аграрного сектора страны. И она там тоже будет.
— Как начала реформирования? — переспросил Машриков. — Его же заканчивать пора, пока еще что-то от аграрного сектора осталось.
— Милый мой, — Айнаш присела возле мужа и, как маленького ребенка, погладила по голове. — Поверь моему опыту. Я, хоть и обыкновенная секретарша без физико-математического образования, и то понимаю: в нашей стране реформы не заканчиваются. Они имеют свойство только начинаться, перетекая из одной формы преобразования в другую. Но чаще просто забываются. Мы ведь номады, динамичный народ. Для нас главное — начать и заявить всем вокруг об этом. А заканчивают пусть другие. Если, конечно, найдутся такие.
Глава 6
Директор совхоза «Путь коммунизма» Арип Каирович Дарибаев, сидя в кресле своего рабочего кабинета, с грустью смотрел в окно, наблюдая за закатом солнца. Он только что вернулся из районного центра Алтынтобе, где принял участие в работе совещания по реформированию аграрного сектора.
Сквозь дверь в кабинет просачивались голоса из приемной. Это собирались ответственные работники совхоза, которых он пригласил на совещание. Пока не выветрились впечатления, он решил поделиться ими и обозначить направления дальнейшей работы.
Перед началом совещания по аграрным вопросам у него состоялся разговор с главой районной администрации. Ему было предложено место заместителя главы администрации района по вопросам агропромышленного комплекса. Но прежде он должен провести реформы в своем совхозе. На вопрос, какие от него ждут реформы, ему был дан универсальный ответ — глубокие.
И вот теперь, сидя в своем кабинете, Арип Каирович размышлял, какие проводить и с чего начинать глубокие реформы агропромышленного комплекса в отдельно взятом сельскохозяйственном предприятии:
«Хозяйство на грани разорения, а им нужны очередные реформы. И не какие-нибудь свои, а только те реформы, которые одобрены и спущены сверху. И результат сразу надо дать. А где его взять? Не в магазине же. Хотя как знать? Не удивлюсь, если отдельные деятели родного правительства молоко и мясо только в магазине и видели. Им не объяснишь, что село — не завод железобетонных изделий, а живой организм. Здесь иной подход нужен. Циркулярами и распоряжениями хлеба не вырастишь. Это уголь и нефть можно сразу взять и дать. И то придется для этого очень сильно постараться. А в сельском хозяйстве, чтобы что-то взять, надо сначала дать. А давать они не хотят. По мнению отдельных руководителей, стране и так тяжело. Поэтому надо село разделить, поделить и раздать. Пусть сами хозяйничают и не отвлекают других от важных дел. Вроде как баба с возу, кобыле легче. Только кто эту кобылу завтра кормить будет? Она некормленая не только бабу, телегу возить перестанет. А следом и сама подохнет. Не сразу, конечно, со временем. А новую кобылу вырастить намного дороже будет. Но это ведь потом. Видимо, на это потом и рассчитывают. А сейчас есть другие вещи, интереснее села. Ну раз так, значит, будем преобразовывать его сами. Ведь сказано — реформировать, так чего бояться? Тем более дело нетрудное. Поделить имущество совхоза и раздать то, что останется».
Придя к итоговому своему решению, директор вышел из кабинета в приемную, окинул взглядом присутствующих и широким жестом руки пригласил войти.
Стулья в кабинете были в ограниченном количестве и расставлены вдоль дальней стены. Вошедшие поспешили сесть. Кто не успел, оставался стоять.
Это была любимая игра директора совхоза. Количество стульев должно было быть меньше числа людей, приглашенных на совещание. Их одновременно впускали в кабинет, и Арип Каирович наблюдал со стороны, как специалисты, толкая друг друга, пытались завладеть стулом. Конечно, смешного в этом было мало, но директора совхоза это забавляло.
Другая мебель в кабинете, кроме директорского рабочего стола и кресла, отсутствовала. Не было и общепринятого стола для текущих рабочих совещаний. Директор совхоза не любил совещаться. Считал, что он достоин большего, чем руководить отдаленным целинным совхозом в казахской степи. Поэтому Дарибаев только заслушивал доклады и давал поручения.
Будучи невысокого роста, с большой головой и маленьким тельцем с брюшком, он уподоблял себя Наполеону. Только единственным, что хоть как-то его сближало с Наполеоном, кроме маленького роста, была мания величия. Хотя нет, в мании величия он его превосходил. Вот и сейчас, усевшись в кресло, как на коня, он оглядел присутствующих и начал свою речь без предисловий:
— Не буду долго объяснять вам нашу диспозицию. Поступил приказ провести в кратчайшие сроки структурные преобразования с изменениями формы хозяйствования советской собственности, направленные на углубление реформ в агропромышленном комплексе и внедрение передового мирового опыта, для преодоления негативных последствий непродуманных действий и волюнтаристских решений отдельных руководящих товарищей, которые, как теперь выясняется, нам совсем не товарищи.
— Арип Каирович, шеф, нельзя проще сказать? Здесь же все свои.
Это с места подал свой голос главный зоотехник совхоза.
— Правильно, Мейрам Каланович, — встав со своего кресла и театрально взмахнув рукой, поддержал его слова директор совхоза. — Кругом все свои. И это погубит наше сельское хозяйство. Поэтому мы должны изжить кумовство и трайбализм в своих рядах. Должны забыть о своих родственных связях. Я первый изживу из себя этот анахронизм, этот пережиток прошлого, с корнем из своего сердца вырву атавизм трайбализма. Больше у меня нет родственников и друзей. С сегодняшнего дня я сирота.
И для пущего эффекта Арип Каирович поник головой и со стоном опустился в кресло.
Присутствующие не оценили эффектной речи директора совхоза. Недоуменно глядя на него, потом вокруг себя, они стали на всякий случай рефлекторно отодвигаться друг от друга, чтобы случайно не заподозрили в порочащих родственных связях. Все еще не понимая, к чему клонит Дарибаев и вообще зачем их собрали здесь, они стали тревожно поглядывать на дверь. Выработанный долгими годами непосильного умственного труда инстинкт самосохранения никогда их еще не подводил. И сейчас он им подсказывал, что скоро их будут чебурачить. Еще немного, и они все будут готовы кинуться к выходу из кабинета.
Но тут симптомы наполеонизма оставили директора совхоза. Придя в себя, вернее, вернувшись в свое первоначальное состояние, он призвал главных специалистов совхоза к порядку и тишине.
— А теперь о главном. Как вам известно, у меня состоялся важный разговор с главой администрации района. Не буду пересказывать его, так как это не ваш уровень понимания текущего момента.
— В общем, умом не вышли, если говорить прямо, — добавил Раскатов.
— Верно подмечено, — похвалил его Дарибаев. — Но выбирать не приходится. Не потому, что я так хочу, а потому, что не из чего. Так как вы у меня лучшие из худших. А может быть, худшие из лучших, — вдруг задумался директор над своими словами. — Неважно, — продолжил он. — Других у меня все равно нет. Так вот, главой администрации района была поставлена задача в кратчайшие сроки реформировать наше хозяйство.
— Как реформировать? — недоуменно спросил главный инженер совхоза Герман Исаков.
— Реформировать — это значит поделить, — объяснил ему главный экономист совхоза Мынгали Сенгалин.
— Все равно не понял, объясни обстоятельней, — попросил Исаков.
— Ну что непонятного? — стал объяснять ему на пальцах Сенгалин. — Реформировать — это значит поделить, разделить, распилить, обобрать, забрать, — сгибая на его руке пальцы, стал перечислять он известные ему способы реформирования сельского хозяйства.
— Как забрать? — не давая согнуть большой палец, переспросил Исаков.
— В твоем случае свою служебную машину, — силой загнул большой палец Сенгалин. — А в нашем случае хозяйство.
— А кто реформировать наш совхоз будет? — задал со своего места вопрос главный бухгалтер совхоза Ибрай Каяков.
— Правильный и очень своевременный вопрос, — поддержал его директор совхоза. — Сразу видно человека, который не бьется мыслями в потолок, а черпает из него информацию. Вот некоторые из вас задают вопрос, как будем проводить реформы, другие задают вопрос, когда будем проводить, а встречаются заблудшие люди, которые задают вопрос, зачем проводить реформы. Надеюсь, эти заблудшие персоны либо определятся, с кем они, либо не найдутся вовсе, — глядя на Германа Исакова, добавил он. — Другого вам в этой жизни не дано.
Под этим взглядом главному инженеру захотелось встать и уйти домой. Но он не посмел этого сделать.
— Вот сразу всем этим людям отвечаю — неважно. Неважно — как, зачем и когда. Важно — кто будет проводить реформы. И потом не всякую реформу можно назвать реформой. У нас ведь реформа может быть и для проформы, по принципу «не догоню, так согреюсь». И только яркая творческая личность может не только провести преобразования, но и объяснить их необходимость. А это уже не каждому дано.
— Вот поэтому реформировать наш совхоз доверили именно вам, — поддержал Дарибаева прораб совхоза Кожахмет Маликов.
— Вот именно, — не замечая прорабской поддержки, продолжил директор совхоза. — Только я могу объяснить, зачем нужны реформы, даже если они не нужны. Поэтому сегодня мы должны решить, как будем реформировать наш совхоз, а заодно наметить пути реализации.
— А давайте проведем мозговой штурм и вместе решим, как будем проводить реформы, — не унимался прораб.
— Мозговой штурм, проводимый дураками, все равно что с голым задом идти на Южный полюс. Дойти не дойдешь, а вот попу отморозишь, — сразу отмел его предложение директор совхоза.
— Согласен, усилий много затратим, а в результате только обмороженная задница, — тяжело вздохнув, поддержал Раскатов.
— Поэтому, в то время пока вы только собирались думать, я успел это сделать за вас и решить, как реформировать наше хозяйство. Ввиду этого нам осталось только наметить пути наших с вами преобразований. Но прежде хочу ознакомить вас с моими путями, если, конечно, не возражаете.
Директор обвел своим взглядом присутствующих. Возражающих из числа присутствующих не было. Как и активно поддерживающих. Только прораб Маликов, встав со своего стула, воскликнул:
— Мы не только не возражаем, но и настаиваем, чтобы Арип Каирович указал нам путь, куда бы он нас ни завел. Ведь только ему, несмотря на его маленький рост, видны наши дальние горизонты. И хоть у нас здесь не горная местность и каждый из нас сам может видеть свои горизонты, мы можем их попутать, не разобравшись, где и чьи горизонты. А Арип Каирович поможет нам не путать свои горизонты с чужими, — и захлопал.
Директор, словно не заметив поддержки прораба, продолжил:
— Совхоз должен быть распущен и преобразован в коллективное хозяйство.
— Это снова колхоз получается, — то ли спросил, то ли констатировал главный агроном Раскатов.
— Не получается, — отрезал директор. Колхоз — это от частного к общему, когда люди объединяли свое имущество в одно целое. А в нашем случае коллективное хозяйство — это когда затираем все советское, распускаем людей, списываем убытки, прощаем свои долги, а имущество оставляем в своем коллективе. Понятно?
Главный агроном почесал свой затылок и промолвил:
— Ну если так, тогда да.
— Но имейте в виду, — директор грозно постучал костяшками пальцев по столу. — В это коллективное хозяйство я возьму не всех. Кое-кому придется самостоятельно пойти своим бесконечно извилистым путем.
В кабинете зависла тишина. Казалось, воздух вдруг стал вязким и холодным, и ничто, включая звуки, не могло пробиться сквозь него.
Первым в себя пришел прораб. Он встал со своего стула и подбежал к директору совхоза, на ходу вынимая авторучку из внутреннего кармана пиджака.
— Арип Каирович, возьмите мою авторучку, она у меня с золотым пером, как раз для такого случая.
— Для какого такого случая? — спросил он Маликова.
— Для составления списка участников, — ответил прораб.
— Каких участников? — все еще не понимая, куда клонит прораб, переспросил Дарибаев.
— Участников нашего коллективного хозяйства, которых мы с вами сейчас будет отбирать.
— Отбирать кирпичи на стройке будешь, — поняв, куда клонит прораб, резко ответил директор совхоза. — А сейчас сядь и потеряйся, как твоя пилорама, которую я почему-то уже полгода на строительном участке найти не могу. Куда пилораму дел, туземец?
Маликов, словно не слыша вопроса, быстро прошел на свое место и, изобразив задумчивого, сильно занятого человека, уткнулся в свой ежедневник.
— А вот авторучку с золотым пером мог бы оставить, пригодилась бы, — добавил Дарибаев.
Маликов, словно не слыша, все так же продолжал изображать задумчивого человека в позе мыслителя.
— По кандидатам в коллективное хозяйство определимся позже, — продолжил свою речь директор совхоза. — Сейчас необходимо провести оценку имеющихся активов и уточнить, сколько стоит наше хозяйство. В общем, необходимо узнать, чем располагаем на сегодняшний день.
— А пассивы определять будем? — с места задал вопрос главный бухгалтер.
— Зачем? — вопросом на вопрос ответил директор. — Кому мы должны, я и так знаю. И эти долги останутся в совхозе вместе с тобой, если будешь еще мне такие вопросы задавать. И это касается всех присутствующих, а не только главного бухгалтера. Мне важно знать, чем располагаем, поэтому такое серьезное дело, как проведение инвентаризации, я поручаю главному экономисту пока еще совхоза Мынгали Сенгалину. У кого какие будут возражения или предложения?
Возражений не было. И не потому, что были согласны с выбранной директором совхоза кандидатурой, просто все понимали: больше некому. Только главный экономист совхоза «Путь коммунизма» представлял всю полноту картины происходящих процессов в хозяйстве.
За долгие годы совместной работы с директором совхоза Сенгалину удалось выстроить свою умную экономику. Она была умна не потому, что были внедрены современные информационные технологии или выстроены автоматизированные системы управления и экономического моделирования на основе новых инновационных разработок. Экономика совхоза была умна, потому что вся умещалась в его уме. Все необходимые экономические расчеты, индикативные и перспективные планы, нормативы и ожидаемые доходы по полочкам были разложены в его светлых полушариях серого вещества.
Никто не мог сказать, как удавалось Сенгалину проводить необходимые расчеты в уме, но результаты его голова выдавала стабильно. И надо сказать, что эта работа не занимала много времени, так как директор совхоза не любил долго ждать. А особенно Дарибаев не любил разочаровываться. Поэтому главный экономист совхоза никогда его и не разочаровывал. Выдавал только те цифры, которые странным образом совпадали с ожиданиями директора совхоза. И ни одна ревизия в своей проверке не могла уличить его во лжи по той простой причине, что не могла найти подтверждающей или опровергающей его расчеты документации.
Эта документация имела свойство постоянно теряться. Казалось, вот только что она была здесь, но кто-то, видимо, взял попользоваться и обещал скоро вернуть. «Поэтому приезжайте к нам через неделю, а лучше две, и я обязательно ее представлю», — обычно обещал ревизорам главный экономист. Но через неделю, как и через месяц, ревизоры ничего не получали. Те, кто понастойчивее, ждали документы по три месяца и даже по полгода, пока не понимали, что их просто обманывают. Тогда они принимались писать грозное предписание, которое для принятия мер оставляли на столе директора совхоза.
Арип Каирович откладывал предписание об устранении выявленных нарушений и принятии мер в отношении главного экономиста в дальний ящик своего письменного стола, приглашал к себе Сенгалина и заявлял ему, что он уволен. Затем, спустя пять минут, с чувством выполненного долга по принятию своевременных мер объявлял, что принимает Сенгалина на работу в качестве главного экономиста, так что теперь он может идти и приступать к своим новым обязанностям.
Вот поэтому Мынгали Сенгалина так и прозвали — новый-старый Мынгали.
— Кого возьмешь к себе в помощники? — спросил директор совхоза Сенгалина.
— Моего заместителя Дархана Буратайев. Экономист он толковый, работящий, думаю, вдвоем справимся, — ответил он директору совхоза.
— Кого-кого? — переспросил директор совхоза и, не дожидаясь ответа, обрушился со всей тяжестью своего маленького упитанного тела на главного экономиста. — Твой экономист ни черта экономить не умеет. Скоро он мне с главным агрономом совхоз по миру пустит. Был совхоз «Путь коммунизма», будет совхоз «Приехали». Урожая в этом году нет, хотя Раскатов мне его обещал, а зарплату каждому механизатору начислили, как два моих оклада. Из каких таких денег будем им заработную плату выплачивать, может, нам сразу здесь пояснишь? — обратился Дарибаев к главному агроному.
— Пусть лучше Мынгали пояснит, это его специалист начисление заработной платы производил. А я не экономист, я считать не умею, — ответил главный агроном.
— Так ты не только считать не умеешь, ты и выращивать, как я вижу, оказывается, не умеешь, — произнес Дарибаев.
— Я не виноват, что природные катаклизмы наложились на экономические неурядицы, — привычно стал оправдываться Раскатов.
— Какие такие экономические неурядицы? — спросил директор совхоза.
— Это он так о наших экономических реформах отзывается, шеф, — пояснил главный зоотехник.
— У тебя всегда кто-то на что-то кем-то накладывается. Подумаешь, дождей вовремя не выпало, так у него сразу природный катаклизм. Ты, кроме как поливать, других агротехнических мероприятий не знаешь, а туда же — природный катаклизм. Своевременно посевную надо было проводить, тогда не только дожди, тогда и всходы вовремя взошли бы.
— А как вовремя посевную проводить? — не выдержав, взорвался Раскатов. — Дизельного топлива нет, запасных частей к технике нет, удобрений нет. Ничего нет, даже семенного материала еле по складам наскребли и вместе, я извиняюсь, с дерьмом посадили.
— Ну вот, а говоришь — удобрений нет, — пошутил главный зоотехник.
— Так это дерьмо мышиное, а не навоз перепрелый, — серьезно ответил агроном. — Вот поэтому у нас и нет урожая.
— У тебя его и раньше не было, — прервал его директор совхоза. — И дизельное топливо было, и запасные части вместе с новой техникой, а нормальный урожай раз в пять лет получали. Что же ты тогда молчал? А сейчас все враз поумнели, да только не с того конца, — продолжил бушевать Дарибаев. — Никто работать не хочет, у всех кризис. А как начнешь работу спрашивать, так сразу реформы виноваты. Для вас же эти реформы делаются, чтобы лучше жить стали. А трудности — это временное. Сейчас проведем необходимые преобразования, и сразу полегчает.
— Кому полегчает? — не выдержав, спросил главный бухгалтер.
— Нам, всем нам полегчает, — ответил директор совхоза. — Поэтому Мынгали надо срочно провести инвентаризацию. Но без твоего помощника. Ты его лучше отправь по отдаленным отгонным участкам, пусть перепись совхозного скота проведет.
— Его нельзя отправлять, — вмешался в разговор главный зоотехник.
— Это почему? — спросил директор совхоза.
— Потому что там нет совхозного скота, — ответил главный зоотехник.
— Куда же он делся? — снова спросил его директор совхоза.
— Преобразовался, — лаконично ответил главный зоотехник.
— Каким образом? — все не понимая, куда клонит его специалист, так же лаконично спросил Дарибаев.
— Из общественной формы в частную собственность, все как вы и говорили, Арип Каирович, — пояснил главный бухгалтер.
Главный зоотехник подошел к столу директора совхоза и стал объяснять:
— На отгонных пастбищных участках почти не осталось совхозного скота. Большая часть была реализована по бартерным сделкам в счет будущих поставок товарно-материальных ценностей. Часть скота пала весной от бескормицы, оттого что зима неожиданно затянулась, а кормов не хватило. Ну а часть скота была передана скотникам и чабанам в счет заработной платы.
— Дожили, теперь у нас и зима стала неожиданно приходить, — не сдерживая своих эмоций, произнес директор совхоза. — Мынгали, отправляй скорее Дархана. Пусть весь скот пересчитает, неважно — совхозный он или личный. А заодно пусть сами отгонные пастбищные точки на карандаш возьмет. А то, может, и они перешли в личную собственность, минуя коллективную. На этом все, можете быть свободны.
Глава 7
В Советском Союзе вопросам здравоохранения на селе уделялось важное внимание. В пошаговой близости строились больницы, в которых сельчанам могли оказать первичную медицинскую помощь, а также можно было получить лечение не только амбулаторно, но и стационарно.
Кто-то действительно проходил лечение, но были и те, кто симулировал свою болезнь и время от времени занимал больничную койку только для того, чтобы отдохнуть от сельской рутины за казенный счет.
Окружающие люди, конечно, догадывались об этом, но делали вид, что верят этим приступам внезапной хвори, так странно имеющей систематический, можно даже сказать, плановый характер.
Надо отметить, что сельчане, в отличие от городских жителей, были более толерантны по своей натуре и терпимее относились к чужим недостаткам. Тесная жизнь внутри маленькой общности, каким является село, выработала у них привычку мириться с чужими недостатками, а не пытаться их переделать.
Здесь некуда было скрыться, весь сам на виду, и всех тебе видно. Меньше фальши и лицемерия было в отношениях. В селе приходилось быть, а не казаться.
Тебя оценивали по твоим поступкам, уму, характеру. Притворяться все время, выдавая себя тем, кем ты на самом деле не являешься, не получится. Каждый получал свою оценку и степень уважения по заслуге. Конечно, если только ты не начальник. В этом случае всю правду о себе узнаешь, только когда разжалуют в рядовые.
В селе могли побить, но только не унизить. Здесь не было боязни выглядеть смешным в своих естественных поступках, считали, что присуще человеку, того уже не исправишь. Может, поэтому в деревне встретишь больше разнообразных и по-своему интересных характеров, чем в городской среде.
А местом притяжения наиболее интересных личностей в селе, по странному стечению обстоятельств, был не дом культуры, не контора управления совхозом, прозванная в народе цирком, а сельская больница.
Сельчане редко болели. Работа на свежем воздухе, простая, но сытная пища, уверенность в своем будущем являлись отличной профилактикой от всех болезней.
Основным контингентом больницы являлись дети, подхватившие ветрянку или другие острые респираторные вирусные болезни, которыми, как правило, заражались от часто ездивших в город взрослых. Детский организм был восприимчив не только к новым знаниям и манной каше, но и к болезням. Поэтому сельчане часто в своих разговорах винили город во всех своих бедах. Им казалось, не будь городов, воздух был бы чище и дышать стало бы легче. Живи да радуйся.
Вот и главный врач больницы Бериков Сырым Маратович был сторонником теории заговора городов и придерживался политики изоляционизма. Он разработал свою концепцию, которую называл теорией карантинизма и успешно применял в своей практике. Всех поступающих больных в первые три дня он сажал на карантин. Неважно, чем болел пациент, он должен быть изолирован и находиться под личным его наблюдением.
Сельчане мирились с таким подходом в лечении, так как Сырым Маратович был толковым, знающим свое дело врачом. А многие сельчане даже поддерживали его в этом, особенно женская часть совхоза.
После торжественных событий и праздничных застолий они отправляли своих мужей в больницу для снятия похмельного синдрома, уверенные, что три дня Бериков продержит их на карантине и приведет в порядок.
Несмотря на свою обманчивую внешнюю слабость и интеллигентность, в вопросах лечения главный врач был строг и неуступчив. А потому можно быть уверенным, что в эти три дня мужчинам не удастся выпить и выйдут они из больницы здоровыми, посвежевшими и готовыми к дальнейшей работе.
Но только три дня, так как, согласно теории карантинизма, которую сельчане между собой называли теорией критинизма, через три дня пациент неопасен и переводится в общую палату. И по такому случаю главный врач может и сам выпить с пациентами за их здоровье. Поэтому женам было критически важно перехватить своих мужей в момент перевода в общую палату, если, конечно, они хотели их видеть в ближайшее время.
Однако в последние месяцы Берикову пришлось пересмотреть свою теорию карантинизма ввиду увеличившегося количества поступающих пациентов с похмельным синдромом.
Люди стали больше пить.
А ведь и раньше на селе пили немало. Но по-другому. Сейчас люди пьют, если есть повод. Если нет повода, то придумывают и снова пьют. А если не пьют, то не потому, что повода нет, а просто водка закончилась.
И стал замечать Бериков одну закономерность. Чем хуже, тяжелее становилась жизнь на селе, тем больше пили водку люди.
Вот и сейчас, проводя обход своей больницы, он думал, как ему быть.
Медикаменты на исходе. А поступление новых лекарств пока не предвидится. Заработная плата медицинскому персоналу задерживается. Да и продукты тоже на исходе. Пришлось больным урезать продуктовый набор. Хорошо, что совхоз помогает. Но и там его недавно предупредили, что со следующего месяца прекращают всякую помощь. Своих рабочих кормить нечем.
Теперь пациенты в больнице не задерживались. Бериков, как и раньше, каждый день принимал сельчан, выписывал рецепты и отправлял домой. В случае если требовалось лечение, выписывал направление и отправлял в районную больницу. Большинство сельчан отказывались ехать, так как не могли оставить свои семьи. Таким больным выписывал рецепты для приобретения необходимых лекарств. Но пользы от этого было мало. Ведь лекарства можно было купить только в городе. А до него еще надо было доехать. Да и денег стоят лекарства. А где их взять, если заработную плату в совхозе уже давно не платят? Все натурой предлагают рассчитываться.
Мечтали коммунизм построить, а пришли к натуральному хозяйствованию. Кругом уже не совхозы стоят, а натурхозы. Все предлагают натурой рассчитываться. Хорошо хоть не своей. Но долго ли? Вон в городе рестораны, гостиницы, сауны открываются. Тоже натуру предлагают. Но за деньги.
Да, за деньги сейчас можно все получить — и натуру, и услугу. И здоровье можно купить. Вот не стало денег у народа, они и в больницу перестали ходить. Дома лечатся. Или у доморощенных лекарей, внезапно появившихся из сиреневого тумана. Все с богатой родословной, как будто не было семидесяти лет исторического материализма.
Свято место пусто не бывает. Откуда уходят врачи, туда приходят бесы. И трудно будет их изгнать обратно. Ведь невежество не лечится.
Понадобится новое поколение людей, которое восстановит то, что сейчас рушится. Но это будет потом и, скорее всего, без нас.
Мы как дети, учимся вначале разрушать, не задумываясь, как восстанавливать будем. Придет время, и созидать научимся. В который раз. Это время обязательно придет. Оно не может не прийти.
Но все же жаль иногда, что люди не могут родиться сразу взрослыми. Не могут сразу осознавать свои поступки и желания. Не разрушая старое, сразу строить новое. Обдуманно идти вперед, а не размахивать только руками.
Завершая обход, Бериков прошел в приемное отделение. Людей, дожидавшихся приема, сегодня было немного. Выслушав их жалобы на здоровье и бегло проведя осмотр, главный врач перепоручил их заботам старшей медсестры. Ничего серьезного.
Постучав по столу, чтобы не сглазить, Бериков, сняв свой халат, направился к выходу. Ему немного нездоровилось, поэтому сегодня решил уйти с работы пораньше. Но перед уходом решил заглянуть в палату номер шесть. Эта палата была под постоянным пристальным наблюдением главного врача. Здесь лежал контингент больных, состоящий из своеобразных, даже по меркам села, людей.
Первым, кого Бериков увидел, войдя в палату, был местный разнорабочий по имени Рымбай. Это был крупный, толстый, в два обхвата человек.
Рымбай имел приобретенную еще в годы своей юности привычку не задерживаться долго на одной работе, так как испытывал стойкую неприязнь к созидательному труду. Сказать по правде, он и слова такого не знал. Созидать или нет — выбор для него был очевиден. Поэтому правильно было называть его не разнорабочий, а разнобездельник.
Так разнообразно бездельничать больше в совхозе не получалось ни у кого. К вопросу своего досуга Рымбай подходил с вдохновением и артистизмом, при этом умудряясь не повторяться в причинах своей временной, а по сути, постоянной нетрудоспособности. Его так и прозвали Артистом. И как у всякой творческой личности, у него были свои слабости.
К счастью, по причине отсутствия в характере Рымбая как таковых сильных сторон слабостей у него было немного. Но одна слабость выделялась даже на фоне прочих его болезненностей. Очень уж он любил лежать в совхозной больнице.
Не успев в очередной раз выписаться из медицинского учреждения, Артист искал новые подходы для обратного проникновения. И не успокаивался, пока не достигал желаемого. В итоге Рымбай проводил в больнице больше времени, чем у себя дома. Он так привык к ней, что в его понимании больница и была его домом.
Вот и сейчас, привычно расположившись на кровати, словно в уютной домашней обстановке, Рымбай пил чай, напоминая в своей полосатой больничной пижаме и со стриженной наголо головой пахана на зоне. Спартанская обстановка палаты только усиливала эффект тюремного заключения.
— Проходите, Сырым Маратович, выпейте с нами чаю, — по-хозяйски пригласил Рымбай главного врача. — Только заварили. Айрат, принеси чистую пиалу доктору, — приказал он сидящему на стуле у окна молодому человеку.
— У меня нет чистой пиалы, — жутко заикаясь, ответил Айрат.
Обычно он несильно заикался, только когда волновался или был растерян. Сейчас от неожиданного приказа Артиста Айрат растерялся. Рымбай обращался с ним как со слугой. Это возмущало и злило его. Но с другой стороны, он просто боялся Артиста, хотя и не хотел себе в этом признаваться. Поэтому его храбрости только и хватило на то, чтобы, сильно волнуясь, выдавить в ответ слова об отсутствии чистой посуды.
— Так помой и принеси, — не принял Артист возражений Айрата.
— Не мужское это дело посуду мыть, — заикаясь от волнения, снова возразил он.
— Юноша, надо будет, не только посуду, полы мыть будешь. А очень сильно надо будет, то и рожать станешь. Мужик выискался, — с угрозой произнес Рымбай.
На большее у Айрата смелости не хватило. Он молча вышел из палаты. Через пять минут вернулся и также молча поставил перед Артистом чистую пиалу.
— Молодец, птенчик. Папу надо всегда слушать. Он ведь плохого не пожелает. Наоборот, только здоровее будешь.
— А если нет? — спросил Айрат.
— Тогда потеряешь. У тебя и так, гляжу, здоровья немного осталось.
Рымбай взял в руки пиалу, поднял и подозрительно стал рассматривать ее на свету.
— Ты, случайно, не в унитазе ее мыл? — спросил он.
— В унитазе, — заикаясь, подтвердил Айрат.
Сидевший рядом с Рымбаем больной по прозвищу Минтай неожиданно поперхнулся чаем и закашлял.
— А может, в раковине помыл? — надеясь, что ослышался, снова спросил Артист.
— Может, и в раковине, — пожав плечами, ответил Айрат. — А вам не все равно?
— Ты что, не отличаешь раковину от унитаза? — спросил Минтай.
— Откуда ему различать? Он ведь в деревне, а не в городе рос. У нас пока сортиры унитазами не оборудованы, — заступился за Айрата главный врач.
— Да ты, оказывается, кроме того что больной, еще и дикий, — поставил свой диагноз Рымбай.
— Вот ты, когда по большой нужде ходишь, случайно, малую нужду справить не забываешь? — задал он вопрос Айрату. И, не дожидаясь ответа, добавил: — Придурок.
Айрат снова лишь пожал плечами. Ему было совершенно неважно, кем быть — больным, придурком или диким. Главное, чтобы оставили в покое и не мешали лечиться.
— Артист, заканчивай тут босса включать, это не твоя, а моя роль, — стал выговаривать Рымбаю главный врач. — Будешь людей геноцидить, я тебя в момент выпишу. Не посмотрю на твой толстый живот и якобы больную печень.
— Понял, как скажешь, босс, — произнес Рымбай и в знак покорности поднял руки.
— Рымбай, напомни мне, с какой болезнью лежишь на этот раз? — спросил Бериков.
— С той, которая в моей истории болезни записана, мне лишних хворей не надо, своих хватит, — весело ответил Рымбай.
— Интересно, в которой истории болезни? У тебя этих историй столько, что малую медицинскую энциклопедию написать можно, — Бериков посмотрел на большую, словно казанок, голову Рымбая, перевел свой взгляд на его огромный бурдючный живот и добавил: — А может, и большую.
— Ну как же, доктор! Вы же сами меня осматривали и болезнь диагностировали. Интересное заболевание такое, что я с трудом запомнил. Климактерический синдром называется.
Минтай снова поперхнулся своим чаем.
— Так это же женская болезнь, — рассмеявшись, произнес он.
— Де-е-бил, — заикаясь, еле выговорил Айрат.
Обычно такая дерзость со стороны Айрата не проходила незамеченной, и кара не заставляла себя ждать. Но сейчас Рымбай был ошарашен диагнозом своей болезни.
— Это правда, доктор? — только и смог он спросить.
— А как ты хотел? — ответил Бериков, разводя руками. — Все мужские болезни закончились, остались только женские. Но, боюсь, скоро и их будет не хватать. Если не прекратишь симулировать, скоро придется диагностировать у тебя детские болезни.
— Доктор, какая симуляция? Я больной человек, к тому же глубоко несчастный, — стал бить на жалость Рымбай.
Звериным чутьем преследуемого человека он ощущал, что сейчас решается его судьба. Главный врач настроен решительно и готов немедленно выписать его из больницы домой. Поэтому, не откладывая больше, он решил подключить тяжелую артиллерию. Она еще никогда не подводила.
— Сырым Маратович, мне на днях друзья коньяк импортный передали. Давайте в качестве профилактики по сто грамм выпьем. Стресс снимем, и сосуды заодно расширим.
С этими словами Рымбай вынул из тумбочки бутылку коньяка, два граненых двухсотграммовых стакана и от души наполнил их до краев. Один из них передал главному врачу.
— Тост, — произнес он, поднимая другой стакан.
— Только кратко, — перебил его главный врач.
— Хорошо, доктор, — ответил он. — Выпьем за здоровье здоровым, болезни больным, — и опрокинул в себя, словно чай, стакан коньяка.
— Это что-то вроде богатым богатство, нищим нищета? — уточнил Минтай у Артиста.
— Де-е-бил, — тоже не остался в стороне и прокомментировал тост Айрат. Правда, уже не так громко, опасаясь, что в этот раз Рымбай может и услышать.
Бериков поднял свой стакан, но не стал пить. Немного полюбовавшись игрой рубинового напитка в лучах света, поставил обратно на тумбочку.
— Что-то не так, док? — с тревогой спросил Рымбай.
— Это в последний раз, когда я кладу тебя в больницу. Не будь ты моим родственником, тебя бы здесь вообще никогда не было. Но сейчас ситуация изменилась коренным образом. Больше я не имею морального права держать тебя здесь, — произнес главный врач.
— Что, мы перестали быть родственниками? — обиженно спросил Рымбай.
— Нет, родственниками мы, к сожалению, останемся. Их, как и родителей, не выбирают. Они достаются нам в наследство. А вот пациентом больше тебе не быть. По крайней мере, моим. Больница больше не прокормит нас с тобой обоих. Как говорится, Боливар не вынесет двоих. Поэтому даю три дня срока, по истечении которых тебя здесь быть больше не должно. Никогда.
С этими словами главный врач Бериков встал и вышел из палаты.
Глава 8
Дом культуры совхоза «Путь коммунизма» наполнялся народом. Давно стены этого заведения не видели столько празднично одетых, веселых сельчан. Смешение разных поколений, как и на них надетая одежда разного покроя и стиля, сильно бросалось в глаза.
Преобладало мужское население села. И это было неудивительно. Ведь в клубе должны были транслировать не индийское кино, так особо любимое еще советскими женщинами.
Надо сказать, что кино давно уже не транслировалось в доме культуры. Оборудование без дела пылилось в кинобудке, а киномеханик квалифицировался в скотники. Хотя профессия скотника и не предполагала воздержания от спиртного, это было все же лучше, чем быть киномехаником и просто пить от безделья.
Люди пришли смотреть видеофильмы. Большинство из любопытства, узнать, что это такое. Они слышали, что в городах открываются видеосалоны, но никогда еще в них не были. И вот такой видеосалон приехал к ним в село. Такое нельзя было пропустить. Особенно если прошел слух, что на вечернем сеансе будут показывать фильмы категории «только для тех, кому 16 лет и старше». Лучшей рекламы для привлечения людей нельзя было и придумать.
В здание сельского клуба никто не заходил. Ждали директора дома культуры Мурата Гурамова, который, как обычно, задерживался. В его отсутствие, несмотря на нарастающее нетерпение собравшихся сельчан, никто не решался войти первым. Эта робость объяснялась простой причиной. На дверях клуба висел огромный амбарный замок.
Гурамов прекрасно понимал своих односельчан, в которых хорошее, доброе, светлое мирно уживалось с грубостью, темнотой и мордобоем. Никогда нельзя было предугадать, в какой момент какое чувство у них возобладает. Поэтому, чтобы не вводить народ в излишнее искушение и препятствовать проявлению темных чувств в их светлых умах, Гурамов буквально обвешал замками все двери клуба.
Однако даже огромные амбарные замки не всегда могли сдержать людей в их стремлении получения культурного просвещения. В некоторые дни оно было столь велико, что лучше было не запирать, а держать двери открытыми. Ведь при определенных условиях буря в стакане может быть куда сильнее шквального ветра в зале с открытым настежь окном, а по своим последствиям разрушительнее торнадо.
Гурамов, несмотря на свой молодой возраст, это хорошо понимал. Поэтому не стал испытывать терпение людей. Он пришел буквально за несколько минут до начала общего призыва к штурму «косяка культуры», как с недавних пор стали называть дом культуры некоторые особо продвинутые в блатной фене сельчане.
Призвав собравшийся народ к спокойствию, Гурамов прошел в свой кабинет, который по совместительству был сельской библиотекой, а заодно пригласил к себе постановщика видеофильмов.
Это был молодой человек, который, так же как и Гурамов, был местным уроженцем, но с недавних пор проживающим в городе. Звали его Ермек Аскаров.
— Проходи, присаживайся. Какие фильмы привез для показа? — сразу с вопроса начал разговор заведующий клубом.
— Самые ходовые и пользующиеся сейчас повышенным спросом, — ответил Аскаров. — Вас какие фильмы интересуют?
— Какие фильмы меня интересуют, у тебя таких нет, — резко ответил Гурамов. — Времена мутные настали, кинопроката нет, а содержать клуб как-то надо. Только поэтому я согласился предоставить помещение под видеосалон. При других, более благоприятных условиях тебя бы рядом здесь не стояло.
— При других, благоприятных обстоятельствах меня бы самого сюда не загнало, — также резко произнес Аскаров. — А касса будет. Я самые трешовые фильмы привез. Так что можете не переживать.
— Ты свою кассу с общественной не путай, — строго сказал Гурамов. — У меня утвержденный моим руководством твердый тариф. Заплатишь — и показывай свои видеофильмы. А отобьешь свои деньги или нет, меня волновать не должно. У каждого свои цели. Так что переживать тебе одному придется. Да и показывать будешь только то, что разрешу. Сразу говорю, никакой эротики порнографического характера в этих стенах показывать не дам.
— Но это же самые кассовые фильмы, — возразил Аскаров. — Если их запретить, то из каких денег аренду платить? — задал он вопрос директору клуба.
— Не знаю, это твой бизнес, значит, и риски твои. А деньги попрошу вперед, до начала видеосеансов, — ультимативным тоном заявил Гурамов.
— Ничего себе расклад рисуешь, начальник, — от возмущения Аскаров даже присвистнул. — Деньги тебе, а риски, значит, мне. Сейчас даже бандиты так не работают. Они, конечно, кислород дозируют, но, как ты, не перекрывают. Так не пойдет. Если эти сложности не решишь, мы с тобой не сработаемся и совместный бизнес не построим.
— Погоди, — с негодованием сказал Гурамов. — Это какой такой совместный бизнес строим? У нас с тобой разные протекторы, и колея у каждого своя. Мы друг другу параллельные. Я ясно изъясняюсь?
Надо сказать, что Мурат Гурамов был своеобразной личностью. У него было незаконченное высшее хореографическое образование. Зачем хотел стать хореографом, сам до сей поры не понимает, но все же бросил институт не по собственной воле. За активное участие в студенческих волнениях был отчислен с пятого курса без права восстановления. Но он не расстроился, а, скорее, обрадовался, так как легко отделался. Спасибо друзьям, которые пошли по этапу, но его не выдали. Вернувшись в родное село, устроился токарем в машинно-тракторную мастерскую. А в свободное время вел художественный кружок в доме культуры.
С началом новой эпохи в жизни страны, как обычно, первыми под сокращение попали работники культуры и другая местная интеллигенция. Вернее, их не сократили, а просто перестали платить им заработную плату. Искусство подождет, когда хлеба на всех не хватает, решили власти.
Люди от культуры ждать мучительной, по-своему героической, голодной смерти не стали и, чтобы выжить, перешли в разряд бескультурных, а затем разбежались как тараканы по темным закоулкам неизвестности в поисках пропитания.
Тогда и назначили Гурамова заведовать сельским домом культуры, так как других идейных дураков не нашлось.
— Мне говорили, что с тобой не договориться, — подбирая слова, проронил Аскаров. — Только я не верил.
— А теперь? — спросил его Гурамов.
— Теперь верю. Только одного не пойму. Ну не хочешь свой бизнес строить, так хотя бы отойди, не мешай другим.
— Это ты-то бизнес строишь? — взорвался Гурамов. — Привез пиратские копии непонятных фильмов и впариваешь их дремучим сельчанам. Это, по-твоему, бизнес?
— Если это приносит доход, тогда да. Капитализм с его волчьим оскалом не я придумал, — ответил Аскаров.
— Но ты его строишь, — возразил Гурамов.
— Никто меня не спрашивал — хочу я строить капитализм или нет. Выбросили как щенка на холодную улицу и сказали: «Живи и по возможности радуйся». При этом, как и на что жить, не научили. А я, чтобы не сдохнуть, хотя бы по минимуму есть, пить должен. Поэтому мне сейчас все равно, что строить. Главное, чтобы этот бизнес доход приносил.
— Поэтому ты отбираешь у людей последние деньги, — попытался укорить Гурамов.
— О чем это ты? Я честный коммерсант. Показываю фильмы, приобщаю людей к культуре. Ведь кино — это часть искусства, и к тому же не самая маленькая, разве не так? — в свою очередь спросил Аскаров.
— Не спорю. Хорошее кино, бесспорно, воспитывает людей, вызывая в них светлые чувства. Но ведь твои фильмы прежде всего пробуждают первобытные инстинкты у человека, — ответил Гурамов.
— Ну и что. Время сейчас такое, волчье. И чем быстрее эти уважаемые тобой труженики села поймут, тем быстрее расстанутся со своими сопливыми иллюзиями, — сказал Аскаров.
— А ты, видимо, уже не сопливишь, — с издевкой произнес Гурамов.
— Да, расстался и не сожалею. В отличие от некоторых, которые со своими соплями, словно они святые, носятся. И других в них извалять пытаются, — ответил Аскаров.
— Но, может, тогда бесплатно покажешь фильмы. А то приобщать людей к искусству за их же деньги негуманно получается. Тем более их у них немного, — предложил Гурамов.
— Вот кого не люблю, так это тех, кто за чужой счет гуманность свою проявляет. Если хочешь быть хорошим, купи у меня билеты и бесплатно раздай. Хотя лучше пусть привыкают к тому, что бесплатное искусство осталось в прошлом. Хочешь быть культурным человеком, придется платить, — высказал свое мнение Аскаров.
— Так денег и у меня нет. Я такой же нищий, как и мой народ.
— Ничего страшного, — произнес Аскаров. — Чем беднее народ, тем богаче у него культура. Поэтому отъем денег у населения не только делает их нищими, но и обогащает культурно. Каждый получает свое. Я — деньги, ты — культуру. Вот такой парадокс получается, — с усмешкой заключил Аскаров. — А насчет фильмов, хочу сказать, я знал, что не согласишься. Поэтому весь репертуар был ранее согласован, — произнес Аскаров и показал указательным пальцем вверх.
— С кем, с заместителем директора совхоза? — спросил Гурамов.
Аскаров отрицательно покачал головой и продолжил показывать указательным пальцем вверх.
— С директором совхоза? — снова спросил Гурамов.
Аскаров продолжил отрицательно покачивать головой и одновременно показывать пальцем вверх.
— Бери выше, — загадочно улыбаясь, промолвил он.
— Куда уже выше? Не с главой же районной администрации, — стал уточнять Гурамов.
— Ну ты и скажешь, — рассмеявшись словам заведующего клубом, произнес Аскаров. — Если бы у меня был доступ к телу главы районной администрации, я бы у тебя тут не сидел. Ты бы сам за мной телевизор с видеоаппаратурой таскал, — с обидой, словно Гурамов виноват в отсутствии близкого знакомства с районным начальством, продолжил он.
— Тогда с кем? — не отставал директор дома культуры.
— С водителем директора совхоза, — соизволил наконец признаться Аскаров.
— Ну если с водителем директора совхоза согласовал, то тогда, конечно, можешь показывать, — насмешливо промолвил Гурамов.
— А что не так? — заметив нотки иронии в словах заведующего клубом, спросил Аскаров. — Он сказал, что у него столько компромата накопилось, что теперь скорее он директор совхоза, а не Дарибаев. Так сказать, теневой голова. И я могу теперь называть его местным аулбасы.
Тут в дверь кабинета постучали, и вошла пожилая женщина по имени Гульзада. Она находилась на заслуженном отдыхе, но продолжала работать, совмещая должности библиотекаря, кассира и сторожа. Эта универсальность объяснялась не только и не столько ее исключительными и поэтому столь редкими сегодня качествами сельской интеллигенции, но и отсутствием желающих работать бесплатно.
— Мурат, люди волнуются. Что мне делать — пускать их в кинозал или нет? — спросила она Гурамова.
— Сильно волнуются? — спросил он ее в ответ.
— Очень. Скоро бунтовать начнут. Думаю, надо запускать, а иначе беды не оберемся, — ответила Гульзада.
— Да, культурную революцию в отдельно взятом селе нам не простят. Вот если бы по всей стране сразу, — мечтательно произнес директор дома культуры. — А, ладно, запускайте, — решился наконец Гурамов.
— А как быть с репертуаром? — ядовито спросил Аскаров.
— Да показывай, что хочешь. Я не олень, чтобы тут за остатки культуры ветвистыми рогами цепляться, — отмахнулся от него заведующий клубом.
— Вот это правильно, — поддержал его Аскаров. Ты не только не олень, но и не агроном, чтобы культивировать культуру и окультуривать некультурных людей.
— Да иди ты отсюда скорей, коммерсант патлатый, — только и смог ему ответить Гурамов.
Глава 9
Дархан шел по улице в расстроенных чувствах. Почему его винят в том, за что принято хвалить, ведь он хорошо делает свою работу, думал он. Неужели нужно просто проще относиться к своим обязанностям? Попросили сделать — сделал, не просят — значит, не надо. Возможно, нужно стать как все и не выделяться.
Наблюдая за сельчанами, Дархан видел, как в основном все их интересы вращались вокруг своей семьи. Как быт затягивал и съедал человека. Неотвратимо поглощал не только взрослых, но и молодежь. И не было сил сопротивляться этому, кругом царила безнадега. К тому же люди были растеряны.
Маяк советской эпохи был потушен, а другого источника света не зажгли. Вокруг только вспыхивали огоньки и своими искрами играли чувствами людей. Они, как миражи, на мгновение вызывали в них различные желания, а затем так же внезапно гасли. В этот недолгий светлый миг, казалось, каждый видел свою дорогу, по которой ему теперь идти в темноте на ощупь. Поэтому не каждый решался ступить на нее. Большинство топтались на месте, прикрывая свой страх и неуверенность заботами о своей семье. Только семья была им опорой и поддержкой. И только интересы семьи могли подвигнуть их осилить дорогу, которая страшила.
Такая вот парадоксальная ситуация царила всюду.
Лозунги уже не работали. Ни советской эпохи, ни независимого Казахстана. Рушилась страна, менялись ориентиры.
Для простого жителя трудно было понять и найти свое место в этом колеблющемся мире. И только семья как неотъемлемая ячейка советского общества оставалась незыблемой в своем значении и в новом государстве.
Отсутствие ранее выстроенных в советский период общественных институтов только повысило роль семьи в Казахстане. И из ячейки общества она трансформировалось в субъект государственного управления. Значимость человека как личности стала мельчать. Людей принялись оценивать по принадлежности к семье. Закрывались заводы, фабрики. Вся страна кинулась строить свой семейный бизнес.
«Видимо, и наш совхоз скоро станет чьим-то семейным бизнесом», — продолжал размышлять Дархан.
Не доходя до своего дома, он свернул направо и направился в сторону сельской общественной бани. Здесь, на окраине села, в старом деревянном срубе одиноко проживал Найзаата, также известный в народе как белый шаман.
Найзаата, как обычно, сидел во дворе на лавочке и, будучи ярко освещенным солнцем, грелся в потоках теплого вечернего воздуха. Дархан неспешными шагами подошел к нему и тихо присел рядом.
Найзаата не любил излишней суеты не только в поступках, но и в словах. «Даже если тебе есть что сказать, лучше возьми паузу, может, тогда и говорить не придется», — учил он Дархана. Поэтому тот молчаливо стал созерцать видневшийся вдали лес и речку, бегущую рядом. Ему нравилось сидеть на лавочке рядом с Найзаатой и молчать, купаясь в лучах заходящего солнца.
— В дорогу собрался? — первым нарушив безмолвие, спросил Дархана белый шаман.
— Да, директор совхоза поручил объехать степь и посчитать отгонные пастбищные участки вместе со скотом. Да и людей переписать заодно, — ответил Дархан.
— А людей зачем? — спросил белый шаман.
— Не знаю, самому удивительно. Ведь директора совхоза судьба сельчан особо никогда не волновала. Больше поголовье скота интересует, тогда как люди никакой экономической ценности, если, конечно, это не начальство, для него не представляют, — пояснил Дархан.
— Снова смутные времена настают. Когда люди начинают цениться дешевле скота, жди беды. Думал, отжил свое, и больше никогда уже не доведется жить во времена перемен. Видимо, ошибся. Но я старый, мне много не надо. Да и без малого могу обойтись. Хоть сейчас готов умереть. Да не приходит все старая карга за мной, видимо, боится, — покачивая седой головой, произнес Найзаата.
— А как не бояться? Ты, говорят, с духами общаешься, а джинны служат тебе. Все, что ни прикажешь, беспрекословно выполняют, — промолвил Дархан.
Найзаата усмехнулся.
— Почти каждый человек на этом свете мечтает общаться с духами, только тщательно скрывает, не говорит об этом вслух. Но духи не каждого удостаивают своим вниманием, — промолвил он в ответ.
— Так это правда? — стал уточнять у белого шамана Дархан.
Найзаата сделал вид, что не услышал вопроса.
— А откуда узнал, что мне скоро в дорогу собираться надо? — не дождавшись ответа, снова спросил Дархан.
— Мне и узнавать не пришлось, сам все рассказал, — ответил Найзаата.
— Дедушка, я пока не стар, как ты. Мне нет девяносто лет, и деменция еще не скоро меня навестит. Поэтому помню, что говорил, с кем говорил и где говорил. Про то, что еду в степь, тебе не говорил. Я это точно помню, — стал отрицать Дархан.
— Ну это не совсем ты и не совсем так, — стал объяснять Найзаата. Он взял небольшую паузу, обдумывая свои слова. Затем продолжил: — Хорошо. Когда вошел в реку, нет смысла бояться дождя, — видимо, решившись на что-то, промолвил он.
— О чем это ты, дедушка? — не понял Дархан.
— Стар я стал, пора подыскивать себе преемника. Да и глаза мои, когда умру, кто-то должен мне закрыть. Сказал не ты, а твое второе «я». То, что я зову «оно». Хотя, возможно, «оно» является первым «я», настоящим. А мы с тобой являемся вторым «я», временной оболочкой вроде куколки для бабочки. «Оно», незаметно и до поры до времени ничем себя не выдавая, присутствует у каждого человека. Только избранные могут рассмотреть его. Сильная личность подавляет его, мудрая живет в согласии, а слабая личность растворяется в нем. Конечно, это происходит не сразу. Тело человека является средой, в которой второе «я» растет. «Оно» растет вместе с ним. Но в отличие от людей никогда не прекращает расти, достигая максимального роста к моменту смерти человека.
— А почему к моменту смерти, а не раньше? И как так у него получается подгадать момент? — недоверчиво спросил Дархан у белого шамана.
— Ему не надо подгадывать, ведь смерть наступает в момент полного овладения им разумом и телом человека. Не раньше и не позже.
— Если это так, тогда ты можешь жить вечно, — пошутил Дархан.
— Не получится. Как бы ни был силен умом, но тело твое с годами слабеет. А в слабом теле и разум хилеет. Поэтому я не могу продлевать свою жизнь, даже если бы хотел. А я не хочу, потому что не вижу смысла в своем земном существовании. А цепляться за жизнь только для того, чтобы еще немного покоптить небо, не вижу причины. Только властолюбцы, добившиеся власти, желают жить бесконечно, боясь с ней расстаться. А я к ней равнодушен. Вот если бы я был ученым или, на худой конец, творческой личностью, тогда, возможно, возжелал бы бессмертия для совершения новых открытий, идей и их воплощения во благо людей. Хотя и в этом сомневаюсь. Все остальное изначально бессмысленно.
— Но ты лечишь людей, облегчаешь их страдания. Разве в этом нет смысла? Разве это не стоит того, чтобы жить долго? — с укором в голосе промолвил Дархан.
— Люди могли бы сами себя лечить, если бы не были столь заняты прожиганием своей жизни. Я лечу их не потому, что вижу в этом свое предназначение, — ответил Найзаата.
— Тогда почему? — спросил Дархан.
— Не переношу боли. Ни своей, ни чужой. Когда облегчаешь чужую боль, ты успокаиваешь и свою. В такие минуты получаешь истинное наслаждение и удовлетворение от собственной жизни. Тем более что жить мне осталось недолго.
— С чего ты взял? — в голосе Дархана снова проскользнул укор.
— Ты забыл, что я шаман и обладаю особым даром предвидения. Мне известны год, месяц и даже день моей смерти, — ответил Найзаата.
— А я предпочитаю быть в неведении и умереть внезапно. Так мне спокойнее, — возразил Дархан. — И потом тяжелобольные люди тоже знают, когда умрут. Так что это не особый дар, а, скорее, проклятие.
— Молод ты еще, чтобы определять, что хорошо, а что плохо. Я ведь не только свой день смерти, но, к примеру, и твой знаю. Если хочешь, могу сказать? — прищурив будто от солнца глаза, спросил белый шаман.
— Нет, не надо, — словно испугавшись, что услышит сейчас свой смертный приговор, быстро ответил Дархан. — Лучше скажи, от кого узнал о моей поездке в степь.
— Говорю же, твое второе «я» мне сказало. Вот ты думаешь, сейчас мы вдвоем с тобой беседуем? — спросил белый шаман.
— А по-твоему, сколько здесь нас? — насмешливо ответил вопросом на вопрос Дархан.
— Пятеро, — произнес Найзаата. — Я, ты, мое «оно», твое «оно» и заблудший джинн, который опутал своими руками твою шею и присосался губами к твоей голове. Пьет энергию, как комар кровь. И будет пить, пока не насытится.
— Разыгрываешь меня, дедушка? — не поверил Дархан.
— Стар я стал, чтобы играть с тобой, — ответил Найзаата. — А джинн этот вреда тебе не причинит, наоборот, пользу принесет. Он ведь вроде пиявки, плохой энергией питается. Порча на тебе, а он эту порчу себе возьмет. И тебе хорошо, и ему пища. Если бы не эти питающиеся дурной энергией джинны, человечество давно бы в своей ненависти к себе подобным, насылая друг на друга проклятия, порчу и сглаз, уничтожило себя. Не джиннов надо бояться, а людей, которые злые стали в последнее время.
Дархан молчал, не зная — верить ему словам белого шамана или нет. С раннего детства он привык доверять только глазам и своему абстрактному мышлению, основанному на логике вещей и физике природы. Но с другой стороны, он понимал, что, если чего-то не видишь, это еще не значит, что этого не существует. Ведь если не видишь свою лошадь в поле, это еще не значит, что ее нет. Может быть, ты просто перепутал поле.
Дархан со школьной программы помнил, что энергия никуда не исчезает, а перетекает из одной формы в другую. Как и то, что эти формы, включая человека, очень разнообразны, возможно, даже бесконечно. Оставалось только решить, какая из этих энергетических форм, за исключением человека, разумна.
— Не забывай, что они на земле появились намного раньше, чем зародилось человечество, — словно читая мысли Дархана, произнес Найзаата. — Подозреваю, что люди есть их творение, а не Бога. Нас создали, когда поняли, что динозавры — это тупиковый путь развития. Хотя, думаю, с нами они ошиблись так же, как с динозаврами. Присмотришься к некоторым представителям рода людского и много общих черт находишь с крокодилами. Ладно, думаю, на сегодня хватит. Пока этой информации для тебя будет достаточно. Подумай над ней.
Найзаата встал, легко разогнул свою якобы больную спину и пошел в свой дом. Но, перешагивая порог, внезапно остановился, развернулся и подошел к Дархану.
— Забыл предупредить. Будешь в Великой степи, не ночуй под открытым небом. Особенно в местности, называемой Черная Овца. Оставайся на ночь в доме чабанов.
— А если не оставят ночевать? — улыбаясь, спросил Дархан.
— Не пригласят — напросись, не постелют — навяжись, гнать будут — упрись. Но, думаю, до этого не дойдет. Все-таки народ у нас гостеприимный. Незваным гостям, вопреки пословице, рады, — не замечая шутливого тона Дархана, наставлял Найзаата.
— А что не так-то? — продолжая улыбаться, спросил Дархан.
— Что-то разыгрались духи с джиннами в последнее время. Видимо, чуют большую сумятицу в людях. Но если все же ночь застанет тебя в пути, разведи огонь и брось в него щепотку этой травы. На ее запах придут мои джинны и защитят тебя.
С этими словами Найзаата вытащил из кармана свернутый из листка старой газеты небольшой кулек и передал Дархану.
— А теперь иди. Как вернешься, зайди проведать меня. Не забывай старика.
— Обязательно зайду, дедушка, — пообещал Дархан и пошел к себе домой.
Глава 10
Осенью степь окрашивается в серебристо-золотые цвета. Да так ярко, что чудится издалека, будто там, у самой кромки горизонта плещутся седые волны золотого океана, а по нему в переливающихся янтарных лучах солнца под снежно-голубыми парусами плывут оранжевые корабли.
Эту картину завораживающего миража ежегодно рисует гениальный художник по имени Ветер, который на фоне древних казахских гор играет стеблями ковыля и устремляющейся ввысь от поверхности земли дымкой теплого воздуха.
Дархан опустил дверное стекло старенького, поступившего в совхоз по разнарядке еще во времена развитого социализма уазика. Терпкий утренний воздух, смешанный с запахом осенних трав и уходящего лета, вольно ворвался в салон автомобиля. Дархан с наслаждением вздохнул полной грудью.
— По какой дороге поедем? — внезапно спросил молчавший все это время водитель.
Дархан не ответил, продолжая наблюдать в распахнутое окно завораживающие пейзажи просыпающегося дня и наслаждаться свежим воздухом утренней степи.
— Тогда поедем по моему маршруту, — не дождавшись ответа, промолвил водитель и надавил на газ.
— А ну, стой, — вдруг приказал Дархан.
— Что случилось? — не останавливая машину, спросил водитель.
— Ничего. Просто знаю я твой маршрут. Он называется «подальше от хлева поближе к козе», — ответил Дархан.
— Это к какой козе? — недоуменно спросил водитель.
— К такой козе, которая из города к своим родителям на каникулы приехала и теперь скачет весь день в соседнем дворе, — хитро улыбаясь, пояснил Дархан.
— Да, нравится она мне, признаю, — рассмеявшись, промолвил водитель и хлопнул от переизбытка чувств ладонью по рулю автомобиля. — Особенно когда в бикини на крыше отцовского гаража солнечные ванны принимает.
Водителя звали Серик, и он был близким другом Дархана. Они дружили, еще будучи детьми, всегда поддерживая и полагаясь друг на друга. Вернувшись в родное село после окончания института, они возобновили дружеские отношения, как прежде.
Дархан сам настоял, чтобы с ним в степь поехал Серик, который работал водителем бензовоза.
— А как же твоя жена? — спросил Дархан.
— А что жена? Ее я люблю. А с Кирой мне сам процесс нравится, — ответил Серик.
— А с женой этот процесс не получается уже? — продолжил донимать друга Дархан.
— Ты не наговаривай. Все у меня получается. А с Кирой у меня предварительный процесс, — стал сбивчиво объяснять Серик.
— Это прелюдия называется, — продолжал шутить Дархан. — Только если прелюдии и процессы разделены не только во времени, но и в пространстве, то это уже клиника. Это я тебе как специалист сельскохозяйственных наук говорю. Тогда тебе к нашему главному врачу Сырыму Маратовичу надо, пока в Лигу сексуальных меньшинств не записали.
— Да ладно тебе выделываться, — оправдываясь, произнес Серик. — У меня стажа в этом деле столько, что на пенсию по выслуге лет уже можно выходить. А Кира мне нравится чисто гипотетически.
— Ты, наверно, хотел сказать «чисто эстетически»? — рассмеявшись, поправил друга Дархан. — Ну ладно, пенсионер-эстет, не расстраивайся. Мне Кира самому нравится. И совсем не эстетически. Но это не повод распускать руки. Куда мы сейчас приедем, можешь продолжать платонически любить и эстетично наблюдать. Не более. У нас другие цели. И вообще, кадрить девок при живой жене — это преступление.
— Предлагаешь убить жену? — спросил, оживляясь, Серик.
— Ты дебил, к тому же с уголовным уклоном, — хлопнув его по плечу рукой, произнес Дархан. — Тоже мне Синяя Борода нашелся.
— А кто это? — спросил водитель.
— Да жил когда-то один женоненавистник вроде тебя. А потом плохо кончил. Убили его родственники жены.
— Хорошо, у моей жены родственников мало, да и те далеко, — беспечно промолвил Серик.
— Повезло же тебе, только это не освобождает от ответственности, — возразил Дархан.
— А тогда ты какое мне преступление шьешь?
— Преступление перед здравым смыслом и кодексом семейной жизни. Глупо было жениться только из-за того, что у кого-то в одном месте взыграли гормоны. Это все равно как, для того чтобы выпить, устроиться на работу в винно-водочный магазин. Но если женился, то какой теперь смысл изменять жене? Это все равно...
— Что бежать за бутылкой водки в соседний ларек, когда сам работаешь грузчиком в винно-водочном магазине, — закончил за друга речь Серик.
— А ты быстро схватываешь, — рассмеялся Дархан. — И не скажешь, что у тебя только девять классов и курсы водителей в местной шарашкиной конторе.
— Соображаю, потому что, в отличие от тебя, теоретика, битый в этой жизни. И не раз. Поэтому знаю, что водка в соседнем магазине всегда вкуснее. Особенно если свой магазин постоянно закрывается на переучет.
— Хорошо, убедил, — рассмеялся Дархан. — Делай, что хочешь. Но без меня. А сейчас останови машину. Хочу выйти.
Автомобиль притормозил и съехал на обочину грунтовой дороги. Друзья не спеша вышли из автомобиля и стали разминаться.
— Знаешь, когда учился в институте, мне часто снилась наша степь. Особенно поначалу. Хотелось все бросить и вернуться домой.
— Чтобы потом пасти баранов, — добавил Серик.
Он не спеша, разминая затекшие ноги, обошел машину и подошел к другу.
— Почему сразу баранов? — спросил Дархан.
— Что еще в деревне делать? А степь как степь. Ничего в ней нет необычного.
— Если чего-то не понимаешь, лучше промолчи. Может, и за умного человека покажешься, — внезапно осерчал на друга Дархан. — За эту степь наши предки кровь проливали, жизнь свою не жалели, защищая ее. А ты — степь как степь.
— А что я сказал? — стал оправдываться Серик. — Если надо, то и я свою жизнь за свою землю не задумываясь отдам. Но сказать, что вижу в ней что-то особенное, врать не буду, не могу. Может, мне тоже уехать отсюда, чтобы начать любить ее? — спросил он друга.
Дархан в ответ только пожал плечами.
— Только вот уезжать никуда не хочу. Мне и тут хорошо. Я эту траву буду жрать, о которой такие, как вы, уехав, издалека тоскуете, но останусь, охраняя здесь покой наших с тобой похороненных предков и кормя город. Он ведь в отличие от села траву есть непривычен.
— Ладно, сельчанин, заканчивай свою речь. Не надо штопать кирзовые сапоги, ты не на митинге. И хватит меня лечить. А то еще подеремся, — стал успокаивать друга Дархан.
— О чем говоришь? — возразил Серик. — Мы с тобой никогда не дрались. Даже когда в школе оказались в разных группировках.
— Вот и хорошо, — приобняв друга, произнес Дархан. — Лучше скажи мне, чем отличается глубокое возмущение от неглубокого? — спросил он.
— Не понял, — недоуменно ответил Серик.
— Вот ты ранее сказал, что был глубоко возмущен. Так я интересуюсь, чем отличается глубокое возмущение от обыкновенного? — пояснил свой вопрос Дархан.
Серик развел руками.
— Не знаю, — все продолжая недоумевать, ответил он.
— Глубиной проникновения, которое это возмущение вызывает, — рассмеявшись, сам же на свой вопрос ответил Дархан.
— Я не врубаюсь, проникновением чего? — в свою очередь спросил Серик друга.
— Проблемы, — продолжая смеяться, ответил Дархан. — Проблемы.
Он прошел вперед и остановился у развилки дороги.
— Ладно, давай займемся лучше делом, оставив в покое твою слабость к созерцанию прекрасного пола, — уже серьезно произнес Дархан. — Скажи лучше, куда ведет дорога, уходящая налево?
— К отгонному пастбищному участку Улжана Дюсекина по прозвищу Вещий Старик, — подойдя к другу, пояснил водитель.
Услышав ответ, Дархан рассмеялся.
— Интересное у него прозвище. Любит читать классическую литературу?
— Нет, просто любит мудрить.
— А почему Вещий Старик, а не просто Мудрый Человек? — не прекращал расспрашивать друга молодой экономист.
— А потому что простые вещи как вещие любит вещать. И к тому же как рыба скользкий тип. Намудрит чего-нибудь и затаится, как карась в тине, пока другие его мудрость расхлебывают.
— Это уже интересно. По дороге расскажешь. А сейчас садись за руль. Поедем, только направо. Налево всегда успеем сходить.
Друзья не спеша сели в машину и двинулись в путь.
— Так что там хотел сказать об Улжане Дюсекине? — возвращая друга к прерванному ранее разговору, спросил Дархан.
— Так вот, один из эпизодов жизни этого Вещего Старика, — продолжил свой рассказ водитель. — Поехал он в прошлом году поздней осенью в город и обменял коров, заметь, совхозных, на страусов.
Дархан подумал, что ослышался, поэтому переспросил:
— На кого обменял?
— Страусов, — громко по буквам повторил Серик. — Я тоже вначале не поверил, пока не увидел их, бегающих с голыми обмороженными седалищами по заснеженной морозной степи.
— А что, у него своих коров нет? — автоматически, все еще осмысливая услышанное, задал вопрос Дархан.
— Так ведь я же говорю — Вещий Старик. Своим скотом не экспериментирует. Бережет, гад. И потом он ведь страусов для совхоза приобретал, стало быть, резонно, что коров совхозных взамен отдал.
— Логично, к тому же формально прав, не придерешься. А что, директор совхоза разрешил ему купить эту заморскую птицу?
— Так в том-то и дело, что ни с кем наш Вещий Старик покупку не согласовывал. А когда спросили почему, ответил — чтобы завистники не помешали ему осуществить «сделку века», как потом покупку страусов назвали сельчане.
— Карася да без прикорма, просто так не возьмешь, — рассмеялся Дархан. — Не спрашиваю, зачем ему страусы понадобились, все равно не пойму. Но у меня в голове не укладывается, где в нашей стране можно было найти страусов. Ведь в степях казахского мелкосопочника они не водятся. Здесь не их ареал обитания.
— Не поверишь — в зоопарке. Ведь как получилось. Поехал наш Вещий Старик по приказу директора совхоза в город коров на мясокомбинат сдавать. И каким-то чудным образом оказался на территории городского зоопарка. Я, конечно, в чудеса не верю, но он говорит, что был трезвым. Забрел, в общем, Улжан трезвым образом в зоопарк и увидел этих злополучных африканских птиц. Тут и взыграла в нем душа провидца и ударила в голову в виде страусовой фермы. Это дело наш оракул не стал откладывать и пошел прямиком к директору зоопарка с предложением обменять совхозных коров на коммунальных страусов.
— Ну как, выгорело дело? — увлекшись рассказом друга, спросил Дархан.
— Все как по писаному вышло, — рассмеявшись, продолжил свой рассказ Серик. — Директор зоопарка сам оказался в патовой ситуации. Денег нет, бюджет урезали. А зверей каждый день кормить надо. Он сам ненароком подумывал этих страусов хищным зверям скормить. А тут наш Вещий Старик с коровами в качестве приза. Ударили они по рукам, не отходя от клетки, и произвели обмен экспрессом.
— Вот здорово! — воскликнул Дархан и ударил себя по коленке. — Значит, можем страусов увидеть. Говорят, одного страусового яйца достаточно, чтобы сытно накормить человека. Ты пробовал страусовые яйца?
В ответ Серик захохотал.
— Яйца, говоришь, — только и смог, давясь своим смехом, произнести. — Извини, друг, — отдышавшись и вытирая набежавшие слезы, произнес водитель. — Просто вспомнил, как директор совхоза на планерке кричал, что не из страусовых яиц, а из улжановских омлет будет делать. Тем более что страусы яйца не несли по причине отсутствия у них таковой возможности.
— Да, я читал в книжках, что страусы в неволе плохо размножаются. Поэтому им необходимо создавать благоприятные условия. А какие у нас в степи могут быть условия? Поэтому, видимо, и не несли яйца, — решил Дархан блеснуть своими энциклопедическими знаниями.
— Ну наши страусы в любом случае не дали бы потомства по причине того, что все они были самцами. Вещий Старик всю жизнь быкам хвосты крутил, а из птицы только кур различал. Да и тех с трудом. А тут сразу страусы. Растерялся мужик. Да и не только он один. Всем селом ходили смотреть и ждали, когда они нестись начнут. В общем, пока разобрались, что к чему, один смех был. И спросить-то было не у кого. Да и не с кого. Улжан ведь не сам птицу из города привез.
— А что так? — спросил Дархан.
— Так после того, как сделку провернул, к нему вернулись здравый смысл и трезвое мышление, которое ему подсказало, что он в очередной раз перемудрил. Поэтому страусов отправил с водителем, а сам в городе остался, переждать и посмотреть, какой результат из данной бартерной сделки выйдет.
Дархану почему-то стало жалко Улжана.
— Так он, наверное, пьяный был, когда страусов приобретал, — неожиданно для себя заступился за него Дархан.
— Если бы это было один раз. Но, видимо, не зря говорят, что пьяный проспится, а дурак никогда. Народ просто так человека Вещим Стариком не назовет, — со злостью произнес Серик и сплюнул в окно.
Дархан, глядя на друга, решил промолчать.
— Шум был, не совру, если скажу — по всему району, — продолжил Серик. — Директор совхоза грозился повыдергивать у страусов все перья и извалять в них Вещего Судака, который догадался привезти их в заснеженную, холодную степь.
— Вещего Старика — хотел ты сказать, — поправил Дархан водителя.
— Нет, именно «судак», и это еще мягко выражаясь, — возразил Серик. — Районное руководство было очень удивлено и всем составом приезжало посмотреть и убедиться, что наш совхоз не их, а страусов собрался разводить.
— Так где теперь эти твои злополучные страусы? — не выдержав столь продолжительного рассказа, перебил друга Дархан.
— Съели, — невозмутимо, словно есть африканских страусов в казахской степи обыденная вещь, ответил Серик.
— И как, вкусно?
— Не знаю, я не ел, — все так же невозмутимо произнес Серик.
Дархан посмотрел на свои наручные часы, затем на солнце и махнул рукой.
— Поехали быстрей, опаздываем, — поторопил он водителя. — Скоро сам узнаю, какая страусов постигла судьба. Если, конечно, все это ты не выдумал.
— Обижаешь, шеф. Зачем мне надо было бы тебя обманывать? Приехало областное руководство с проверкой деятельности главы районной администрации. Кто именно, сказать не могу. Сам понимаешь, дружбу с начальством не вожу. А глава администрации — человек, видимо, неглупый. С его подачи наш директор совхоза Арип Каирович для начала организовал им охоту. И не простую охоту, а целое сафари с африканскими мотивами. В общем, все были довольны. А больше всех Арип Каирович. Он ход страусом сделал. С одной стороны, начальству своей экзотикой угодил, а с другой стороны, страусов списал на представительские расходы и компенсацию из районного бюджета получил. Совхоз даже в прибыли оказался, получив больше, чем если бы продал коров, которых наш Вещий Старик на страусов обменял.
— Так вот почему на шахматной доске директора совхоза вместо коней фигуры страусов стоят, — со смехом произнес Дархан. — Как думаешь, — немного помолчав, обратился он к Серику с вопросом, — лучше быть хорошим шахматистом или плохим?
— Понятное дело, хорошим, — недоумевая вопросу, ответил Серик. — Что хорошего может быть в том, чтобы быть плохим шахматистом?
— Не скажи, хороший шахматист со временем начинает заигрываться, считая себя умнее других. А плохой шахматист — не к месту тупить, при этом тоже считая себя умным человеком. И в итоге оба заканчивают свой жизненный эндшпиль плохо. Поэтому лучше вообще не играть в шахматы.
— А наш директор совхоза считает себя хорошим шахматистом, — не к месту вдруг вспомнил Арипа Каировича Серик.
— Значит, рано или поздно плохо закончит свой жизненный путь, ведь шахматы и сельское хозяйство — вещи несовместимые. Надо заниматься чем-то одним — либо шахматами, либо коровами. Увлечения увлечениями, а скотина страдать не должна.
— Ну директор и не страдает, — не задумываясь над своими словами, произнес Серик. — А карты? — вдруг спросил он друга.
— Что карты? — недоуменно переспросил Дархан.
— Карты и сельское хозяйство — вещи совместимые? — уточнил Серик свой вопрос.
— Карты совместимы, — рассмеявшись, ответил Дархан. — Пойми, я лично против шахмат ничего не имею. Хорошая игра, развивающая логическое мышление и абстрактное воображение. Но я не сторонник того, чтобы проецировать шахматную логику на решения производственных задач. Это ведь только на доске видно всех игроков, кто за кем стоит и кто как ходит. А в жизни каждый человек имеет свои скрытые желания, потенциальные возможности и свой интерес. И управлять ими, как шахматными фигурами, не получится. А в картах другая логика. Здесь, чтобы выиграть, необходимо прежде понять скрытые желания и мотивы других игроков. Карты иррациональны, мой друг. И поэтому вред от этого увлечения направлен прежде всего на самого игрока. При этом он явен, в связи с чем можно успеть нивелировать его вредное воздействие до того, как будет нанесен непоправимый ущерб.
— А наш директор совхоза и в карты играет, — молча выслушав Дархана, произнес Серик. — Правда, говорят, плохо, постоянно проигрывает.
— Значит, для него не все еще потеряно, — снова рассмеялся Дархан. — А что с Вещим Стариком сделали? — тут же перевел он разговор в прежнее русло.
— А ничего. Спустя некоторое время вернулся домой из города и стал вести себя, как будто изначально так им и было задумано, — рассмеявшись, ответил Серик. — Если повезет, скоро сам увидишь этого ценного кадра. А сейчас мы подъезжаем к отгонной пастбищной точке Токена Лашина по прозвищу Космонавт, — произнес он и указал рукой на показавшиеся вдали строения.
— Откуда у него такое экзотичное прозвище? — спросил Дархан.
— Точно не знаю. Говорят, что в молодости службу в рядах советской армии на Байконуре проходил. Там довелось участвовать в аварийно-спасательных работах, за что был награжден медалью. Но все это с его слов. Медаль-то была утеряна. Но, скорее всего, такое прозвище он получил за то, что собакам своим домашним любил давать имена советских космических кораблей. А врагов своих называл именами американских космических кораблей. Вот приходили они к нему в гости, а он, шутя, собак на них своих натравливал. Вот умора была, говорят. Правда, давно это было. Сейчас такое за ним не наблюдается. Постарел, видимо.
Глава 11
— Украли! Люди добрые, помогите! Последнее украли. Что же мне теперь делать, как жить-то теперь? — разнесся причитающий голос по всей улице просыпающегося села.
Это баба Роза, поутру зайдя в свой хлев для утренней дойки и не найдя своей коровы, выбежала во двор, чтобы призвать соседей на помощь.
Баба Роза была одинокой женщиной преклонных лет. С первой волной первоцелинников она приехала в совхоз да так и осталась. Прижилась на целинной земле. Заросли ее раны, нанесенные Второй мировой войной, в которой погиб ушедший на следующий день после свадьбы на фронт муж. Поутихла с годами боль, но печаль поселилась в сердце навсегда. В память о нем не вышла больше замуж баба Роза, хотя немало женихов сваталось к ней. «Одна проживу», — отвечала всем она.
Все свои силы баба Роза отдала воспитанию детей односельчан, работая нянькой в совхозном детском садике. Даже уже выйдя на пенсию, продолжала она работать нянечкой в яслях. Уж очень она любила возиться с маленькими, несмышлеными карапузами. Ничто не могло вывести ее из себя. Самое ругательное слово, которое слышали из ее уст, было «фашист». Надо было очень постараться вывести ее из себя, чтобы заставить так сказать. Вот и сейчас сквозь слезы, потрясенная и обессиленная потерей, она повторяла: «Фашисты».
Первым на крики бабы Розы откликнулся сосед Арызбек, который, как обычно, после утренней дойки выгонял свой скот на выпас. Он жил по соседству и иногда помогал ей управляться с домашним скотом.
Это был среднего роста, среднего возраста и средней комплекции мужчина. Единственное, что выделяло этого среднего человека из среднестатистической массы селян, так это несреднее поголовье личного скота. Каждое утро из дверей его коровника выбегало семь десятков голов крупного рогатого скота и присоединялось к общественному стаду. Ему бы пасти своих коров самостоятельно. Но с присущей крестьянской прижимистостью, помноженной на хитрый ум с прохудившейся совестью, Арызбек подсчитал, что выгоднее пасти свой скот вместе с соседями раз в месяц, чем отдельно каждый день. И его совсем не смущало, что почти половина коров в общественном стаде принадлежит ему.
— Главное — не количество, а наличие, — смеясь, говорил Арызбек соседям. — Где один, там может быть и пять. А где пять, там может быть и двадцать. Сегодня есть, а завтра нет. И не только у меня. А послезавтра снова может появиться. И не только у вас, — добавлял он, обращаясь к чрезмерно активным сельчанам, пытавшимся призвать его к совести.
Постепенно стали собираться и другие соседи, у многих из которых в последнее время аналогичным образом был украден домашний скот. Случаев кражи стало так много, что участковый районного отдела милиции просто перестал принимать заявления от пострадавших сельчан.
— Мне мое начальство запретило принимать заявления по фактам кражи домашней скотины, — объяснял он им свой отказ. — Все равно эти преступления не раскрываются, так чего зря статистику портить? Вот если убьют вас, тогда приходите, сразу зарегистрирую и расследую.
Но кража коровы у бабы Розы возмутила людей. Все знали, что корова была ее единственной кормилицей. Близких родственников, впрочем, как и дальних, которые могли бы помочь, у нее не было. Пенсия, которую платило государство за многолетний труд, была небольшой, да и та выплачивалась нерегулярно. А детский сад закрыли за убыточностью и продали на строительные материалы. Злые языки поговаривали, что за счет детского садика директор совхоза вместе с прорабом себе коттеджи в городе построили. Но уверенно утверждать никто не брался.
— На вилы надо воров сажать, по-другому они не остановятся.
Это произнес пришедший с вилами в руках бригадир Салык Витеев.
— Правильно, бригадир. На нашу власть больше надежды нет. Надо самим с ними что-то решать, — поддержал своего бригадира Адильбек.
Он, так же как и другие жители села, с раннего утра выгонял домашнюю скотину на пастбище и шел на работу. Однако его, как и других сельчан, привлекли крики бабы Розы.
— С кем решать, с властью? — уточнил у Адильбека Арызбек.
— И с властью тоже, — отрезал он. — Но вначале со скотокрадами. Ведь уже внаглую воруют. Скоро со двора днем коров уводить будут, если их не наказать.
— Для того чтобы наказать, вначале надо найти этих воров. А как найдешь? Их даже милиция найти не может.
Это уже Эльдар вмешался в разговор. Он, с утра отогнав коров на выпас, не спеша колол дрова, заготавливая заранее запасы на зиму, поэтому пришел с топором в руках.
— А как же их найдешь, если они среди нас прячутся? Днем добропорядочными соседями прикидываются, а ночью в скотокрадов превращаются. Этакие оборотни, — добавил Салык.
— Действительно, странные времена настали, я бы сказал, время оборотней, — продолжая сжимать топор в руке, произнес Эльдар. — Оборотни-чиновники, оборотни в погонах, вот теперь оборотни-скотокрады появились. В интересное время мы живем.
— Вот и я говорю — на вилы их надо сажать, пока вокруг всех не перезаражали. Хотя, наверное, уже поздно. Все друг у друга начали воровать. Нет, конечно, и раньше, в советское время могли унести все, что плохо лежит. Но сейчас последнее забирают. У меня в прошлом месяце последнюю лошадь со двора увели. У Эльдара на прошлой неделе корову. У людей даже куры , которых раньше и за живность не считали, пропадать стали. Вот только у Арызбека ничего не пропадает. Да, кстати, почему это у него никто скотину не крадет? — внезапно, подозрительно уставившись на Арызбека, спросил бригадир.
— Что ты так на меня уставился? — нервно спросил Арызбек и тут же, не выдержав взглядов обратившихся на него глаз сельчан, фальшивя фальцетом, воскликнул: — А я знаю. И вообще, смотреть лучше за своей домашней живностью надо. Она хоть и скотина, но внимания требует.
Люди стали окружать Арызбека. Глядя на их лица, он стал подозревать, что сейчас его будут бить. Возможно, сильно. И не только руками.
— Вот ты, видимо, и уделяешь нашим коровам свое внимание, — перебрасывая вилы с одной руки в другую, угрожающе произнес Салык Витеев.
— Только они из-за этого внимания потом исчезают в неизвестном направлении, — добавил Адильбек.
— Вот скажи нам, — обратился к Арызбеку, почесывая свой подбородок обухом топора, Эльдар. — Как так получается: у всех твоих соседей скотину со двора уводят, а тебя не трогают? Это наводит на определенные размышления.
— Точно, и как мы раньше не догадались? Говори, где украденная корова? — с этими словами Адильбек схватил Арызбека за горло и стал душить. — Признавайся, а то задушу, — кричал он, все сильнее сжимая горло руками.
— Не крал я вашу корову. Я не ворую у соседей, — пытался оправдаться Арызбек.
— Подожди, успеешь еще самосуд устроить.
Это бригадир вырвал Арызбека из рук Адильбека и задал ему следующий вопрос:
— То, что у соседей не воруешь, уже хорошо. Но все же, получается, воруешь. А это уже плохо. И сейчас нам все расскажешь, у кого, как и с кем крадешь домашний скот.
— Ничего не скажу. Можете отрезать мне язык, но я буду молчать, — торжественно пообещал Арызбек.
— Какая патетика! Да ты артист. Всегда знал, что все воры — артисты. Однако, к счастью, не все артисты воры. И это хоть как-то меня смиряет со своей судьбой и не дает разочароваться в своей вере в человечество, — произнес бригадир. — А язык твой — враг твой, а значит, наш друг. И потому резать его будем в последнюю очередь. Иначе как мы узнаем, у кого скот крал и куда краденую скотину сбывал?
— А может, отрежем ему кончик языка, раз просит? — предложил Адильбек. — Будет смешно шепелявить.
— Язык всегда подрезать успеем. Лучше начнем с пальцев. Эльдар, давай сюда свой топор, — скомандовал бригадир.
— Не надо, я все скажу, — снова фальшивя фистулой, воскликнул Арызбек.
— Стой, — остановил Салык Эльдара, уже занесшего было топор над рукой Арызбека.
— Говори, только громко, чтобы все слышали, — приказал он Арызбеку.
— Корову бабы Розы украл человек из соседней деревни. Имени его не знаю. Он работает с Иратом, который вывел ночью скотину со двора и передал ему. Как там дальше сложилась судьба искомого вами животного, я не ведаю.
— Врешь, — не выдержал Адильбек. — Зачем человеку из соседней деревни приходить к нам воровать, если у нас своих скотокрадов предостаточно?
— У нас существуют договоренности не воровать скот в своей деревне, — ответил на обвинения во лжи Арызбек.
— Ты еще скажи, что у вас ассоциация скотокрадов существует и ты в ней состоишь, — поддел его Эльдар.
— Скорее, ассоциация детей лейтенанта Шмидта, — поправил бригадир.
— Про ассоциацию ничего не скажу, врать не буду. И лейтенантов у нас нет. Правда, есть один бывший капитан советской армии, уволенный в запас в связи с отсутствием армии как таковой, и учитель физкультуры, уволенный за то, что ездил с командой школьников на соревнования.
— А что, за это тоже сейчас увольняют? — спросил его Адильбек.
— Так ведь школьники были только на бумаге, а ездил он один, — ответил Арызбек. — Зато командировочные получал на всю команду. И вот что странно, умудрялся занимать призовые места. Как это он делал, до сих пор не понимаю.
— Я же говорю — артисты, — произнес бригадир.
— Может быть. Хотя те, кто занимается кражами скота, друг друга хорошо знают. Скрывать это не буду.
Арызбек, почувствовав, как державшие его руки ослабили хватку, встряхнул их с себя и поднялся с колен.
— Если говорить откровенно, мы давно согласно майской конвенции весь район поделили, — продолжил он свой рассказ. — Хотели в апреле, но тогда собраться не получилось. И потом у меня есть в соседнем селе «Пик коммунизма» свой осведомитель. Он дает мне полный расклад, где, когда и у кого можно увести со двора скотину. Ират специализируется на другой соседней деревне — «Расцвет коммунизма». А Ашыр промышляет в селе «Вперед к коммунизму». Никто из нас в своем совхозе «Путь коммунизма» кражами скота не занимается. Потому как в нашем селе этим занимаются скотокрады из соседних сел. Наши интересы никак не пересекаются. Разве что даем наводку.
— На водку? — услышав знакомое слово, повторил Адильбек. — А не мог бы ты и мне дать на водку? — попросил он Арызбека.
— Издеваешься? — обиделся Арызбек.
— Зачем? Просто выпить хочется, а денег нет, — пояснил свой интерес Адильбек. — Если так и дальше платить за работу не будут, тоже в скотокрады подамся.
— Не получится. Ты разве не слышал, что майская конвенция подписана, район поделили, вакансии скотокрадов заполнены? Так что твоя очередь в конце девятого коридора, — возразил Эльдар.
— Ничего, — продолжал зубоскалить Адильбек. — Я по протекции. Ну а пока мне будет достаточно, если Арызбек мне на водку даст.
— Прямо здесь, при всех тебе дать наводку? — растерянно спросил Арызбек.
— А чего стесняться? Здесь все свои. Так что давай на водку, и я быстро сбегаю за ней. Слышал, вчера Бота свежую партию дешевого китайского спирта завезла. Думаю, еще не успела все продать. А иначе придется к Нюре идти. Водка у нее еще дешевле, но ядреная, спиртометр зашкаливает. А как ему не зашкаливать, если в ней, помимо спирта и воды, другой всякой дряни вроде птичьего помета и сигаретных окурков для крепости намешано и настояно? А для пущего эффекта снотворное добавлено. Так что гарантированно валит с ног. Ну, давай быстро деньги на водку, если еще не передумал.
— Ах, на водку, — облегченно вздохнул Арызбек. — Нет, не передумал. Только денег у меня с собою нет. Сейчас схожу к себе и вынесу.
С этими словами Арызбек направился было к себе домой, но его остановил Салык Витеев.
— Незачем тебе к себе домой ходить, сейчас пойдем к участковому, и ты ему все расскажешь.
— Бригадир, пусть сходит, а то выпить хочется, да и голову подлечить надо, а денег нет, — вдруг взмолился Адильбек.
Арызбек с надеждой в глазах посмотрел на Салыка.
— Нет, — отрезал бригадир. — Если с утра выпить, считай, весь день потерян. А в твоем случае и неделя не предел, так как твое похмелье не лечится. Оно плавно перетекает в запой. А у нас сейчас каждый день на счету.
— Что у вас тут происходит? — внезапно раздался голос участкового.
Он, как обычно, шел к себе в участок, но, увидев скопление сельчан, решил выяснить, по какому поводу они собрались.
— Вора поймали, — быстро нашелся Адильбек.
— Кто такой, я его знаю? — не удовлетворившись ответом, продолжил задавать вопросы участковый.
Он посмотрел на Адильбека, затем свой взгляд перевел на Арызбека, далее на Салыка, окинул взглядом всех собравшихся, затем снова перевел свой взгляд на Адильбека и повторно спросил:
— Где вор?
— Ну, вот же он, — Адильбек рукой указал на Арызбека.
— Все шутишь? — слегка нахмурившись, промолвил участковый. — Так ведь и я могу пошутить — суток эдак на пятнадцать.
— На этот раз не шутит, — вступился за Адильбека бригадир. — Арызбек действительно оказался скотокрадом. В этом он сам нам сейчас признался.
— Вот как! И у доярок бывает мастит, — от неожиданности воскликнул участковый. Однако быстро пришел в себя. — Это так? — обратился он с вопросом к Арызбеку.
— Совершенно не так. Товарищ участковый, эти люди, оказывается, только притворялись моими соседями и друзьями. А на самом деле они мне больше не друзья, а только соседи, — стал Арызбек сбивчиво объяснять участковому сложившуюся ситуацию. — Они мне угрожали, хотели руку отрубить и заставили признаться в краже коровы бабы Розы. Но я не крал. Я честный человек.
— А кто крал? — уточнил участковый.
При слове «кража» у него, как у собаки Павлова, стали просыпаться когда-то приобретенные, но ныне забытые рефлексы, а в глазах пробуждаться интерес к жизни.
— Они сами украли, а теперь хотят на меня это повесить. Ничтожные люди, — обвинил Арызбек окружавших его людей.
— Ну, ты, жертва тоталитаризма, признавайся в краже коровы. Иначе я тебе не только руку, но и ноги на бифштекс порублю, — угрожающе замахнувшись топором, прикрикнул Эльдар.
— Видите, товарищ участковый, даже ваше присутствие их не останавливает, — вскричал Арызбек, пытаясь вызвать сочувствие со стороны участкового. — Дикий народ, а еще коммунистами были, — добавил он, прячась за спину участкового.
— Если есть что по существу происшествия сказать, то доложите, как следует. Самоуправства я не допущу, — вдруг снова вялым голосом промолвил участковый.
Он увидел, как неподалеку от них остановилась легковая автомашина «Волга», из которой вышли директор совхоз Арип Каирович и главный зоотехник Мейрам Каланович. Они неспешно, бычьей походкой направлялись к ним.
При виде их у участкового начал пропадать так редко проявляемый в последнее время энтузиазм вместе с условными рефлексами. Остались только врожденные, такие как дышать, стоять по стойке смирно и выполнять команды вышестоящего начальства.
— Что за несанкционированный митинг? — раздался громкий, уверенного в себе человека, самовлюбленный голос директора совхоза.
В ответ тишина.
Не дождавшись ответа, он повторил свой вопрос:
— По какому поводу бунтуем?
— Стоящие на коленях бунтовать не могут, — на этот раз ответил директору совхоза неугомонный Адильбек.
Однако Арип Каирович не стал удосуживать его своим вниманием, считая ниже достоинства вступать в полемику с простым механизатором. За него ответил главный зоотехник:
— Скажи еще, что нищие прав не имеют.
— Не скажу, потому что у нас нищих как класса не существует, — ответил Адильбек. — Пока не существует, — добавил он.
— Поэтому вся борьба из классовой категории переходит в видовую, — вставил Эльдар.
— Это какая такая видовая борьба? — недоуменно спросил Мейрам Каланович. — Знаю классовую борьбу, слышал о расовой борьбе, а видовая борьба — это только у животных в дикой природе.
— А человек — это тоже животное, только прямоходящее, — снова встрял в разговор Адильбек. — И в условиях ограниченности ресурсов начинает делиться на виды. Вот ты представляешь вид человека бездельничающего. Арызбек представляет вид человека крадущего. Я вместе с Эльдаром представляю вид человека пашущего, а баба Роза относится к виду человека нуждающегося.
— Не говори ерунды. И потом ты зачем лезешь туда, куда тебя не просили? — упрекнул Мейрам Каланович Адильбека.
— Не просили, потому и лезу. А если попросили бы, тогда, может, и не лез бы, — ухмыляясь, ответил он.
— Вот ты, Адильбек, такой маленький, как рабочий орган у кота, а шума от тебя — как от быка, бьющегося в экстазе, — не выдержав, вскипел главный зоотехник и перешел к оскорблению личности.
— В словах Адильбека есть определенная правда, — для того чтобы разрядить обстановку, вмешался в разговор Эльдар. — Но только, когда говорил о видовой борьбе, я имел в виду борьбу нашей власти по созданию иллюзии видимого благополучия народа. Это помогает держать народ в узде и грабить его незаметно. Я читал, так поступают летучие мыши — вампиры, когда хотят напиться крови. Они при укусе впрыскивают в рану яд, и животное добровольно и тихо дает пить свою кровь. Но в итоге для животного все заканчивается очень печально. Ведь летучая мышь будет изо дня в день прилетать и пить кровь, пока не выпьет ее всю.
— Твоя аналогия неуместна, — не выдержав, резко возразил все это время молчавший директор совхоза. — Вместо того чтобы здесь стоять, иди работать в поле. Это лучше у тебя получается. Нечего тут словоблудием заниматься.
— Ну да, право блудить они оставляют за собой, — проворчал Адильбек.
— Участковый, доложите, что здесь происходит, — приказал сотруднику органов внутренних дел района директор совхоза.
— Вот, Арип Каирович, задержали подозреваемого в краже скота, — слегка помедлив, ответил участковый.
— И кто же этот смертник, имевший наглость красть на территории вверенного мне населенного пункта без предварительного согласования со мной? — продолжил расспрашивать директор совхоза. — Дайте мне на него взглянуть... Кто, Арызбек? — сильно удивился он, когда понял, кого обвиняли в краже коровы бабы Розы. — Не может этого быть! — воскликнул Арип Каирович.
— Почему же не может быть? — возразил участковый. — Тем более он сам признался в этом.
— И ты слышал это собственными большими ушами? — спросил его директор совхоза.
— Я нет, — решив не обижаться на большие уши, спокойно ответил участковый. Тем более что он действительно обладал большими ушами, которые вечно выпирали из-под головного убора. — А вот они слышали, — указал участковый на собравшихся сельчан.
— Эти наговорят. Ты их меньше слушай, лейтенант.
— Я капитан, Арип Каирович, — вежливо поправил участковый.
— А ведешь себя как молодой лейтенант. И если будешь продолжать подобным образом относиться к своей работе, то можешь и сержантом стать, — с угрозой произнес директор совхоза. — А если будешь слушать меня и делать, как говорю, то я из тебя майора сделаю, — подсластил он пилюлю.
— Правильно говорите, Арип Каирович, наговаривают на меня. Вы же знаете, я без вашего согласия даже овцу из чужого сарая не возьму. А тут целая корова.
Это Арызбек, устав ждать своей участи, решил взять свою судьбу в собственные руки. Несмотря на синеющий синяк под левым глазом и наливающееся красным цветом опухшее правое ухо — видимо, кто-то из сельчан все же успел достать его кулаком, тем самым получив не только моральное удовлетворение, — он не терял оптимизма.
— Молчи, неполноценный, — быстро произнес директор совхоза. — Отпускай его, лейтенант. Не создавай проблем, если их решить не сможешь. В моем совхозе воров нет, есть только реформаторы.
— Я капитан, — привычно поправил участковый.
— Неважно. Отпускай, пока в сержанты не разжаловали.
— Свободен, — махнув на все рукой, разрешил участковый. — Ну а вы все расходитесь, — обратился он к собравшимся сельчанам.
— Нельзя его отпускать, ведь это может стать той каплей, которая станет ложкой дегтя, переполнившей испорченную бочку меда у последней черты, — сбивчиво стал протестовать Адильбек.
— Молчи, ущербный, — приказал ему Арип Каирович. — Лучше иди работать, а не лезь туда, куда, не разбираясь, пытаешься влезть.
— А как же я? — со слезами на глазах спросила участкового баба Роза. — Кто вернет мою украденную корову? Без нее, без моей кормилицы, мне не выжить в этом ставшем враждебным мире.
— Ну да, вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут. Слышали мы уже эту сказку, — ответил за участкового Арип Каирович. — Но мы стали умнее. Теперь каждый сам за себя. Капитализм называется. А твою корову участковый найдет. Ну или постарается найти. Это как получится. Не так ли, майор? — обратился он к участковому.
Участковый не стал привычно поправлять директора совхоза, а сразу обратился к бабе Вере:
— Вы зайдите ко мне в участок, лучше завтра, и напишите заявление о пропаже коровы.
— Да как же она пропала, если ее украли? — с недоумением спросила баба Роза.
— Это уже нюансы уголовного делопроизводства, так что не берите в голову. Просто придите и напишите заявление, а заодно оставите особые приметы пропавшей коровы.
— А также связи, явки и адреса ближайших подружек. Участковый, какие, к джинну, особые приметы коровы тебе нужны? — не выдержал бригадир.
— Кому и корова подружка, — вмешался в разговор директор совхоза. — Но сейчас я хочу сказать не об этом. Лейтенант, никаких заявлений, или на следующее утро ты проснешься сержантом, если, конечно, тебя совсем не попрут со службы к японской матери. Тебе ранее было ясно и недвусмысленно сказано: если преступление не имеет перспективы раскрытия, то заявление не принимать. А эта кража перспектив раскрытия не имеет. О чем ответственно тебе заявляю.
— Но старушка просто умрет с голоду, если не найти ее коровы, — снова вступился за бабу Розу бригадир.
— Она, так или иначе, и так скоро умрет, как и тысячи других наших сограждан, которым не повезло жить во времена перемен. По-твоему, теперь их всех следует обеспечить коровами? Так никакой домашней скотины не напасешься, — стал возражать главный зоотехник.
— Хорошо, — немного подумав, произнес директор совхоза. — В виде исключения и моей доброй воли, Мейрам Каланович, выделите из совхозного стада корову для бабы Розы.
— Но у нас нет лишних коров. Весь скот давно лимитирован, зарезервирован, законтрактован и продан. Мы нищие, Арип Каирович, — снова стал возражать главный зоотехник.
— Мы — это не я. А ты — это не они, — глубокомысленно изрек директор совхоза. — Если нет коровы, тогда дайте ей козу. Они тоже доятся.
— Зачем мне коза? Мне не нужна коза, — сквозь слезы стала отказываться баба Роза.
— Берите, пока дают, — стал ее уговаривать Мейрам Каланович. — Пока они еще есть. Но скоро могут закончиться. Вы ведь, вернее, мы ведь нищие, поэтому выбирать не приходится, — на ходу поправил себя главный зоотехник.
— Значит, договорились, — не дожидаясь возражений бабы Розы, быстро проговорил Арип Каирович. — Завтра зайдете к Мейраму Калановичу и заберете свою козу. А нам надо идти, нас ждут более важные дела.
С этими словами директор совхоза вместе с главным зоотехником, не прощаясь, направились бычьей походкой обратно к служебному автомобилю.
Глава 12
Вечерело. Жители села привычно заканчивали свои ежедневные дела и готовились ко сну. Только в доме директора совхоза сегодня было шумно.
В большой богато обставленной комнате за широким овальным щедро накрытым столом собрались гости. Они громко между собой разговаривали, правда, в основном междометиями, и жадно уминали пищу. Деликатесы из конской колбасы и стерляжьей икры, как горячие пирожки морозным утром у биржи труда, быстро исчезали со стола, оставляя лишь легкий дым приятных воспоминаний.
Хозяйка дома, молодящаяся женщина средних лет и приятной полноты, отрешенно стояла у дальней стены, возле красной двери, которая вела в другую комнату. Невидящими глазами она смотрела на гостей. Со стороны могло показаться, что это не жена директора совхоза, а богиня, на миг спустившаяся с небес посмотреть, как люди в своей любви к ближнему страстно поглощают деликатесы и запивают их коньяком десятилетней выдержки.
Этой страсти могли позавидовать все небожители страны, которые давно уже не испытывали сильных чувств ни к себе подобным, ни к еде. Только разве к коньяку десятилетней выдержки, к которому они продолжали чувствовать слабость, как простые смертные. Им было невдомек, что страсть к еде возникает только с чувством голода, который благодаря реформам этих небожителей стали все чаще в последнее время испытывать окружающие их смертные.
У жены директора совхоза, как и у большинства не отягощенных интеллектуальным трудом отечественных скороспелых небожителей, было прекрасное зрение. И свои очки она носила только при посторонних людях, создавая иллюзию слабой, затюканной мужем, бытом и другими мнимыми несчастьями женщины.
На самом деле это была сильная и целеустремленная персона. И в том, что ее муж смог продвинуться по карьерной лестнице, во многом была ее заслуга. Но ей хватало ума не напоминать ему об этом, впрочем, как и о его любовных похождениях, картах и выпивках.
— Его не изменить, а мне детей поднять надо, — говорила она своим редким подругам, заботливо шептавшим в ухо свежие слухи об очередных свершениях и похождениях директора совхоза. — И потом я слишком долго шла к тому, чтобы стать директоршей, поэтому, пока он директор, пусть делает, что хочет, — добавляла она.
— А вот как не будет директором, что тогда делать-то будешь? — спрашивали ее те же заботливые сплетницы-подруги.
— А кому он тогда нужен будет без директорской должности? Или, думаете, его женщины любят за малый рост, толстый живот и скверную привычку икать в самый неподходящий момент? Так что пусть делает, что хочет, мне все равно.
Но на самом деле директорше было далеко не все равно. Но как женщина, обладающая практическим складом ума, она понимала, что истерики ничего не дадут, а скорее всего, приведут к ухудшению ситуации. И только политика ненавязчивого, скрытного влияния могла принести свои плоды.
Вот и сейчас, стоя у двери и поблескивая очками, она, как радар подводной лодки, улавливала на слух шумовые волны в соседней комнате, при этом безошибочно угадывая не только кто находится в ней, но и чем они занимаются.
А занимались они игрой в преферанс.
Следует отметить, что карты были слабостью Арипа Каировича. В прямом смысле этого слова. Ведь директор совхоза слабо играл в преферанс. Но никто из присутствующих не осмеливался об этом ему сказать. Да и не было в этом необходимости. Все оставались при своем. Арип Каирович — при своем мнении о высоких собственных игровых способностях, а остальные оставались при его деньгах, которые они выигрывали по очереди, в порядке очередности и согласно договоренностям между ними.
Но в этот вечер собравшимся было не до игры. Всех волновал вопрос, что привезет из своей инспекторской поездки Дархан. Под угрозой было нечто большее, чем их будущее служебное положение, которое они по старой, советской привычке воспринимали как нечто постоянное и неизбежное.
Сегодня нависла угроза потерять то, что им дороже даже собственной жизни, то, ради чего они шли на преступления против собственной совести, то, ради чего они терпели унижения от старших товарищей по партии и вышестоящего руководства по планово-номенклатурной карьерной лестнице.
Нависла реальная угроза потерять накопленные капиталы, которые должны стать путевкой в новую, похожую на нарисованную на агитационных коммунистических плакатах жизнь не только для них, но и для детей. А при удачном стечении обстоятельств и для внуков вместе с правнуками. И неважно, что для этого приходится воровать плоды упорного труда многих поколений тысяч своих соотечественников. Ведь у людей короткая память. Уже через поколение они забудут, как были накоплены их богатства. А еще через поколение внуки партийных бонз будут сиять как золотой алтын на солнце, без пятнышка тени на их репутации.
— Надо что-то делать, — произнес сидевший у края покрытого зеленым сукном небольшого круглого стола главный зоотехник совхоза.
Он вяло тасовал карты и не спеша раскладывал пасьянс.
— Ведь когда наш посланник вернется, то сразу выяснится, что в нашей степи не осталось скота.
— Как нет скота? Я только что вернулся со своей пастбищной точки и могу сказать, что в степи его полно, — недоуменно промолвил главный ветеринарный врач.
Он сидел у другого края круглого стола и всем своим видом пытался продемонстрировать свое возмущение. Но ему это не удалось. Сытое лицо, расплывавшееся маской довольного жизнью херувима, никак не желало выражать эмоции гнева борющегося за правду человека.
— Он имел в виду совхозного скота, — лениво пояснил сидящий между двумя занятыми коллегами краями круглого стола главный экономист Мынгали Сенгалин.
— Это да, совхозного скота в степи я не видел, — как-то сразу успокоившись, произнес главный ветеринарный врач Мерков.
— Только одно не пойму, — обратился Сенгалин с вопросом к главному зоотехнику Мейраму Калановичу. — Почему это сразу выяснится? Ведь ты сам прекрасно знаешь, где и чей скот в степи выпасается. И что совхозных коров среди них можно найти, разве что если долго и с большим желанием искать. И это еще если сильно повезет. Ведь прямо на глазах творятся чудные метаморфозы, и они из общественной формы перетекают в частный вид. Но не того и не другого у нас не наблюдается, не правда ли? — внезапно переадресовал он свой вопрос Меркову.
— Чего не наблюдается? — опешив от неожиданного вопроса, спросил он Сенгалина.
— Долго и с большим желанием искать совхозную скотину, — уточнил он.
— Понятно, — облегченно выдохнул Мерков. — Нет, почему? Желанье есть. Правда, одно оно и осталось. Найти и приватизировать. Но бессмысленно это.
Главный ветеринарный врач степенно взял в руки стоявшую на краю круглого стола бутылку коньяка и не спеша стал разливать по граненым хрустальным стаканам.
— Что бессмысленно, желание найти? — не выдержав затянувшейся паузы, спросил Сенгалин.
— Нет, наша жизнь, — с глубокомысленным видом ответил главный ветеринарный врач и опрокинул в себя стакан коньяка. — Хотя желание искать совхозную скотину также бессмысленно, — продолжил он, закусывая плиткой шоколада. — Но это, думаю, уже частности. Об этом лучше спросить нашего главного бухгалтера.
— Я ничего не знаю. Это я вам всем ответственно заявляю, — быстро, с испуганным придыханием проговорил главный бухгалтер Ибрай Каяков.
— А чего ты знаешь? — спросил его сидевший у еще одного края бескрайнего круглого игрового стола прораб совхоза Кожахмет Маликов.
— Я, по крайней мере, знаю, что ничего не знаю, — гордо в ответ промолвил Каяков и, выдержав паузу, добавил: — В отличие от некоторых.
— Кого это ты имеешь в виду? — грозно спросил его главный агроном Торгын Раскатов.
Его массивное тело не смогло уместиться у бескрайнего круглого игрового стола. Поэтому он молча, по-хозяйски развалился в углу комнаты в директорском кресле и не спеша потягивал свою порцию коньяка.
— Прошу не беспокоиться, к вам это не относится, — быстро ответил Каяков.
И хотя голос его дрожал и слова дребезжали, как дробинки бьющегося о стекло весеннего града, все присутствующие поняли, что как раз главного агронома он и имел в виду в первую очередь.
Назревал скандал. Вокруг все стихло. Было так тихо, что, когда раздался все тот же тихий, едкий голос прораба Маликова, он прозвучал как звук от удара вступивших в хватку рогов двух баранов во время весеннего гона.
— А лошадь?
— Какая такая лошадь? Не было никакой лошади, — продолжая дребезжать, как старый автомобиль «Москвич», быстро ответил Каяков.
— Которую тебе третьего дня во двор табунщик Карабаев заводил.
— А ты видел? — громко спросил прораба с вдруг откуда-то взявшейся смелостью главный бухгалтер.
— Я нет, а вот твой сосед видел, — спокойным и одновременно ехидным голосом ответил Маликов. — И даже совхозное тавро на нем разглядел.
— Врешь, не мог он в три часа ночи совхозное тавро разглядеть, — быстро возразил Каяков.
— Значит, лошадь все-таки была, — поймал на слове главного бухгалтера хитрый прораб Маликов.
Все рассмеялись, и обстановка в комнате сразу разрядилась.
— Вот скажи мне, как мой сосед мог ночью увидеть совхозное тавро на лошади? Ведь было так темно, что не то что тавро, лошади не видно было, — сквозь смех спросил Каяков прораба.
— Хорошо, так и быть, поделюсь опытом оперативной работы. Только ты записывай. Два раза повторять не буду.
— Хорошо, хорошо, — быстро согласился главный бухгалтер.
Затем он также быстро вытащил из внутреннего кармана пиджака авторучку и небольшой блокнот, в котором обычно дублировал счет игры в преферанс, и приготовился записывать.
— Берешь пачку сигарет, зажигалку, затем присаживаешься на лавочку, закуриваешь и смотришь. Записал? — спросил прораб Каякова.
— Записал, — ответил главный бухгалтер. — А дальше что?
— А дальше все просто. Сидишь, куришь и смотришь.
— А что смотреть? Там ведь темно. Ничего не видно.
— Да? — удивленно переспросил Маликов.
В этот момент остальные партнеры по преферансу давились от смеха.
— Тогда не смотришь, а просто сидишь, куришь и ждешь.
— А чего ждать? — продолжая записывать, спросил Каяков.
— Когда от тебя выйдет табунщик Карабаев и сам все расскажет, как тебе из совхозного табуна кобылу привел, — со смехом закончил свой рассказ Маликов.
— Ну надо же, никому сегодня верить нельзя, — в сердцах высказался Каяков и ударил блокнотом себя по коленке. — А он не сказал, зачем мне кобылу приводил? — осторожно спросил он прораба.
— Нет, не сказал, — ответил Маликов.
— Ну и хорошо. Вот это правильно, — облегченно проговорил главный бухгалтер и присел на стоявший рядом стул.
— Правда, я тут подумал было, но ведь у тебя жена есть, — не удержался и подколол его прораб.
— Но он сказал за что, — подал голос из своего угла главный агроном Раскатов.
От неожиданности Каяков привскочил со своего стула и стал испуганно озираться по сторонам.
— И за что же? — растерянно пролепетал он.
Было непонятно, то ли спрашивал он, то ли уже соглашался с любыми версиями причин получения от табунщика Карабаева совхозной кобылы.
— А лошадь тебе, дорогой наш Ибрай ибн Главный Бухгалтер, он дал, чтобы получить свою заработную плату, которую ты ему уже год как задерживаешь.
Это уже со своего места подал голос главный зоотехник Мейрам Каланович.
— Так вы все знаете, — продолжал лепетать Каяков.
— А ты как думал? — подтвердил главный агроном Раскатов. — Колхоз — дело хоть и добровольное, но ответственное. И за все, что мы делаем, отвечать будем вместе.
Кожахмет Маликов подошел к нему и положил свою руку на его плечо. Каяков испуганно вздрогнул.
— Садись, садись, — проговорил он. — Ты не на суде, а мы не прокуроры.
— Пока не на суде, — многозначительно подмигивая коллегам, вставил главный экономист Мынгали Сенгалин.
— Ну а как ты думал? — продолжил прораб Маликов. — Украсть кобылу и думать, что никто в деревне об этом не узнает, все равно что плевать в колодец соседа и думать, что никто не увидит.
— А если ночью? — вдруг спросил главный экономист Сенгалин.
— Что ночью? — недоуменно переспросил прораб.
— А если ночью плевать в колодец соседа, то кто-нибудь увидит? — уточнил свой вопрос Сенгалин.
— Зачем ночью плевать в колодец соседа? — продолжая не понимать заданного ему вопроса, переспросил Маликов. — И кому это надо?
— Ну как? Он ведь ночью украл лошадь, — показав рукой на главного бухгалтера, снова уточнил Сенгалин.
— Ничего я не крал. Мне эту кобылу дали добровольно, — не выдержав обвинения в воровстве, вскричал Каяков.
— Ну тогда это не кража. Это хуже, — снова промолвил из своего угла Раскатов.
— Что может быть хуже воровства народного имущества? — спросил Раскатова сидевший все это время молча в дальнем противоположном углу комнаты главный инженер Герман Исаков.
— А хуже кражи народного советского имущества может быть только получение взятки за использование своего служебного положения, — пояснил Раскатов. — За это можно и высшую меру наказания схлопотать.
Главный бухгалтер схватился за сердце.
— Как высшую меру? — испуганно произнес он. — И потом это была не взятка, — тяжело дыша пролепетал он.
— Как не взятка? Он тебе кобылу, а ты ему его же заработную плату, которую не платил целый год. На лицо принуждение и получение взятки, — продолжал нагнетать обстановку главный агроном.
— Не взятка это была, а подарок, — не выдержав давления, чуть слышно выкрикнул Каяков. — У нас все рабочие совхоза уже больше года денег не видят. И в этом нет моей вины.
— А чья тогда вина? — не унимался Раскатов.
— А ты лучше у директора совхоза спроси, — ответил Каяков главному агроному.
В Каякова как будто джинн вселился. Он подскочил к главному агроному и схватил за пиджак.
— Ты у директора совхоза иди и спроси, куда все деньги уходят, что люди зарабатывают. А если так переживаешь за них, что же им свою заработную плату не отдашь, которую, между прочим, вовремя получаешь?
Раскатов не спеша своими руками обхватил руки Каякова, а затем стряхнул их со своей груди, словно они были руками не взрослого мужчины, а восьмилетнего ребенка.
— Я свои деньги получаю, кровно заработанные, — глухо произнес он.
— Да, а у других людей, по-твоему, не кровно заработанные деньги? Но ты получаешь заработную плату день в день. А другие годами не получают. За что к тебе такое благосклонное отношение со стороны Арипа Каировича, может, расскажешь нам?
— Не твое дело, — все так же глухо сквозь зубы процедил главный агроном.
— А я скажу за что. Когда ты списываешь горюче-смазочные материалы на несуществующие поля пшеницы и кукурузы, а деньги вместе с директором совхоза кладете себе в карман, это, получается, по-твоему, не воровство? Или когда списываешь якобы купленные запасные части на якобы проведенный ремонт тракторов и комбайнов, а деньги опять кладете себе вместе с директором совхоза в карман, значит, снова ты не вор? А я взял одну кобылу и сразу вор?
— Ну, допустим, не одну, — снова язвительным, как вой гиены под луной в африканской саванне, голосом возразил прораб.
— Хорошо, не одну. Но по сравнению с тобой я чист, как слеза жены архангела.
Каякова несло.
— Вот ты, прораб. Ходишь все вокруг, подковыриваешь своими подковырками. А ведь ты — первый вор в совхозе.
— Кто, я? — изобразив на лице изумление мужа в первую брачную ночь, уточнил Маликов.
— Думаешь, о том, что твои шабашники дома без цемента строят, никто в селе не знает? — продолжал разоблачать главный бухгалтер.
— О чем это ты, Ибрай? — настороженно спросил Маликов.
— А куда, по-твоему, цемент девается и как при этом дома стоят? — добавил он. — Ты людей за полуосликов не держи. Все в совхозе знают, что цемент ты продаешь, а вырученные деньги себе в карман прячешь. А дома твои на коровьем дерьме и честном слове стоят. Хорошо, землетрясений у нас не бывает. А то давно бы в одну кучку, как дом из домино, сложились бы.
— Ты говори, говори, да не заговаривайся, — угрожающе произнес прораб, на глазах меняя маску гиены на загнанного в угол койота.
Но Каякова было уже не остановить. Его несло дальше.
— Это еще цветочки. Лучше расскажи, как дома на бумаге проектируешь, строишь, вводишь в эксплуатацию и сносишь ввиду их аварийного состояния. А деньги, которые тебе государство дает, снова по карманам своим вместе с директором совхоза прячете.
— Вот гад, даже не делился, — ошалев от всего услышанного, воскликнул главный зоотехник. Перед его мысленным взором стали мелькать купюры, сотни, тысячи денежных купюр. — Как шерсть овечью делить, так подавайте его долю. Хотя к овцам он никаким боком отношения не имел. А как строительные материалы распределять, так только себе.
— Почему не делился? Делился, — донесся до него словно сквозь густой туман голос Каякова. — С директором совхоза делился. А остальные ему без надобности.
На прораба жалко было смотреть. Он метался между желанием немедля броситься с кулаками на главного бухгалтера и боязнью получить сдачи.
И пока Маликов метался между состоянием койота и гиены, раздался голос главного ветеринарного врача Меркова.
— А где наш директор совхоза Арип Каирович? — спросил он.
Это сразу немного разрядило накалившуюся было атмосферу.
Мерков тяжело встал из-за стола, зевнул во весь свой сытый рот и походкой племенного, единственного в стаде коров быка пошел к двери.
— Пойду поищу его, — небрежно бросил присутствующим на ходу.
Выйдя из комнаты, он сразу столкнулся с женой директора совхоза Зинагуль.
— Бенджамин, — обратилась она к Меркову. — Арип Каирович с вами?
Меркова звали Бенджамином не потому, что так нарекли его родители. Не потому, что был аристократом или рационализатором. Нет, просто Мерков в последнее время национальным денежным средствам предпочитал купюры зеленого цвета с портретом Бенджамина Франклина. Мир для него с недавних пор перестал быть черно-белым. И люди для него поделились не на белых и черных, добрых или злых, а на зеленых и деревянных. Зелеными он считал тех, кто владел долларами, а не тех, кто выступал за сохранение окружающей среды. А деревянными были все остальные, то есть простые труженики села.
— Да, он с нами, — ответил главный ветеринар совхоза и попытался быстро пройти в следующую комнату.
— Но почему тогда я не слышу его голоса? — не отставала Зинагуль.
Ее вопрос застал Меркова врасплох.
— Он заснул, — произнес первое, что пришло ему в голову.
В это время ему на глаза попалась Айсулу. И он, предвосхищая следующие вопросы жены директора, окликнул ее.
Айсулу не спеша, дефилируя фигурными, обтянутыми в узкое платье бедрами, подошла к Меркову.
— Чего тебе надобно, фельдшер? — жеманно спросила она.
— Выйдем на улицу, у меня к тебе срочное дело есть.
Мерков приобнял Айсулу за талию и попытался вместе с ней быстро улизнуть от директорской жены. Но не вышло.
Айсулу, несмотря на свое дородное, пышное тело, легко выпорхнула из рук Меркова и, отойдя на шаг назад, шутливо пригрозила пальчиком.
— Только без рук, — смеясь, попросила она. — Я еще маленькая девочка, чтобы ходить на улицу с незнакомыми дяденьками на ночь глядя. Особенно если дяденька без цветов и шампанского.
— Будут тебе и цветы, и шампанское, и шоколадный пломбир на палочке. Только пойдем скорее, — взмолился главный ветеринарный врач.
— Я, конечно, девочка маленькая, но не настолько, чтобы меня так быстро могли совратить. Наоборот, делай это со мной как можно дольше, — продолжала дурачиться Айсулу.
Но это продолжалось совсем немного, и наконец она снизошла до Меркова.
— Ну ладно, так и быть, пойдем, мой казахский горячий мачо.
С этими словами она взяла Меркова под руку, и они направились на улицу.
Выйдя во двор директорского дома, Мерков с облегчением вдохнул полную грудь прохладного воздуха осенней ночи.
— Ну, где твои цветы и шампанское? — продолжала насмехаться над ним Айсулу.
— Какие тебе цветы и шампанское? — резко ответил Мерков.
Ему удалось избежать дальнейших расспросов жены директора совхоза. И хотя в этом Айсулу оказала неоценимую помощь, чувства благодарности он к ней не испытывал. Возможно, в этом и заключался весь мужской эгоизм. Какую бы неоценимую помощь ни оказала женщина, для возникновения чувства благодарности она должна ему еще и нравиться.
— У тебя четверо детей. Скоро внуки появятся. А ты все про цветы и шампанское. Да тебе самой их мужчинам дарить надо, чтобы они на тебя обращали внимание.
— Гад ты, Мерков, — в сердцах произнесла Айсулу.
— Знаю, — ответил он. — Ты мне лучше скажи, где Арип Каирович.
— Не знаю, — немного грустным и постаревшим голосом ответила Айсулу. — Видела, как крутился он возле жены Сенгалина. А потом они исчезли.
— Куда исчезли? — не понял Мерков.
— А куда исчезают два одиночества, желающие побыть наедине среди толпы людей? — продолжала хандрить Айсулу.
— Какие, к джинну, два одиночества? — выругался Мерков. — У каждого из них семья, дети, домашняя скотина, в конце-то концов. И не только скотина, и не только домашняя, — немного подумав, добавил он. — Лучше скажи, что встретились две озабоченности. Это будет ближе к истине. А что там светится в конце двора? — обратился Мерков с вопросом к Айсулу и указал рукой на стоявшее в метрах пятидесяти небольшое строение.
Айсулу посмотрела, куда своей рукой указывал Мерков.
— Это директорская баня, — ответила она.
— Айсулу, а ты знаешь, что у нашего директора совхоза есть правило трех «Б»?
— Не знаю, и что же это за правило трех «Б»? — спросила она Меркова.
— Правило трех «Б» означает: бурбон, бешбармак и...
Он не успел договорить, как его перебила Айсулу:
— Знаю, бабы.
— Я хотел сказать «баня». Но твой вариант мне нравится больше. Действительно, зачем нужна баня, когда можно обойтись душем? Но все же, если ты не возражаешь, давай немного пройдемся и посмотрим, нет ли там нашего директора совхоза. Может, в отличие от меня он все же предпочитает баню.
Они осторожно подошли к бане и заглянули в светящееся окошко. Вид, который предстал их глазам, был сродни древнегреческой картине, которую можно было бы назвать «Нимфа и сатир». Правда, нимфа в лице жены главного экономиста Сенгалина была уже не молода, далеко не свежа, но остатки былой красоты все же нельзя было еще не заметить. Возле нее мылся, нет, вернее было бы сказать, вокруг нее вился сатир в лице директора совхоза Дарибаева.
— По-моему, твой директор предпочитает и баню, и бабу, да и бешбармак с бурбоном в придачу. Только это уже правило четырех «Б». Так что балабол твой директор, впрочем, как и ты, — произнесла Айсулу и направилась обратно к дому.
Мерков чуть помедлил, но затем все же последовал за Айсулу. Он догнал ее у входа в дом и по ее решительному виду понял, что она готова рассказать жене директора совхоза о банных процедурах ее мужа с женой Сенгалина. Он перегородил ей путь.
— Не надо, — тихо проговорил Мерков.
— Что не надо? — сделала вид, что не понимает, о чем идет речь, Айсулу.
— Не надо ковыряться в ране ложкой. Особенно если ею тебя кормят, — пояснил Мерков.
— По-твоему, пусть он лучше кувыркается в бане непонятно с кем, а я буду молчать? — повысив голос, возразила Айсулу.
— Допустим, тебе известно, с кем там директор совхоза кувыркается, как ты тут выразилась, — Мерков вплотную подошел к Айсулу и заглянул ей в глаза. — Думаешь, тебе спасибо скажут? Поверь, ты глубоко заблуждаешься. Во все времена не любили людей, приносящих дурные вести. Их в лучшем случае терпели, но в душе презирали. И при первом же удобном случае сливали. Ты хочешь, чтобы от тебя избавились? — задал Мерков вопрос Айсулу.
— Нет, — как-то неуверенно приглушенным голосом ответила она.
— Тогда чего ты добиваешься? Думаешь, Зинагуль не знает о том, что ее муж ей изменяет? Поверь мне, она прекрасно об этом осведомлена. То, что ты видишь, то, что ты слышишь, это только видимость, иллюзия. На самом деле внутри она чернее черного. Ведь для нее Арип Каирович не просто муж, а инструмент достижения целей в нашем, в общем-то, мужском мире. Поэтому она, пусть ты хоть тысячи раз расскажешь ей об измене мужа, не расстанется с ним. Или ты хочешь, чтобы Сенгалин узнал об измене своей жены с директором совхоза? — продолжал изобличать Мерков. — Так он догадывается об этом. И поверь мне, совсем не желает, чтобы его догадка перетекла в уверенность. Он боится этого. Поэтому и прячется за карточным столом с бутылкой коньяка. Или, ты думаешь, от хорошей жизни его жена сейчас, как ты выразилась, кувыркается в бане с директором совхоза? А ты не подумала, что ей директор совхоза не оставил выбора? У нее остался выбор только либо быть с ним, либо чуть свет на работу — махать метлой в конторском сортире. И уехать нельзя, ведь у нее семья, дети, которых кормить надо. Да и куда ехать? Кругом разруха, безработица и безденежье. Одним словом — реформы. Как сказал один мудрец, не дай бог жить во времена перемен. А я бы сказал, трудно быть честным человеком во времена перемен. Так что твою правду сейчас никто не услышит. Она слишком неудобна и может доставить всем лишь один дискомфорт. Поэтому это никому не нужно.
— А если бы там, в бане, с директором совхоза была не жена Сенгалина, а твоя, ты бы так же говорил? — задала свой вопрос Айсулу.
— Вот поэтому умные мужчины любят красивых женщин, а женятся на некрасивых, — шутливо щелкнув по носу Айсулу, смеясь, ответил Мерков. — Тем более, и я как врач, пусть и ветеринарный, ответственно заявляю, что с точки зрения физиологии между красивыми и некрасивыми женщинами нет никакой разницы. Они одинаково едят, пьют и рожают детей. А вот мороки с некрасивыми женщинами намного меньше. Если, конечно, их Бог, вот как тебя, умом не обидел.
— Прошу без оскорблений. Я хоть женщина некрасивая, но так двинуть могу, что не каждый мужчина на ногах устоит, — шутливо ответила Айсулу. — И действительно, чего я так завелась? — продолжила она. — Пусть делают, что хотят. А мне своих детей кормить надо, а не за правдой гоняться. Тем более что правда эта как чирей на заднице — ни посидеть, ни почесать.
— Ну вот и хорошо, — в свою очередь, рассмеявшись, произнес Мерков. — Тогда пойдем в дом.
И они вдвоем, привычно надев на себя маску беспечных людей, словно ничего не произошло, вошли в дом.
Глава 13
Отгонные пастбищные участки как вид хозяйственной деятельности во времена Советского Союза получили широкое распространение на территории Казахской Советской Социалистической Республики. Обширные казахские степи располагали к развитию пастбищного животноводства. Свободно выпасаясь на степном разнотравье, домашний скот быстро рос, набирал вес и давал людям много вкусного дешевого мяса. Стране это ничего не стоило. Или почти ничего не стоило.
В совхозе «Путь коммунизма» активно развивали отгонное пастбищное животноводство. Хотя нет, правильнее будет сказать, ранее активно развивали.
В обширной степи на участках пышного травостоя строили дома, хозяйственные сооружения, обустраивали колодцы с питьевой водой и тянули на десятки, а то и на сотни километров линии электропередачи.
И жили в просторной степи люди себе и не тужили. С холодильниками, телевизорами, личным автотранспортом, который по разнарядке вне очереди от государства получали. И им казалось, жизнь удалась.
А что, выгонит пастух с утра скотину на пастбище, сядет в свой автомобиль или, на худой конец, мотоцикл — и на соседний пастбищный отгонный участок к такому, как он, пастуху в гости чаю или чего покрепче попить. Объедет к вечеру нескольких своих соседей и вернется к себе домой. Пригонит с выпаса коров, пересчитает, все ли на месте, да и загонит в коровник до следующего утра. А сам на боковую. Ведь завтра снова в гости идти.
Длиться бы этой клубничной жизни до выхода на пенсию. Но приплыл внезапно черный лебедь на волнах бурного океана перемен. И лопнул под его ударами весь привычный уклад советского животноводства. Не стало больше той страны, которая давала возможность не думать с тревогой о завтрашнем дне. Теперь они только сами за себя были в ответе. Им это было тяжело осознавать. Ведь за годы строительства развитого социализма советская власть так и не привила им черты хозяина своей судьбы. Чувство ответственности за себя и свои поступки было напрочь атрофировано.
Командно-административная система управления народным хозяйством выработала у большинства животноводов устойчивые принципы поведения, основанные на преклонении перед начальством и отсутствии базирующейся на собственных убеждениях личной инициативы. Им было проще ничего не делать. Ведь цена ошибки, совершенной по собственной инициативе, была очень высокой. Поэтому так сложилось, что если приболеет корова или кобыла, то животновод вызывает и упорно ждет прибытия ветеринара. Уж пусть она сдохнет, чем он ее неправильно лечить будет. Мороки меньше.
Сорвет сильным ветром лист шифера с крыши коровника — приезжает ремонтная бригада и чинит. Оборвались линии электропередачи — приезжает другая бригада и устраняет порыв. И разучились животноводы делать что-либо самостоятельно своими руками.
Вот и сейчас, подъезжая к стоящему на участке дому Токена Лашина, Дархан видел, как обветшали его хозяйственные постройки. Да и дом, из которого вышел Токен встречать непрошеных гостей, выглядел как маскарадный костюм после бурной карнавальной ночи. Только вместо мишуры и конфетти в лучах утреннего солнца стены дома пестрели пятнами обсыпавшейся штукатурки, тогда как окна были грязными, обклеенными пожелтевшими от преклонного возраста газетами. И все это дополняла крыша с потемневшим и местами проломленным шифером.
— Что нового в мире? — вместо приветствия с ходу начал расспрашивать подошедших гостей Токен.
— Кому и старая новость может оказаться новинкой, — в тон ему ответил Серик. — Вот по старой традиции гостям, прежде чем вопросы задавать, чай было принято предлагать. Но для тебя это, видимо, новость.
— Мал еще, чтобы я тебя за свой стол звал и чаем поил, — ответил Токен.
— Здравствуйте, Токен-ага, — поприветствовал хозяина дома Дархан. — Как ваши дела, здоровье? Все ли хорошо в семье?
— Спасибо, Дархан. Пока не жалуюсь. А даже если бы хотел, все равно жаловаться некому. Аллах высоко, власть далеко. Поэтому мои проблемы — это только мои проблемы. А ты лучше проходи в дом, чаю горячего выпей, а заодно и расскажешь, зачем пожаловал, — пригласил его Токен.
— А мне, значит, чаю не предлагаешь? — с обидой в голосе произнес Серик.
— А что тебе предлагать? Заходи и пей. Много сейчас всякой шантрапы вроде тебя по степи шатается. Если перед каждым корячиться, то и сколиоз спины недолго заработать. А Дархан хоть и молод еще, как и ты, но собой олицетворяет власть. А власть можешь не любить, но уважение проявить обязан.
— Спасибо, Токен-ага, но одним рассказом здесь не обойдемся. Мы на пересчет скота приехали, так что отложим чай и пойдем смотреть твоих коров.
— Дархан, не надо отказываться от чая. Человек ведь от всей души предлагает, — поддержал Токена Серик.
Видя, как колеблется Дархан, Серик подошел к нему вплотную и тихо шепнул:
— Начальник, давай попьем чаю. Скотина твоя никуда от нас не денется, а у меня во рту со вчерашнего вечера, кроме бутылки самопальной водки и пачки сигарет «Беломор», ничего не было. А у Космонавта с припасами всегда было нормально. Он хоть и с придурью, но поесть не дурак.
— Хорошо, Токен-ага, возражений попить чаю не имею. Тем более что выехали рано и толком позавтракать не успели, — соглашаясь с другом, произнес Дархан.
Серик первым прошел в дом, быстро разулся возле импортной, купленной по блату еще в эпоху всеобщего дефицита прихожей, прошел на кухню и уселся за стол.
— Токен-ага, слышал, что Дархан сказал? — удобно усаживаясь за столом, спросил он.
— Если ты насчет коров, то они отсутствуют, — ответил, разливая чай по пожелтившим от долгого использования чашкам, Токен.
— Нет, насчет завтрака, который мы пропустили, торопясь к тебе в гости. Поэтому хотелось бы чем-нибудь посущественней перекусить, а не давиться одним чаем, — стал намекать прямым текстом Серик.
— Чтобы поесть что-то посущественнее, надо вначале что-то посущественнее, чем молоть языком, сделать. К тому же я слишком стар, чтобы за вами, молодыми, ухаживать.
Токен взял в руки нож, подошел к Серику и замахнулся.
— Ты чего? — испугавшись, воскликнул Серик.
Нож, просвистев возле его лица, воткнулся в деревянный стол.
— Вот тебе нож. За домом в небольшом загоне баранчик стоит. Пойди и зарежь, а мясо неси сюда, будем варить, — распорядился Токен.
Серик вопросительно посмотрел на Дархана. Однако тот стал отрицательно качать головой.
— Нам одного барашка мало, — по-своему растолковав жест Дархана, важно изрек Серик.
— Сынок, а ты знаешь, что твой аппетит не соответствует твоей должности? Поэтому либо умерь аппетит, либо смени работу. А пока шоферишь, твое место третий справа с конца шеренги.
— Токен-ага, ты так сказал, словно я не шоферю, а шестерю, — с обидой произнес Серик.
— Не обижайся, сынок, но в наше время эти понятия все чаще используют как синонимы. Поэтому лучше молчи и пей свой чай, пока не остыл, — ответил Токен.
Дархану надоело слушать их препирания, и он решил перевести разговор в конструктивное русло.
— Токен-ага, ты сказал, что коров нет, куда они тогда подевались?
— Дархан, разве я говорил, что коров нет? — вопросом на вопрос ответил Токен и, не дожидаясь ответа, сам же решил ответить на него: — Я сказал, что скотина отсутствует. Сечешь разницу? Тебя ведь не зря кличут профессором, поэтому должен понимать различие между словами «нет» и «отсутствуют». На нет, как говорится, и суда нет. Здесь и говорить не о чем. А вот если отсутствуют, значит, это явление временное. И здесь уже можно говорить о сроке отсутствия и месте присутствия.
— Интересно рассуждаешь, Токен-ага. И хотя твои философские аспекты мне не совсем понятны, думаю, эта теория, как и любая другая, имеет право на свое существование, пока не мешает людям жить.
— Ага, только этих теоретиков в стране развелось как северных оленей теплой зимой, до фига и больше. А на фига их столько нужно, никто объяснить не берется. Даже теоретически. А что, скотник-теоретик — звучит, — стал насмехаться над Токеном Серик.
— Не смейся, от скотника-теоретика, в отличие от тех теоретиков, что страной управляют, по крайней мере, вреда меньше, — возразил ему Токен. — А те теоретики, что в правительстве обитают, по-моему, вообще почкованием размножаются. С элементарными вещами не дружат, а берутся страной управлять.
— Но все это лирика, лучше скажи, где коровы сейчас твои присутствуют, философ, — не выдержав, прямо спросил Дархан.
— На пастбище. Но если вздумал туда ехать, то не советую, — опережая следующий вопрос, возразил Токен. — Коровы разбрелись по всей степи, так что пересчитать поголовно не получится, — пояснил он Дархану свой отказ.
— Надеюсь, ты понимаешь, что я не могу уйти, не пересчитав поголовье совхозных коров, — стал объяснять Дархан.
— Тогда у тебя есть два варианта. Первый — дождаться, когда скотина вернется с пастбища, что будет не раньше позднего вечера. И второй вариант — записать их количество с моих слов. Какой предпочитаешь? — спросил Токен.
— Если у меня все еще есть право голоса, то предпочел бы первый вариант, — произнес Серик.
Он взял в руки нож, проверил большим пальцем его остроту и вернул на старое место, то есть просто воткнул обратно в стол.
— Аргументируй, — попросил Дархан.
— При всем моем почтении к Токен-аге, но записывать с его слов количество скота не имеет никакого смысла. Все равно соврет. Так зачем нам отказывать себе в удовольствии поесть мяса молодого барашка? А вечером сами все пересчитаем.
— Мне нет смысла врать, — резко ответил Токен. — Но если хотите терять зря время, то это ваше решение.
В комнате воцарилась тишина.
Первым не выдержал Токен.
— Дархан, ты зря теряешь время. Твоему другу торопиться некуда, поэтому он готов сидеть здесь и день, и два. Главное, чтобы сытно и вкусно кормили. Однако он прекрасно, в отличие от тебя, осведомлен, что совхозных коров в моем стаде нет.
— Этого не может быть. По моим данным, в остатке еще остается немало совхозного скота, — возразил ему Дархан.
— Твои данные берутся из отчетности, которая пишется для органов статистики. А для них нет особой разницы, чьих коров я пасу. Проще говоря, им неважно — совхозные они, или мои, или еще чьи бы ни были. Главное, чтобы количество было. И так везде, а не только в животноводстве. Вот главный агроном совхоза ежедневно отчитывается в район, что у него на уборке зерновых пятнадцать комбайнов ходят. А по факту работают только пять. Ну как работают? Час ходят — два стоят. А остальные либо давно разобранные на машинном дворе гниют, либо на сторону проданы, но с учета не сняты. Понимаешь?
— Понимаем, — за двоих ответил Серик.
— Ничего ты не понимаешь, — внезапно вдруг осерчал Токен на Серика. — Понимает он. Да ведь дело не в том, сколько комбайнов в поле работают — пять или пятнадцать. Там и трех много. Все равно вхолостую, только воздух молотят. Хлеб-то нынче не уродился. А отчитываются, что урожай нынче хорош. Так хорош, что пятнадцать комбайнов еле справляются. И так по всей стране.
— Так вот откуда наша страна каждый год рекордные урожаи собирает! — удивленно произнес Серик.
— А ты, Токен-ага, голова. Только непонятно, куда потом оно девается. Если сказал А, то ведь и за Б ответственность нести приходится. Так куда столько зерна потом девают, Токен-ага? — спросил Серик.
— Так ведь все это только воздух. На бумаге произвели, на бумаге затем и употребили. И оказывается в итоге, что люди не хлебом перебиваются, а в нем купаются. А мои коровы вместо сена одним комбикормом как бы круглый год питаются. И это все, сынок, громко называется статистика.
— И все-таки, Токен-ага, скажи, сколько у тебя голов совхозных коров? — повторил свой вопрос Дархан.
— Вот за что тебя уважаю, Дархан, так это за упорство. Ведь не отстанешь, пока все не выяснишь.
— Не отстану, — подтвердил Дархан.
— Открою тебе тайну, которая для всех, кроме тебя, уже не является даже секретом. У меня нет совхозных коров. Последних недели две назад увезли в неизвестном направлении, — стал рассказывать Токен. — Хочешь спросить — кто? Отвечаю: не знаю. Приехали ребята спортивного телосложения и сказали, что директор совхоза им должен. Загрузили скот и уехали.
— Как же так, Токен-ага, даже не спросили, кто такие и куда совхозных коров увозят? А если обманули, и нет никакого долга, — стал укорять Дархан.
— Когда тебе в живот ствол автомата упирается, все вопросы сразу куда-то исчезают. Прямо на глазах испаряются. Потому что в голове только одна мысль о черепную коробку бьется: «Здесь убьют или, может, битьем моих почек ограничатся?» Серьезные ребята. Такие врать не будут. Если сказали — должен, значит, должен.
— Тогда чьих коров сейчас выпасаешь? — все не унимался Дархан.
— Ты точно хочешь об этом знать? — также прямо, вопросом на вопрос ответил Токен.
— Так зачем, по-твоему, я сюда приехал?
— Ты здесь, потому что так пожелал директор совхоза. Единственно, что непонятно, зачем ему это надо. Ведь Арип Каирович прекрасно знает, что в моем стаде нет тех коров, которых ты сейчас ищешь.
— Откуда это ему может быть известно? — задумавшись над словами Токена, спросил Дархан.
— Да хотя бы потому, что половина коров в моем стаде его.
— Тогда другая половина чья? — продолжал расспрашивать Дархан. — Ты ведь не альтруист, чтобы задаром чужой скот пасти.
— Из него альтруист — как из меня мать-героиня, — не удержавшись, вставил свои три копейки уже давно заскучавший было Серик. — Он не только другим, себе помогать перестанет, если на этом лишний рубль нельзя будет заработать.
— А кто такой альтруист? — проявляя интерес к незнакомому слову, спросил Дархана Токен.
— Если коротко, то так называют человека, бескорыстно помогающего людям, — разъяснил Дархан.
— Надо же, хорошее слово, оказывается. Надобно запомнить. А то я, грешным делом, подумал, что меня мужчиной с неправильной сексуальной ориентацией обозвали.
— Так чья вторая половина? — напомнил о своем вопросе Дархан.
— Моя, я ведь не нудист, чтобы бескорыстно работать на благо правления нашего совхоза.
— Не нудист, а альтруист, — мягко поправил Дархан.
— Нет, именно нудист, — рубанув воздух рукой, ответил Токен. — Если я сам о себе и своей семье не позабочусь, то наверняка стану голым нудистом. Оглянись вокруг, с этими реформами у нас половину села в нудисты можно записывать. А ведь это только начало. Так что веришь мне или не веришь, а половина коров в стаде моя. И считать я тебе их не дам.
— При всем моем уважении, Токен-ага, но тебя никто и спрашивать не будет, — снова вставил свои очередные три копейки Серик.
Он не спеша допил свой чай, медленно поднялся из-за стола и, поигрывая мускулами, подошел к Токену.
— А если это кто-то не понимает, то мы можем объяснить. Доходчиво, но жестко, — добавил он.
— Жене своей будешь объяснять доходчиво и жестко, если здоровья хватит. А мне мозги тут релаксировать не надо, — отмахнулся от него Токен. — А ты, Дархан, лучше подумай, зачем тебя, не пойми куда, не пойми зачем, хвосты у рогатого скота считать отправили. Видимо, мешал ты Арипу Каировичу. Все знают, что ты в их игры по его правилам играть не будешь. Вот и решил он на некоторое время от тебя избавиться. Поэтому уезжал бы обратно в совхоз. Не найдешь ты в степи правды. Ее и в советское время трудно найти было. А сейчас совсем не осталось. Здесь у каждого в укромном месте по ружью припрятано. А вместо разрешения на оружие у них справки из психоневрологического диспансера о том, что они психи. Застрелят и справку покажут, что дурак. А с дурака какой спрос? Да и крови никто из них не боится. Здесь, в степи, каждый пастух или чабан ножом орудовать раньше, чем ходить, начинает. А когда тебе в семь лет говорят — иди зарежь на бешбармак для очередного гостя ягненка, которого своими руками с рождения выкормил, ты идешь и режешь. Нельзя не уважить гостя. Но только после этого твое восприятие мира сильно меняется. После этого для тебя нет особой разницы, кого резать — человека, корову или овцу. Перед глазами все равно будет стоять тот ягненок, которого с детства любил, лелеял, который доверял тебе, а ты его ножом по горлу. А затем сидишь рядом с гостем за одним столом и опять ради уважения ешь это мясо. Думаешь, такие люди пощадят тебя, если попытаешься помешать им зарабатывать на жизнь так, как они привыкли это делать?
— Токен-ага, нам с Сериком тоже доводилось немного пожить в плохом районе. И ножом орудовать умеем не хуже потомственных забойщиков скота. Но все же я последую твоему совету и постараюсь как можно скорее вернуться домой.
— Никогда не сомневался в твоей разумности. А сейчас убедился в этом снова, — растроганно произнес Токен.
Дархан вместе с последовавшим за ним Сериком вышли из дома Токена и направились к машине.
— Едем домой? — удобно усевшись за руль автомобиля, спросил Серик.
— Нет, — возразил Дархан. — Субординацию еще никто не отменял. И хотя кругом бардак творится, но поручение надо исполнить. Пусть и формально. Поэтому срок нашей ссылки не отменяется, а только сокращается до двух дней. За это время мы с тобой должны объехать максимальное число отгонных пастбищных точек.
— Тогда поехали, начальник, — с энтузиазмом воскликнул Серик. — Кстати, шеф, давно хочу спросить: разве альтруист — это не сродни гомосексуалисту?
Дархан от неожиданного вопроса слегка поперхнулся.
— Даже рядом не стояли, — быстро придя в себя и уже давясь от смеха, ответил он.
— Надо же, а звучит похоже, даже немного жалко как-то, что это разные люди.
— Это не одно и то же, хотя могут и не противоречить друг другу, — внес поправку Дархан.
— Вот как, то-то мне этот Космонавт всегда чем-то не нравился, — торжествующе вскричал Серик.
— Поехали уже, полиглот, — продолжая смеяться, распорядился Дархан.
Глава 14
Время является одним из важнейших ресурсов, которого, однако, вечно не хватает людям. При всем при том в совхозе «Путь коммунизма» на исходе были и другие виды ресурсов, как финансовые, так и материальные. Поэтому время как ресурс не было никем особо востребовано. Его у них в последнее время было много.
Люди по привычке продолжали ходить на работу, правда, уже по собственному разумению рабочего распорядка и возникновения желания трудиться. А так как это разумение у всех было разным, то работники совхоза были в постоянном поиске.
Нет, они не искали что-то вечное и прекрасное. Это баи и помещики в прошлом, да и отдельные бывшие партийные работники в настоящем могли себе позволить заниматься вечным поиском прекрасного, пока другие за них работали и кормили их. Работники совхоза «Путь коммунизма» не располагали для этого ресурсами, окромя как временем, которое они к тому же столь нерационально тратили на поиски друг друга.
Арип Каирович привычно встал с восходом солнца, быстро оделся и направился на работу.
После пятиминутного стука в дверь конторы с привычно сонной и вечно недовольной физиономией ему открыл местный сторож. Директор совхоза не стал тратить на него времени и читать нравоучения на тему, кому только в нашей стране полагается спать на рабочем месте. Не потому, что не хотел, а потому, что это было бесполезно. Местный гегемон все равно его бы не оценил. Он только молча проследовал по пустому коридору в свой рабочий кабинет.
Директор совхоза любил работать в эти ранние утренние часы, ведь они заряжали его энергией на весь последующий день. Единственно, что не нравилось ему, так это начинать свой рабочий день и заряжаться энергией в одиночестве. Поэтому в эти ранние утренние часы он садился за телефон и звонил своим сотрудникам. Ему было радостно слышать их сонные голоса и видеть, как они с еще опухшими от сна лицами, позевывая, входят в его кабинет.
Вот и сегодня, встав спозаранку, он решил заняться своим привычным и любимым делом.
Протянув руку к телефону и уже заранее злорадно предвкушая удовольствие только от одной мысли, как подчиненным придется, ругая его во всю глубину своего словарного запаса матерных слов, покидать свои теплые постели, поднял трубку. Тем более что вчера он дал поручение, выполняя которое им пришлось до поздней ночи задержаться на своих рабочих местах. Однако, вспомнив, что сегодня вечером в повестке его дня стоит вопрос проведения учредительного собрания по организации на базе старого советского хозяйства «Путь коммунизма» нового коллективного предприятия «Путь капитализма», положил трубку телефона обратно.
Минут пять посидев в позе роденского мыслителя, директор пока еще совхоза, ничего не надумав, вернулся к действительности и решительным образом снова взялся за трубку телефона.
В трубке раздался сонный, с оттенками сильного неудовольствия голос секретарши Айнаш.
— Слушаю вас внимательно, — ответила она в телефонную трубку.
«Разбудил», — злорадно подумал Арип Каирович.
— Это хорошо, что ты такая внимательная, — язвительно произнес он. — Значит, повторять не придется. Скорее одевайся и чапай ко мне. Ты мне срочно нужна.
Дарибаев покрепче прижал к своему уху трубку телефона. Ему очень сильно захотелось оказаться сейчас в одной комнате со своей секретаршей, чтобы собственными глазами увидеть ее реакцию. Но и красноречивое молчание Айнаш прекрасно дополняло его воображение, которое рисовало картину, как штормит ее сейчас в поиске добрых слов по отношению к нему. И не находит, ведь на язык просятся только матерные словосочетания.
Арип Каирович просто наслаждался длящейся целую вечность паузой. Однако пауза затянулась. Видимо, он так удачно позвонил, что Айнаш до сих пор пребывает в шоке, из которого срочно надо ее выводить. Иначе этот бесконечный поток молчаливых матерных выражений скоро не закончится.
— И тебе всего хорошего, — вежливо, прерывая паузу, добавил директор совхоза.
— Не поняла, — выйдя из сумеречной зоны своего сознания, спросила секретарша.
— Что непонятного? Жду тебя срочно, — уяснив, что секретарша пришла в свое обычное рабочее состояние, резко ответил Дарибаев. — Тебя и твоего мужа. Он мне сегодня понадобится. И кстати, по пути или по телефону — решай сама, но оповести и обеспечь присутствие главного врача больницы, заведующей детским садом и директора дома культуры, — дополнил свое поручение Арип Каирович.
— Хорошо, — уже полностью проснувшись и придя в себя, привычно уставшим голосом согласилась Айнаш.
Первым в кабинет Дарибаева вошел директор средней общеобразовательной школы Коктай Машриков. Он робко поздоровался с директором совхоза и, бочком продвинувшись вдоль стены, присел на краешек первого попавшегося ему стула.
Арип Каирович, приняв позу Наполеона на коне, вперил свой взгляд в Коктая Машрикова, под действием которого директор школы стал непроизвольно сжиматься. Ему инстинктивно захотелось спрятаться за спину впереди сидящего человека, как часто практиковали ученики на его уроке физики. Но, к сожалению, кроме него, в кабинете директора совхоза никого не было. Поэтому Коктай продолжал сжиматься. И чем сильнее он сжимался, тем сильнее увеличивался в росте Арип Каирович. Казалось, еще немного, и вопреки физическим законам директор совхоза вберет в себя весь дух директора школы, оставив лежать на стуле лишь тонкую оболочку рано состарившейся и дурно пахнувшей кожи. Но, к счастью для Коктая, это было невозможно.
Поняв, что природой такой способ физического уничтожения человека человеком не был предусмотрен, Арип Каирович с сожалением выдохнул весь скопившийся в груди воздух и спросил Коктая:
— Как школа, сделал ремонт?
У Коктая от волнения мысли играли в хоровод. Поэтому, не находя подходящих слов, он только и смог что отрицательно кивнуть головой.
— Почему? — вживаясь в роль диктатора, продолжил расспрашивать директор совхоза.
Машриков от продолжающегося волнения мыслей продолжил мимикрировать.
— К Мальвине Кабзаивне обращался? — каким-то непостижимым образом распознавая жесты директора школы, продолжил расспрашивать Арип Каирович.
Коктая наконец прорвало. Вся природная робость и тонкий налет культурного слоя мигом слетели с него, как с корявого клена осенней порой листва. Когда дело касалось школы, он был смел и беспощаден.
— Арип Каирович, эта Мальвина, я извиняюсь за свою формулировку, порядочная стерва. И это еще если мягко выражаться. Она только обещает, но ничего не делает, — выпучив от праведного гнева глаза, громко пробормотал Машриков.
— Было бы удивительно, если бы она что-то делала, не обещая, — вздыхая и разглядывая ногти на пальцах своих рук, задумчиво произнес директор совхоза. — К тому же не одна она такая. Мне вот тоже некоторые женщины обещают, а не…
— Извините, я не расслышал, что вы сказали, — перебил Дарибаева Коктай.
Директор совхоза быстро взял в себя в руки.
— Ты дело говори, а не жалуйся тут, — набросился он на Коктая. — У меня не богадельня, здесь не подают. А чтобы проблемы решать, надо маневрировать и подходы к ним искать. Ты ведь никакой-какой... Подожди, совсем сбил меня, — чертыхнулся Арип Каирович. — Я хотел сказать — какой-никакой начальник, а не ученик продленной группы. Мальвина — женщина со странностями, или, как принято сейчас говорить, своеобразная. И твоя задача — выявить все эти своеобразия.
— Своеобразная-безобразная, — проворчал тихо Коктай.
— Ты что-то сказал? — спросил его директор совхоза.
— Нет-нет, Арип Каирович, продолжайте, пожалуйста, — поспешил с ответом Коктай.
— Спасибо, но я почти закончил, — возразил Дарибаев. — Так что иди и найди у Мальвины ее безобразные, вернее, своеобразные черты и воспользуйся ею, извиняюсь, ими. Ты меня совсем запутал. Иди отсюда и без денег на ремонт школы не возвращайся, — не выдержав собственного косноязычия, грубо посоветовал он Коктаю.
Директор школы робко встал со своего стула и засеменил к выходу из кабинета. Однако немного не дошел до двери, как его остановил окрик директора совхоза.
— Стой! Ты зачем ко мне приходил? — донесся до него вопрос Дарибаева.
— Так вызывали же, Арип Каирович, — снова смущаясь от собственной смелости, ответил Машриков.
— А по какому вопросу? — продолжил расспрашивать Дарибаев.
— Мне это неизвестно, — продолжая смущаться, ответил Машриков. — Сказали только, что мне необходимо присутствовать по существу вопроса. А вот какой вопрос и с чем связано его существо, не сказали.
Тут на столе директора совхоза зазвонил телефон. Дарибаев не спеша поднял трубку. На линии была его секретарша Айнаш.
— Здесь подошли главный врач больницы и заведующая детским садиком, запускать их? — спросила она.
— Как шарики? — рассмеявшись собственной шутке, спросил директор совхоза.
— Нет, как голубей. Ну что за шутки у вас, Арип Каирович? — сухо возмутилась Айнаш.
— Ладно, запускай, — сделал одолжение Дарибаев. — Только напомни мне, зачем я их вообще собираю. А то собрать собрал, а зачем — не помню.
— По вопросу проведения учредительного собрания, — все так же сухо напомнила Айнаш.
— Ах да, вспомнил. Ладно, пусть заходят. И сделай мне заодно чашку чая, — попросил Дарибаев.
— Только вам, Арип Каирович? — уточнила Айнаш.
— А разве я заказывал чаепитие? — вопросом на вопрос ответил директор совхоза.
— Будет сделано, — сухо подтвердила заказ Айнаш.
Первой в кабинет вошла заведующая детским садом Людмила Магаданова. Это была женщина старше среднего, но еще подвижного возраста, полной комплекции и с расплывчатыми чертами лица. Говоря простым языком, это была женщина, немало повидавшая на своем неясно каком веку, но еще не разучившаяся удивляться. А самое главное — удивлять других.
Вот и жители села до сих пор удивляются ее возможностям ладить с руководством. Ведь, в отличие от самой заведующей, детского сада, уже как год будет, не существовало. Но Магаданову это ни капли не смущало. Особо ретивым ничтоже сумняшеся она отвечала, что детский сад является не единственной формой взращивания подрастающего поколения. Детей можно воспитывать и на расстоянии, так сказать дистанционно-телепатически.
— Арип Каирович, вы меня звали? — сразу стала подбирать ключи к Дарибаеву Людмила Базаровна.
— Вызывал, проходите, присаживайтесь, — словно нехотя выговорил Дарибаев. — Но по лицу директора совхоза, если, конечно, внимательно приглядеться, было заметно, что к заведующей детским садом он относился если не тепло, то и не с неприязнью. Видимо, чувствовал в ней родственную авантюрную душу.
— Как ваши дела? — спросил он у нее, когда все расселись по своим местам.
— Ну как? Пока все, что можно, родила, а теперь хожу вся такая неприкаянная. Прямо как газета «Правда» с фотографией дорого Ильича Брежнева.
— А это как? — спросил ее главный врач Бериков.
— А вот так — не почитать, не подтереться, — поудобнее располагаясь на ближайшем к Дарибаеву стуле, ответила она.
— Вы этот мне пессимизм, Людмила Базаровна, бросьте. Нас ждут еще великие дела, — шутливо, рукой постучав по столу, погрозил Дарибаев.
— Все мои великие дела, Арип Каирович, в далеком прошлом, — с сожалением в голосе ответила Магаданова. — А пессимизм в моем возрасте — это нормальное состояние души. Тогда как оптимизм — это уже отклонение от нормы. Не так ли, Сырым Маратович? — спросила она главного врача.
— Совершенно верно, Людмила Базаровна, в последнее время наблюдаемый у людей оптимизм в большей мере связан либо с алкоголем, либо с психическими отклонениями, — ответил Бериков.
— И я не вижу повода для оптимизма, — согласилась заведующая детским садом. — Разве что по телевизору. Вот там действительно в каждом сюжете оптимист на оптимисте сидит и оптимистом погоняет. Все сможем, все сделаем, все дадим. Будете жить и только радоваться. Но завтра. А сегодня еще надо потерпеть, поднажать, поголодать. Ведь все это, оказывается, в наших же интересах. А если у меня нет этого завтра? Может, мне пару дней или недель осталось жить. Так дайте мне эту будущую радостную жизнь сегодня. Хотя бы на эти пару дней или недель. Не заставляйте снова ждать, как ждала всю жизнь наступления эры коммунизма. И можете дальше строить свое прекрасное далеко, сидя в своих комфортных креслах.
— Ну а твои, Сырым, как дела, надеюсь, не столь печальны? — обратился директор совхоза к главному врачу.
— Не то чтобы очень, но все же, — как-то неопределенно ответил Сырым Маратович.
— Все же хорошо или плохо? — уточнил Дарибаев.
— С середины на половину, — продолжал туманно изъясняться главный врач.
Арип Каирович не выдержал и взорвался тирадой слов.
— Ну что за тухлая интеллигенция пошла! Один мычит, — глядя на Машрикова, воскликнул он. — Другая ссучит, — произнес, уже глядя на Магаданову. — А третий вообще не телится, — махнув рукой на Берикова, произнес Дарибаев.
— Здравствуйте, извините, что опоздал, больше не повторится, — быстро проговорил вошедший в кабинет директор местного дома культуры Мурат Гурамов и без приглашения уселся рядом с директором школы.
— А четвертый постоянно канителится, — завершил свою мысль Дарибаев.
— Зачем же сразу ругаться, Арип Каирович? — не согласился с мнением директора совхоза по отношению к себе Гурамов. — Просто мне поздно сообщили о необходимости моего присутствия на совещании. Иначе я давно был бы здесь, а не там.
— Чтобы всегда быть вовремя здесь, а не там, дома ночевать надо, Гурамов, — возразил директор совхоза.
— А я и ночевал дома, правда, не у себя. Но это нюансы, которые, думаю, не могут служить причиной для обвинений в несвоевременном исполнении ваших поручений.
— Арип Каирович, а вы разве не знаете, что Гурамов хоть и молодой, но предпочитает жить по старому советскому принципу?
Это Людмила Базаровна, не выдержав столь долгого своего молчания, вмешалась в разговор.
— У нашей интеллигенции есть принципы? Не знал. Озвучьте их, пожалуйста, мне Людмила Базаровна, — внезапно заинтересованно попросил Магаданову директор совхоза.
— Не буду говорить за всю местную интеллигенцию, а уж тем более давать оценку их принципам. Но в селе всем давно известно, что Гурамов живет по принципу «мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз».
— У меня хотя бы принципы есть, — не стерпев прилюдных обвинений, стал возражать Гурамов.
— Понятно, хулиган, повеса и тунеядец, — резюмировал директор совхоза.
— Вот вы сейчас совсем неправы, Арип Каирович, — снова возразил Гурамов. — Тем более в моем лице обвиняете всю местную творческую интеллигенцию.
— Ну, вот что, элита местной творческой интеллигенции, — не выдержал Дарибаев. — Я здесь собрал вас не для того, чтобы обсуждать ваше место в современных реалиях на этапе переходного периода в условиях трансформации общественного строя. Оно и так всем хорошо известно, где находится это ваше место. Может, мне озвучить тут, чтобы вы не забывали, где это ваше место?
— Не стоит, Арип Каирович, — ответила за всю местную творческую интеллигенцию Людмила Базаровна. — К сожалению, нам тоже хорошо известно, где находится это наше место. И поверьте, оно нас совсем не радует.
— А раз так, тогда слушайте, — твердо произнес директор совхоза. Дарибаев не спеша пригубил уже давно остывший чай, поправил на шее свой галстук и продолжил: — Сегодня вечером состоится сход жителей нашего села, на котором будет рассматриваться только один, но очень важный, я бы даже сказал, судьбоносный для всех нас вопрос. Мы все вместе должны будем принять решение об учреждении на базе нашего совхоза нового коллективного сельскохозяйственного предприятия. У вас есть отличная возможность послужить своей малой родине — родной нашей деревне.
— Лучше скажите, что вам, — не выдержав, высказал свое мнение директор дома культуры.
— А это одно и то же. Когда вокруг нашего села бушуют финансовые ураганы и ведутся экономические войны, у нас все тихо и спокойно. И это благодаря только мне.
— А по мне, так лучше бы бушевали ветра, — снова не согласился с директором совхоза Гурамов. — После урагана лес редеет, выкорчевывая гнилые деревья, и оставляет только здоровую поросль. И всем сразу дышать становится легче.
— Так все думают или только Гурамов? — прямо спросил присутствующих Дарибаев.
В кабинете воцарилась тишина, которая, впрочем, вскоре была нарушена.
— Арип Каирович, мнение Гурамова — это точка зрения директора сельского дома культуры, и только, — произнесла Людмила Базаровна. — Я со своей стороны готова оказать вам полную, безоговорочную поддержку. Но какую помощь можно ожидать от заведующей детским садом, у которой нет самого главного — непосредственно детского сада? Я ведь как министр без портфеля. Обозвать — обозвали, а кабинет дать забыли. Которая к тому же всем вокруг должна. Ведь мне хоть и начисляют заработную плату, но давно уже ее не выплачивают.
— Я вас, Людмила Базаровна, услышал, — ответил Дарибаев. — Новый кабинет, извиняюсь, оговорился, детский сад построить не обещаю. Финансами не располагаю. Но в будущем это, возможно, сделаем за счет государственного бюджета. А касательно заработной платы, то я уже распорядился, чтобы ее вам выплатили в полном объеме. После нашего совещания можете пройти в кассу и получить. А заодно и аванс, в счет будущего периода совместной нашей работы, в качестве премии за понимание текущего момента.
— Ну что вы, Арип Каирович, не стоило так беспокоиться, — поддельно засмущалась Людмила Базаровна. — Я бы и так вас поддержала.
— Каждый труд должен быть не только отмечен, но и оплачен, — торжественно произнес Дарибаев.
— Арип Каирович, я также осознаю важность текущего момента и готов всегда и несмотря ни на что поддержать любые ваши начинания.
Это директор средней общеобразовательной школы Коктай Машриков, поняв, что молчание не всегда золото, несмотря на свою природную робость, запинаясь, высказался в поддержку директора совхоза.
— Я в тебе, Коктай, не сомневался и всегда всецело поддерживал в твоем лице научно-просветительский потенциал нашего села, — пустив фальшивую слезу, поблагодарил Машрикова Дарибаев. — Кстати, Коктай, ты ведь так и не сделал ремонт в своей школе? — словно впервые слышит о данной проблеме, спросил Арип Каирович.
— Нет, господин директор, — уже сориентировавшись, в какую сторону подул ветер, громко ответил Машриков.
— Так вот, — торжественно, словно решался вопрос, связанный с судьбой сотен тысяч своих соотечественников, произнес директор совхоза. — Пойдешь к прорабу совхоза Маликову и скажешь, что от меня. Пусть он из своих личных фондов выделит тебе необходимые для проведения ремонта материалы. И пускай для проведения ремонтных работ даст своих людей. Я его знаю, сам не догадается дать, если не попросишь, сделает вид, что забыл. Все-таки школа — это храм, в котором мы все когда-то молились, — торжественно закончил свои распоряжения Дарибаев.
— Арип Каирович, все больные и психически неуравновешенные жители нашего села также готовы поддержать проводимые вами реформы, — не остался в стороне и выразил свою поддержку директору совхоза главный врач Бериков.
— Что, Сырым, голод не тетка и сытого не разумеет? — торжествующе, рассмеявшись, воскликнул Дарибаев.
— Вчера последнего больного выписал, а новых не принимаю, кормить нечем, — стал жаловаться Бериков. — А еще медицинский персонал на моей шее висит. Ведь если разбегутся, Арип Каирович, обратно потом не соберем. Ведь хороший медицинский работник является штучным товаром. Теперь таких не выпускают.
— Ладно, Сырым, беру твою богадельню на годичное содержание, — сделал главному врачу одолжение Дарибаев. — Но не больше. Так что скорее решай вопрос финансирования больницы из бюджета. А если не решишь, то я твою богадельню приватизирую, — пригрозил директор совхоза.
— И что вы с ней делать будете? — насмешливо спросил Гурамов.
— Казино открою, чтобы люди свободными вечерами могли культурно отдохнуть. А то ведь дом культуры в последнее время все больше закрытым стоит, — кинул директор совхоза булыжник в огород Гурамова.
— Не получится, у людей денег нет для культурного отдыха, — засомневалась в жизнеспособности проекта заведующая детским садом.
— И то верно, — со скорбью в глазах согласился Арип Каирович. — Какая была задумка, но вы правы. Какое казино без денег? Это детский сад только получится.
Услышав знакомое слово, Магаданова оживилась.
— А может, действительно, Арип Каирович, откроем на базе больницы детский садик? — внесла она предложение.
— Нет, я там ветеринарную станцию открою, — отклонил ее предложение Дарибаев. — Коров и лошадей там буду лечить. Они мне больше пользы приносят в отличие от отдельных индивидуумов, — глядя в глаза Гурамова, произнес директор совхоза. — И поэтому более достойны человеческого отношения по отношению к себе, чем люди. По крайней мере, некоторых из них, — продолжая глядеть на Гурамова, добавил он.
— А как же я? Мне тогда что делать? — жалобно спросил главный врач.
— А я тебя к себе возьму заведующим ветеринарной станцией. Будешь коров лечить. Доктор ты хороший, не пальцем деланный, еще советской закалки. А разница между людьми и коровами или лошадьми небольшая. Последние даже умнее людей бывают.
— А как же детский сад? — расстроенно промолвила Людмила Базаровна. Ведь мечта была так рядом.
— Не расстраивайся, Людмила, я тебе под детский сад дом культуры отдам, — успокоил Магаданову директор совхоза.
— Я не согласен, — встав со своего места, возразил Гурамов. — Значит, детский сад разобрали и продали, деньги украли, а теперь вам дом культуры подавай.
— Не разобрали и продали, а продали и разобрали, — поправила директора дома культуры Магаданова.
— А какая разница? — вспыльчиво спросил он у нее.
— В процедуре, молодой человек, в процедуре, — ответила заведующая детским садом. — Если разобрать и продать, то это воровство. А если вначале продать, а потом разобрать, то это приватизация, — дополнительно пояснила Людмила Базаровна.
— Красиво, не придерешься, — прокомментировал пояснения заведующей детским садом главный врач Бериков.
— Видимо, тоже не пальцем деланная, — добавил директор школы Машриков.
— А твоего согласия, Мурат, никто и спрашивать не будет, — угрожающе произнес Дарибаев. — Пока клуб на балансе совхоза находится, только я решаю, что с ним делать. Как и то, перейдет ли он на баланс нового коллективного предприятия или нет. Может случиться так, что твой дом культуры потеряется по дороге между старым совхозом и новым колхозом.
— Хорошо, я понял, — глухо произнес Гурамов. — Вам нужна моя поддержка? — прямо спросил он Дарибаева.
— Не то чтобы очень, — ответил директор совхоза. — Сам понимаешь, что вполне могу обойтись и без твоей поддержки. Но с ней, скрывать не буду, чувствовал бы себя уверенней. Не люблю сюрпризов.
— Будет вам моя поддержка, — пообещал Гурамов.
— Ну вот и хорошо. Значит, договорились. И больше я вас, дорогие мои товарищи, не задерживаю.
Глава 15
Дархан медленно приоткрыл свои глаза. Крохотная птичка невзрачного вида прыгала на капоте машины и назойливо звонко щебетала. Вдруг, словно поняв, что за ней наблюдают, на мгновение остановилась, приумолкла и с нескрываемым интересом посмотрела на сидящих в салоне людей.
Дархану даже показалось, что птичка подмигнула ему и слегка улыбнулась. Затем легко вспорхнула и, на лету перевоплощаясь в сверкающий пушистый шар, взвилась в небо. А уже оттуда, с высоты, переливаясь в лучах восходящего солнца золотисто-сиреневыми красками, она заливисто запела свою утреннюю песню. Да так мелодично, что у Дархана от нахлынувших чувств защемило сердце. Что-то такое родное и далекое нахлынуло на него. Вдруг снова захотелось, как и прежде, стать маленьким мальчиком и вернуться в свое далекое детство. Просыпаться под ласковые поглаживания мамы, под ее нежные поцелуи и смешливые щекотки. Весело смеяться и, шлепая босыми ногами, бежать на кухню, где на столе его уже ждали горячие баурсаки и свежая сметана. От нахлынувших на него воспоминай он даже почувствовал их запах.
«Наверное, это стала сказываться усталость», — подумал Дархан. За эти два дня поездки по отдаленным отгонным пастбищным участкам он лучше узнал не только родные степные края, но и людей, здесь проживавших.
Они были разные. Одни были добрые до простоты, другие — хитрые до жадности. Но всех объединяло одно общее чувство, связанное с неуверенностью в настоящем и страхом перед будущим.
Это чувство только усугубилось неуклюже проведенной деноминацией денежных средств и утерей большим количеством людей всех своих накоплений. Ведь многие из этих людей степи не ездили по курортам, не вкушали пищу по ресторанам, тратя заработанное, а просто копили деньги. Кто-то на машину, кто-то на старость, а чаще детям на учебу и их уверенный старт во взрослой жизни.
Были, конечно, и люди, копившие деньги из одной любви к денежным купюрам. Но таких коллекционеров, к сожалению для организаторов деноминации, было мало. Если они, конечно, вообще о чем-то сожалели. Но еще более разрушительными были ее последствия.
Денежная реформа привела к девальвации не только денежных средств, но и человеческих отношений. Люди потеряли веру в себя, а также в страну и, самое главное, в правосудие. И стали в степи у каждого своя правда и свой суд. А у некоторых и самосуд.
Люди продолжали жить, встречать гостей и сами ходить в гости. Но в их сердцах поселилась тревога, а в глазах появилось недоверие.
Вот с этим недоверием очень близко пришлось столкнуться Дархану в этой поездке по степным родным просторам. А ведь он не был для них чужаком. Но и своим, видимо, не стал. Его привечали, угощали и аккуратно выпроваживали.
В степи и в советское время власть не любили. Угождали, терпели, где-то уважали, но не любили. А сейчас, когда Советский Союз распался, унеся с собою в небытие былые ориентиры и идеалы, у людей начали формироваться новые ценности, связанные с независимым Казахстаном. Однако отсутствие внятной общей национальной идеи привело к тому, что у каждого человека эти процессы протекали по-своему. Казахи слишком долго ждали своей независимости. А когда получили, то растерялись и не знали, как теперь ею распорядиться.
Не растерялись только коммунисты, вернее, та ее часть, которая еще со времен Советского Союза была определяющей и руководящей. Они вытащили из глубин своего сознания былые лозунги большевиков «Земля — крестьянам, фабрики — рабочим» и повели народ в светлое будущее. Однако в отсутствие классовой борьбы они не стали, как большевики, грабить награбленное, а начали тихо делить накопленное. И все это под вывеской проводимых реформ и заботы о гражданах своей страны.
И как после этого люди должны были встречать Дархана, который для них олицетворял эту самую власть? К тому же приезжающий со смутными намерениями переписи скота.
— Хорошо выспался, — прерывая мысли Дархана, послышался голос Серика.
Он потянулся в салоне машины до хруста костей, широко зевнул и, резким движением поднявшись из положения лежа, сел за руль.
— Тебе как спалось? — продолжил он интересоваться самочувствием друга.
Дархан продолжал лежать на разложенном пассажирском кресле и молча наблюдать за полетом птицы в голубой вышине.
Не дождавшись ответа, Серик поднял спинку своего водительского кресла и вышел из машины.
Через несколько мгновений до Дархана донесся взволнованный голос. Это Серик звал его к себе.
Дархану не хотелось отрываться от созерцания неба, но Серик продолжал его звать. Пришлось подыматься и идти к стоящему метрах в двадцати впереди машины другу.
Подойдя поближе, Дархан не поверил своим глазам. Его взору открывался глубокий, с высокими, крутыми склонами и заросший молодым кустарником овраг.
— Если бы машина ночью случайно не заглохла, лежать бы нам с тобой сейчас на дне этого глубоко оврага со сломанными хребтами, — произнес Серик.
— Ты думаешь, машина заглохла случайно? — спросил Дархан.
— Я как-то поломку своей машины заранее не планирую, — с обидой в голосе произнес Серик.
— Ты меня не понял. Мне хотелось донести до твоего чистого разума, что случайности редко бывают случайными. Каждая случайность имеет свои причины и, самое главное, несет в себе определенные последствия. И если разобраться в этой причинно-следственной связи, то можно будет выяснить, что стоит за каждой случайностью.
— Дархан, не надо включать Шерлока Холмса. Я же тебе не доктор Ватсон. Мне элементарные вещи объяснять не надо. Впрочем, как и неэлементарные. И потом хоть я и не доктор, но тоже лечить мозги умею. Не забывай, что в отличие от тебя я человек женатый. А моя жена это дело куда еще лучше знает. А на счет случайностей ты не прав. И я тому живое подтверждение.
— Даже так! — иронично усмехнулся Дархан.
— Да, вот так. Моя жизнь — это сплошная череда случайностей, начиная с момента моего зачатия и заканчивая моей поездкой с тобой. Или, по-твоему, все те люди, которых мы с тобой за эти два дня посетили, неслучайно стали теми, кем сейчас являются? И если это так, то тогда получается, что эта публика, большинство из которой, хочу тебе заметить, обладают интеллектом не меньше, чем у меня, сами с детства планировали стать чабанами или скотниками и годами жить отшельниками в степи, — возразил Серик.
— То, что ты говоришь или имеешь виду, это уже не случайность, а предначертание, — в свою очередь возразил Дархан.
— Во как! — воскликнул Серик. — Значит, паси скотину и не вой, ведь это предначертано судьбой? Так получается? — в рифму спросил он Дархана.
— Нет не так, — снова возразил Дархан. — То, о чем ты сейчас говоришь, это просто пробелы в образовании и отсутствие желания изменить свою жизнь. Стоит им только приложить усилия, и они смогут изменить свою судьбу. Кстати, определенные усилия они уже прилагают. Правда, это происходит больше под воздействием внешней неблагоприятной среды, чем по собственному побуждению, но тем не менее они меняются. Ведь если раньше они пасли совхозный скот, то теперь путем некоторых метаморфоз пасут по большей части уже собственных коров и овец. Завтра, глядишь, олигархами станут.
— Видимо, это было предначертано им судьбой, — насмешливо произнес Серик. — Знаешь, Дархан, не обижайся, но в последнее время ты стал говорить как в телевизионных передачах.
— И что же там говорят, в этих твоих телепередачах? — спросил Дархан.
— Ну что-то вроде нам предначертано судьбой сделать нашу страну великой. Правда, они это хотят делать там, сидя в мягких креслах и теплых кабинетах. А мы с тобой здесь, на улице, морозя свой и так ослабленный стрессом и вредными привычками организм. И ведь ничего сделать нельзя, это же, оказывается, предначертано нам судьбой.
— Это не предначертание, это политика, — в очередной раз возразил Дархан.
— Это не политика, это словоблудие и демагогия, — не согласился с другом Серик.
— Поехали лучше, пока не поссорились, нас ждут еще наши обыденные дела, — произнес Дархан, тем самым прекращая дальнейшую дискуссию.
— И то верно, — согласился Серик. — Что-то мы с тобой с утра пораньше завелись. А ведь даже еще и не пили.
— И не ели, — добавил Дархан.
— Я бы сейчас не отказался отведать мяса молодого барашка, — мечтательно произнес Серик.
— Тогда давай позавтракаем на свежем воздухе, — предложил Дархан.
Увидев, что Серик продолжает молча стоять и отводить свои глаза в сторону, добавил:
— Доставай, доставай, не жмись. Я ведь, пока с людьми беседы вел, видел, как ты припасы запасал. Неужели не поделишься и сам все съешь?
— Это для моей семьи, — объяснил Серик.
— Для которой твоей семьи? — уточнил Дархан.
— Друг, я ведь пока не олигарх, поэтому семья у меня одна. А остальное только баловство, игра. Жизнь-то у нас одна. И ее надо прожить так, чтобы потом не было мучительно больно, — стал поучать друга жизни Серик.
— Видимо, это единственное, что ты вынес из школьной программы, да и тут умудрился весь смысл сказанного переврать. Лучше неси свои припасы, будем завтракать. Семья твоя от этого не оголодает, а мы с тобой вполне язву желудка заработать можем.
Серик больше не медлил и стал вынимать припасы, раскладывая их на капоте машины.
— Кушать подано, сэр, — шутливо позвал завтракать Дархана Серик. — А вообще, язва — это не болезнь.
— Тогда что это, по-твоему? — недоуменно спросил Дархан.
— На днях по телевизору сказали, что язва в наше время является благословением Божьим. Хочешь не хочешь, а есть меньше приходится. Какая-никакая, а экономия. И это без учета того, что и о выпивке придется забыть. Не болезнь, а мечта наших женщин, — со смехом пояснил Серик.
— Серик, друг мой, тебе нельзя смотреть телевизор. Он плохо влияет на твой девственный и еще неокрепший мозг, — поддержал шутку друга Дархан.
— Ошибаешься, друг мой, телевизор наполняет мою жизнь смыслом. Посмотришь, как другие люди живут и радуются, и на душе легче становится. Словно сам побывал в других мирах, — уже серьезно произнес Серик.
— Но есть места, где люди живут гораздо хуже, чем мы, ты это тоже смотришь? — спросил его Дархан.
— Конечно, должен же я знать, как жить нельзя, — ответил Серик.
— Ладно, телефил, садись за руль, ехать пора, — сурово произнес Дархан. — Мы должны сегодня успеть вернуться домой. А нам еще несколько участков объехать надо, будь они неладны.
— Предлагаю сразу езжать домой. И так два дня по степи мотаемся, а выхлопа ноль. Припасов всего четверть барана, десяток яиц и пару килограмм творога, — возмутился Серик. — Да, оскудела наша степь, — видя, что Дархан молчит, продолжил он. — А раньше, бывало, поедешь с главным зоотехником по отгонным пастбищным участкам, тут тебя накормят от живота, напоят по полное горло, а в дорогу барашка положат, не считая казы, карта да масла топленого. В общем, все тип-топ. А с тобой ездить не фонтан. Да я бензина больше сжег, — стал жаловаться Серик.
— А ты, смотрю, изменился, меркантильным стал, — неодобряюще произнес Дархан.
— Меркантилизм — двигатель прогресса. Это не я сказал, по телевизору слышал, — приподняв шутливо руки вверх, стал оправдываться Серик.
— Хорошо, договорились. Но наполовину, — выразил свое согласие Дархан.
— А это как? — спросил его Серик.
— Сейчас заводим наш тарантас, заезжаем на первый попавшийся нам на пути отгонный пастбищный участок, делаем пересчет скота и возвращаемся домой. Согласен? — спросил мнение друга Дархан.
— Несомненно, — проворачивая ключ зажигания, согласился Серик.
К его удивлению, машина сразу и легко завелась.
— Ну это еще ничего не значит, — ответил он на вопрошающий взгляд Дархана. — У меня так бывало. Пытаешься завести машину, мучаешься. А она ни в какую не хочет этого делать. Оставишь ее, а утром вернешься, и она заводится как новая. Никакой мистики, только усталость металла.
— Разберемся, поехали. Время дорого, так что поспешим, чтобы потом не жалеть о бесцельно потерянном времени, — поддев друга, скомандовал Дархан.
Глава 16
В приемной директора совхоза «Путь коммунизма» Дарибаева непривычно тихо. При том, что в ней было полно народу. Однако сегодня неслышно привычного смеха, шуток и черного юмора. Весь руководящий состав совхоза, собравшийся на совещание к директору Дарибаеву, был на изумление тих и озабочен.
Тяжелая атмосфера угнетающе действовала на секретаршу Айнаш. Не то чтобы она переживала за них. Более того, совсем не переживала. И если бы желания простых людей могли исполняться, то Айнаш, впрочем, как и большинство жителей села, давно отправила бы их пингвинов пасти. Но, так как это было невозможно, ей до поры до времени приходилось мириться с такой ситуацией.
Впрочем, секретарша тоже не была безобидным скачущим милым пушистым зайчиком. Обычно такое скопление народа на ограниченном пространстве приемной уже давно должно было вызвать акт вербальной агрессии с ее стороны. Но сегодня она сдержалась. Видимо, общее напряжение, которое витало в воздухе, отрицательно сказывалась на сознании всех присутствующих, невзирая на должности, пол и возраст.
Нет, они не трансформировались в более сознательных людей. Ведь сознательность не определяла их жизненное кредо. Все было буднично и просто. Источником напряжения был обыкновенный страх. Боязнь потерять руководящую должность парализовала их мозг, но расслабляла тело. Именно в таком душевном состоянии они, не задумываясь, были готовы идти и выполнять любое поручение вышестоящего руководителя.
Вот и сейчас каждый из них сидел и думу думал — оставят работать на своей должности или предстоит искать новое место трудоустройства. А идти некуда. Кругом реформы, безработица и разруха. Делать что-либо своими руками не умеют, не научились. А мозги только под исполнение поручений заточены. У них не оставалось выбора, кроме как приспосабливаться под стиль управления самодурствующих руководителей с их часто меняющимся настроением.
Таким образом, страна незаметно для себя вместо предприимчивых людей взращивала целый класс приспособленцев, не представляющих для простых людей никакой ценности.
Понимание собственной бесполезности только усиливало усидчивость главных руководителей совхоза «Путь коммунизма». Но, к счастью, директор совхоза Дарибаев не стал долго держать их в своем «предбаннике». Видимо, их усидчивость как профессиональное качество не была отнесена им к профессиональной добродетели и не представляла для него никакого экономического интереса.
Пригласив их в свой рабочий кабинет, Дарибаев, не вставая со своего кресла, молча наблюдал за рассадкой своих коллег. Дождавшись, когда все рассядутся по своим местам, он в качестве приветствия произнес:
— Сели, — не то спросил, не то приказал Дарибаев.
— Все на месте, отсутствующих не предвидится, — вставая со своего стула, с глубоким уважением в глазах доложил прораб Маликов.
— Ты у них теперь за главного? — спросил, хмуря брови, директор совхоза.
— Как можно, Арип Каирович?! — испугавшись, быстро ответил прораб. — Главным у нас можете быть только вы. А я разве что пыль на ваших ботинках.
— Самокритично, но в целом верно, — распрямляя брови, самодовольно заявил Дарибаев. — Ведь это я собрал и сделал из вас то, что вы стали представлять собой хоть что-то. Без меня вы были бы никем и звать вас было бы никак. Надеюсь, мне больше не придется напоминать вам об этом.
— Как можно, шеф?! Лучше скажи, что мы должны делать? — подал свой голос главный зоотехник совхоза.
— Кто-нибудь знает, зачем мы здесь собрались? — спросил присутствующих директор совхоза.
— Это можете знать только вы, а после вас Бог, — снова не удержавшись, с еще большим уважением в глазах промолвил Маликов.
— Первый перед Богом — так меня еще никто не возвышал. Молодец, прораб, прогиб засчитан, — похвалил Маликова директор совхоза и продолжил свою речь: — Ну так вот, лицемерные мои товарищи, я собрал вас здесь, чтобы сообщить пренеприятную весть. Сегодня мы должны провести учредительное собрание и принять решение о создании на базе нашего совхоза нового коллективного предприятия. И нам придется сильно постараться, чтобы оно прошло так, как мной задумано.
— Арип Каирович, для чего нам проводить данное учредительное собрание, когда можно ограничиться формальным подходом? Подготовим все необходимые бумаги, соберем подписи и сами примем устраивающее нас всех решение, — внес предложение главный экономист совхоза Сенгалин.
— Действительно, Арип Каирович, зачем будоражить народ? — поддержал коллегу главный зоотехник. — Пусть люди и дальше живут в своем счастливом неведении.
— А что нам может по данной проблематике сказать главный бухгалтер? — обратился с вопросом к Каякову директор совхоза.
— Для изменения формы собственности хозяйствующего субъекта проведение общего собрания трудящихся совхоза не требуется. Достаточно будет заочного голосования уполномоченных на это лиц, — ответил главный бухгалтер.
— А ты можешь то же самое, но простым языком сказать, не выкаблучиваясь? — потребовал испытывавший давнюю неприязнь к Каякову главный агроном Раскатов.
— А зачем? Все, кому надо, поняли. А остальным необязательно. Тем более что от тебя требуется только поставить свою подпись, — возразил, желая не оставаться в долгу, Каяков.
— Хватит, — пресек на корню начавшуюся было склоку между своими подчиненными, Дарибаев. — И этого будет достаточно и, самое главное, законно обосновано для создания на базе нашего совхоза коллективного предприятия? — снова спросил он Каякова.
— Нашли, о чем беспокоиться, — наигранно возмутился прораб. — Здесь вы, Арип Каирович, представляете закон, и любое ваше действие законно по умолчанию.
— Молчи, туземец, — одернул Маликова директор совхоза. — Если бы я верил всему, что ты говоришь, то давно из директорского кресла с реактивной тягой катапультировался бы сразу в психиатрическую больницу с диагнозом мания величия. Хотя, должен сказать, приятно слушать. Был бы женщиной, только бы тебя и слушал, не отрываясь на другие дела.
Все присутствующие в кабинете, включая прораба, рассмеялись.
— Но я, к твоему сожалению, не женщина и ушам своим мало доверяю. Поэтому если есть что по делу сказать — предлагай. А если нет, то временно потеряйся, пока в рядовые труженики строительной отрасли не разжаловали.
— А ведь Маликов прав, — заступился за прораба Сенгалин.
— Хочешь сказать, что я действительно являюсь законом в этой всеми забытой местности? — спросил Дарибаев.
— Нет, конечно, — смущенно ответил главный экономист. Но увидев, как Арип Каирович снова начинает хмурить брови, быстро добавил: — Но и отрицать ваше влияние на него не могу.
— Хорошо, проехали. Что сказать-то хотел? — примирительно произнес Дарибаев.
— Только то, что никто учредительные документы на законность проверять не будет. Главное, чтобы народ не стал жаловаться, требуя соблюдения своих прав.
— Вот неблагодарный народ пошел, — возмутился главный зоотехник. — Сыт, обут, что ему еще надо?
— Думаю, люди будут молчать, ведь мы им ничего не скажем. А если даже будут все же сильно жаловаться, то все равно ничего не добьются. Ведь вы у районной администрации на хорошем счету, вас уважают, и, самое главное, вы располагаете необходимыми связями, — добавил Сенгалин.
— У тебя есть авторучка? — внезапно спросил директор совхоза.
— Я с ней никогда не расстаюсь, — не понимая, к чему ведет Дарибаев, в ответ решил пошутить главный экономист.
— А у вас? — игнорируя шутку, спросил он у остальных присутствующих.
Все дружно подтвердили наличие у них авторучек.
— Тогда берите по чистому листку бумаги и пишите.
— А что писать надо, Арип Каирович? — спросил главный инженер Исаков.
— Пишите заявление на увольнение по собственному желанию, — посоветовал Дарибаев.
— За что, шеф? — удивленно спросил Мейрам Каланович.
— Да надоели вы мне, — резко ответил Дарибаев. — Таскаешь вас за собой, учишь, должности выбиваешь. Только благодаря мне вы из себя тут все еще начальников изображаете. А что взамен? Возникающие проблемы не решаете, ответственность брать на себя боитесь, инициативу, как звери в цирке, только по моей команде проявляете.
— Одним словом, клоуны, — вставил неутомимый прораб.
— Не понял? — недоуменно спросил его Дарибаев.
— Мы не звери, а отставшие от цирка клоуны, — пояснил прораб свою реплику.
Все присутствующие на совещании рассмеялись. Это сразу снизило уровень напряжения в кабинете.
— Ты не клоун, а шут. Правда, мой шут, за что и терплю, — стал отходить от гнева Дарибаев. — Но предупреждаю, если моя сделка сорвется, то сразу, без разбора на правых и левых, будете все уволены. А теперь я хотел бы услышать, у кого какие есть не просто соображения, а конкретные предложения.
— Мной подготовлен передаточный баланс с остатками основных средств и прочих товарно-материальных ценностей, — взял слово главный бухгалтер.
— Баланс — это когда итоги бьются, а у тебя они даже близко не сходятся, — перебивая Каякова, возразил главный экономист.
— Не надо наговаривать, все у меня сходится, бьется и прослеживается, — не согласился с ним Каяков.
— Вот именно, прослеживается. А идеальный учет — это когда все бьется и ничего не прослеживается, — стал поучать Сенгалин. — Ведь рано или поздно придут и проверят, кто, когда и каким образом приватизировал советскую собственность. И я сидеть в тюрьме по твоей глупости не желаю.
— Ты кого глупым назвал, меня — отличника бухгалтерской службы и ветерана учетного труда? — грозно спросил Каяков.
— Стоп, — вмешался директор совхоза, гася тем самым разгорающийся спор, который грозил перерасти в пожар вечной дискуссии на тему, чей труд более ценен для предприятия — экономистов или бухгалтеров. — Предлагаешь назначить ответственного? — спросил он главного экономиста.
— Совершенно верно мыслите, Арип Каирович, — согласился Сенгалин. — Не могу не выразить свое восхищение вашей проницательностью.
— Ладно, не ерничай, а то накажу, пойдешь у меня помощником к Каякову учиться дебеты с кредитами сводить. Лучше скажи, что конкретно предлагаешь?
— Предлагаю на период изменения формы собственности совхоза и передачи активов в новое предприятие уйти вам в отпуск, оставив кого-нибудь чисто гипотетически исполнять обязанности директора совхоза.
— Молодец, не зря тебя называют новый-старый Мынгали. Умеешь на новые вещи по-старому взглянуть, — похвалил главного экономиста Дарибаев. — Осталось только решить, кто будет исполнять мои обязанности. Есть желающие добровольно занять мое кресло на ограниченный срок? — обратился он с вопросом к присутствующим.
Ответа не прозвучало. Никто не желал быть крайним, даже чисто гипотетически.
— Так, значит, если что-то присвоить или приватизировать, то всегда готовы, а как отвечать, то все сразу в кусты. Все-таки надо было мне вас всех уволить и набрать на ваши места молодых специалистов. Вон Сенгалин взял себе в помощники молодого экономиста Дархана, а теперь постоянно ездит на нем, — произнес, то ли пожалев, то ли позавидовав, Дарибаев.
— Ну на Дархане много не наездишь, завтра при первой же возможности он Мынгали под монастырь подведет. Да и другие молодые люди не лучше. Все им надо объяснять, доказывать, — стал жаловаться главный агроном Раскатов.
— Да, плохо мы воспитываем еще свою молодежь, — согласился Дарибаев.
— Может, исполнять обязанности директора совхоза назначим главного агронома? — злорадно предложил Каяков.
— А почему я? — не выдержав торжествующей физиономии главного бухгалтера, не сдержался Раскатов.
— Обоснуй, — попросил Дарибаев.
— А что тут обосновывать? За последние полгода главным агрономом было продано либо передано на сторону несколько тракторов и такое же количество другой сельскохозяйственной техники. Каких-либо документов, подтверждающих совершение сделок по их продаже, представлено им не было. Любая проверка сразу же выявит факт недостачи. Так что пусть теперь Раскатов и отдувается за свои просчеты.
— Но, Арип Каирович, вы же сами приказали отдать технику и не задавать вопросов, — стал оправдываться главный агроном.
— Письменного приказа нет, а слова я к делу пришить не могу, — возразил Каяков.
— Арип Каирович, скажите этому жуку-счетоводу, что это вы мне приказали, — попросил Раскатов директора совхоза.
— Я тебе не приказал, а рекомендовал не задавать вопросов, — ответил Дарибаев. — А вот документы всегда надо приводить в порядок. Это ведь азы для любого руководителя, если он, конечно, не желает отправляться в не столь отдаленные, но с суровым микроклиматом места.
— Да где бы я их взял, эти документы? Они ведь наличными рассчитывались, — продолжал оправдываться Раскатов.
— Да хотя бы нарисовал. Ладно, кандидатура главного агронома отклоняется. Он нам все дело завалит и на меня же свалит, — произнес Дарибаев.
— Так увольте его, — продолжая злорадствовать, предложил Каяков.
— Арип Каирович, я согласен исполнять ваши обязанности, но при условии, если разрешите мне уволить главного бухгалтера, — мстительно блестя глазами, предложил главный агроном.
— Нет, Торгын, твой поезд ушел, — отмел его предложение Дарибаев. Затем, обращаясь к Каякову, спросил: — У тебя есть еще кандидатуры?
— Если Раскатов не подходит на роль директора совхоза, то, может, подойдет главный зоотехник? — предложил следующую кандидатуру Каяков.
— Нет, я все-таки тебя уволю, — пригрозил главному бухгалтеру Мейрам Каланович.
— Обоснуй и ничего не бойся, — поддержал главного бухгалтера Дарибаев.
— У нас продажами скота занимался в основном Мейрам Каланович. Почти весь совхозный скот прошел через его руки. Но документально он смог подтвердить лишь часть сделок, причем незначительную, — продолжил разоблачать коллег главный бухгалтер.
Теперь пришла очередь оправдываться главному зоотехнику.
— Арип Каирович, все эти сделки осуществлялись по вашему личному распоряжению или, по крайней мере, по согласованию с вами, — заявил он.
— Понятно. Каяков, главный зоотехник также выпадает из нашего списка потенциальных кандидатов на должность директора, — обращаясь к главному бухгалтеру, изрек Дарибаев. — И прораба не надо предлагать, он также сразу отклоняется. Маликов половину строительного участка распродал, но, уверен, скажет, что делал это по моему личному указанию. И ведь никак не докажешь обратного. Документов нет и уже не будет. Вот в этом и заключается слабое место любого руководителя, приходится верить на слово подчиненным, — философски закончил свою речь Дарибаев.
— А давайте назначим директором совхоза главного инженера Исакова, — предложил Сенгалин. — Думаю, лучше кандидатуры не найти. В компрометирующих связях замечен не был, на воровстве не пойман, в продажах совхозной собственности не уличен.
— Только трусоват немного, может испугаться, — не согласился с предлагаемой кандидатурой Раскатов.
— Зато исполнителен, где посадят, там и сидит. Лишних движений не создает, ни во что не вмешивается, поэтому ничего и не портит, — поддержал в свою очередь кандидатуру Исакова главный зоотехник.
— Я не могу быть директором совхоза, мне скоро в Германию уезжать на постоянное место жительства, — испугавшись ответственности, стал отказываться главный инженер.
— Герман, ты ведь воспитанный человек? — спросил директор совхоза.
— Думаю, что да, но при чем здесь это? — задал Исаков встречный вопрос.
— А воспитанные люди должны платить по своим долгам? — не обращая внимания на вопрос, снова спросил Дарибаев.
— Думаю, что да, хотя есть мнение, что долги платят только трусы. И в связи с этим у некоторых присутствующих сложилось ошибочное представление обо мне, поэтому хочу заявить, что я не трус, хоть и готов платить по своим долгам. Но при чем здесь это? — снова задал свой вопрос главный инженер.
— А при том, что ты, Герман, мне должен. Это ведь я сделал тебя главным инженером, хотя многие отговаривали меня от этого шага. А теперь пришло время оплатить свой долг.
— Хорошо. Что должен делать? — соглашаясь с доводами Дарибаева, поникшим голосом спросил главный инженер.
— Ничего особенного. Просто исполнять обязанности директора совхоза и строго следовать моим указаниям. Затем, когда все закончится, мы дружно, всем коллективом в торжественной обстановке проводим тебя в Германию, — пообещал Исакову Дарибаев.
— С проблемой моего замещения, думаю, вопрос уладили. Но меня все же беспокоит другая проблема, — уже обращаясь ко всем присутствующим, произнес Дарибаев. — Чуть ранее главный экономист произнес одно ключевое слово, которое до сих пор не дает мне покоя. Кто-нибудь может повторить его?
— Сенгалин много чего говорил. Он вообще на редкость болтливая личность.
Это главный агроном Раскатов не к месту решил выразить свое негативное мнение касательно главного экономиста. Видимо, его неприязнь распространилась не только на главного бухгалтера, но и на весь учетно-экономический блок.
— Хорошо, я напомню. Главный экономист высказал мысль, что все легко прослеживается. А я не хочу, чтобы наши дела легко прослеживались, — стукнув кулаком по столу, воскликнул Дарибаев. — Поэтому все первичные документы должны бесследно исчезнуть. За это назначаю ответственными Мейрама и Торгына. Ну а после утери документов Каяков совместно с Сенгалиным проведут новую инвентаризацию всего оставшегося движимого и недвижимого имущества совхоза, перечень которого согласуют со мной. Надеюсь, я ясно изъясняюсь? — спросил присутствующих директор совхоза.
— Арип Каирович, почему мы с Торгыном Есминовичем должны заниматься утерей первичных документов? — обратился к Дарибаеву с вопросом главный зоотехник. — И каким образом мы сможем это сделать?
— Потому что ты с Торгыном больше всех наследили. Как это будете делать, думайте сами. Голова вам дана не только для того, чтобы кушать. Лично меня устроит любой вариант. И это не просьба, — грозно произнес Дарибаев, завершая совещание.
Глава 17
Хорошо осенью в степи. Яркое, еще теплое солнце ласково греет позолоченную ковылем землю, а дуновение прохладного ветра со слабым запахом полыни гоняет по ослепительно-синему небу кучерявые облака. В такие минуты вся твоя жизнь кажется далекой и бесполезной тратой времени, а душа устремляется ввысь, чтобы попытаться раствориться в космосе.
«Ехал бы так все время в тишине и ехал», — только было подумал Дархан, как до него донесся голос водителя:
— Не спи, скоро приедем. Я выбрал самый короткий путь до села. К полудню будем на пастбищном участке Вещего Старика, а к вечеру, думаю, и до дома доберемся.
Дархан продолжал наслаждаться видами осенней степи, и говорить о других, пусть и важных предметах у него не было желания. Но, чтобы не обидеть друга, решил поддержать разговор.
— Соскучился по своей жене? — спросил он у Серика.
— Это она по мне соскучилась, — смеясь во весь рот, ответил Серик. — Как думаешь, почему мне в командировки нравится ездить? — в свою очередь спросил он Дархана.
— Тут и думать нечего. Я тебя с детства знаю, любителем халявы ты был, думаю, таким и остался, — улыбаясь, с сарказмом ответил Дархан.
— Но, заметь, я всегда с тобой делился, — добавил Серик. — И потом халява не воровство, а способ выживания в современных реалиях. Заработной платы даже на текущие необходимые расходы ведь не хватает. Тем более ее постоянно задерживают. Для меня удивительно, как городские жители живут. У меня небольшое собственное подсобное хозяйство есть. Без него совсем оголодали бы. А у них, кроме благоустроенной квартиры, ничего нет. Поразительно!
— Получается, поездки в командировки — это способ твоего выживания? — уточнил Дархан.
— Один из способов добывания пропитания, только один, и не более того, — поправил его Серик. — И к тому же не самый главный. Но люблю командировки не по этой причине. Мне нравится возвращаться из них. Целые сутки по возвращении королем по дому ходишь. Жена с меня пылинки сдувает, слова поперек не скажет, вкусняшками разными потчует.
— А через сутки что происходит? — улыбаясь, спросил Дархан.
— А через сутки сказка заканчивается. Красавица снова превращается в чудовище, и начинаются семейные будни со взаимным полосканием мозгов и выворачиванием души. Интересно, все так живут или я такой особенный? — обратился Серик с вопросом к Дархану.
— А что по этому поводу твой телевизор говорит? — в свою очередь спросил Дархан.
— Да разве там правду скажут? — ответил Серик. — Людям сейчас и так тяжело, поэтому так популярны сериалы о красивой и сытной жизни.
— Ну и я в твоей семейной жизни тебе не помощник. Спрашивать совета у ни разу не женатого человека — все равно что у слепого интересоваться видами Альпийских гор, — отказался что-либо советовать по вопросам семьи и брака Дархан.
— Ну ты сравнил! Я хоть и не слепой, но если спросить, то тоже ничего не смогу сказать относительно Альпийских гор, — усмехнулся Серик.
— Это образно говоря. А ты не слепой, а бедный. Правда, в определенных условиях это одно и то же, — объяснил свою позицию Дархан.
— По ощущениям моего желудка, я не бедный, а, скорее, нищий. И постоянно урчащий живот не дает мне забыть об этом. Поэтому не стоило мне напоминать об этом, — с обидой в голосе произнес Серик.
— Извини, я не хотел тебя обидеть, — попросил прощения Дархан.
— Но ты прав, бедность сродни раковой опухоли, и лечить ее нужно только хирургическим путем, — произнес Серик.
Некоторое время они ехали молча. Дархан продолжал наслаждаться мелькающими снаружи видами окружающего мира и осенней солнечной погодой. Серик управлял машиной, сосредоточенно думая о чем-то своем.
— А я, наверное, в город уеду, — видимо, надумав думу свою, неожиданно произнес Серик. — В рэкетиры подамся, они сейчас хорошо живут. Их все уважают. А что? Буду уважаемым человеком, а не то что сейчас — сбегай туда, принеси сюда.
— Значит, как большевики, будешь грабить награбленное? — пошутил Дархан.
— Ну а что? Буржуи должны делиться, а не то будут у нас телиться, — захохотал над своей шуткой Серик. — Помнишь, как в детском саду воспитатели говорили, что жадность — это порок, — закончив смеяться, продолжил он. — И если есть у тебя что-то, то этим чем-то надо обязательно поделиться с другими, — вспомнил свое детство Серик.
— Конечно, помню. Особенно как ты просто отбирал это что-то, если этим чем-то с тобой делиться не хотели, — в свою очередь вспомнил вариант своего детства Дархан.
— Да, будучи еще маленьким, я стоял за справедливость, — самодовольно произнес Серик.
Вдали, у горизонта показались строения.
— Скоро будем на месте. Вон уже животноводческая точка Улжана Дюсекина виднеется, — произнес Серик, указывая рукой на показавшиеся вдали постройки.
— Вот скажи, как это у тебя получается — ездить по степи и не заблудиться? — спросил Дархан Серика. — Ведь здесь глазу особо не за что зацепиться. А ты ориентируешься, словно по городским улицам разъезжаешь.
— Это потому, что я номад, а ты сарт, — пошутил Серик. — Когда городские жители приезжают, им тоже степь кажется пустым пространством — кругом только расстилающаяся безбрежным ковром трава да ветер, гуляющий сам по себе, — продолжил Серик. — А на самом деле степь — это написанная природой книга, которую надо уметь читать. И тут одного институтского образования будет мало, — решил поддеть он Дархана.
— Хорош выделываться. Сам для начала хорошо читать научись. Если бы не счастливый случай, лежать нам с твоим аттестатом о среднем образовании на дне глубокого оврага и взывать к духам предков о спасении, — обиделся Дархан на слова друга.
— Не обижайся, Дархан, я ведь не тебя имел в виду, — стал оправдываться Серик. — У нас что, кроме тебя, мало людей с высшим образованием? Да у каждого второго есть институтский диплом, а у каждого третьего их целых два. У нас же страна студентов. Все все время чему-нибудь и как-нибудь учатся. Никто работать не хочет.
— Действительно, удивительная тяга к знаниям, — согласился Дархан. — Я бы даже сказал — всепоглощающая. И это влечение поглощает их время, деньги, а на выходе получаем специалиста со слабыми теоретическими знаниями и с полным отсутствием практических навыков.
— А ты самокритичен, — одобрительно произнес Серик.
— У тебя учусь, — ответил Дархан. — Но достаточно нам лирических отступлений, кажется, нас встречают, — добавил он.
Встречать прибывших гостей вышел старший скотник Улжан Дюсекин по прозвищу Вещий Старик. Это был невысокого роста, плотного телосложения, с глазами навыкате, круглолицый, лысый старик.
Дархан с Сериком на правах младших товарищей первыми приветствовали его. Однако Улжан, не отвечая на их приветствие, долго оценивающим взглядом присматривался к прибывшим гостям. Затем, видимо, на основании только ему известных критериев оценки гостей определив главного, подал руку Дархану.
— Здравствуй, сынок. Я тебя два дня как жду. Наконец ты уважил старика. Проходите в дом, стол давно накрыт, поэтому поторопимся отобедать, пока мясо не остыло.
Серика приглашение пройти в дом и поесть с дороги очень обрадовало. Он не стал терять время и, пока Дархан не завел привычную песню про то, как им некогда и лучше сразу приступить к пересчету скота, быстро прошел внутрь дома.
Видя, как аппетит лишает друга разума и не оставляет ему выбора, Дархан последовал за ним.
Они прошли на кухню, где, помимо щедро накрытого достархана, их ждала молодая миловидная девушка. При виде гостей она быстро встала со своего места, приветливо улыбнулась и еще раз радушно пригласила за стол.
— Это моя внучка приехала навестить деда, — предваряя вопросы, представил ее старик Улжан. — В городе врачом работает. Вот соскучилась по мне, — самодовольно добавил он.
У Серика при виде приятной, симпатичной девушки заблестели глаза и зачесались руки. Ему непреодолимо захотелось присесть рядом с ней и приобнять ее за тонкую талию. Но запах дымящегося бешбармака уже проник в его ноздри, вызывая зверский аппетит. Серик колебался недолго. Победил желудок.
«Девушка никуда не денется в отличие от бешбармака», — здраво подумал он и, уже ни на что не отвлекаясь, принялся за еду.
— А как вашу внучку зовут? — принимая из ее рук чашку горячего чая и обращаясь к старику, спросил Дархан.
— Меня зовут Акжан, — представила саму себя внучка Улжана. — Только дедушка немного преувеличил. Я пока не работаю врачом, а только учусь в медицинском институте. А сейчас прохожу в городе практику.
— Да, дед твой это умеет, — продолжая поглощать бешбармак, пошутил Серик.
— Что он умеет? — не понимая, о чем говорит Серик, спросила Акжан.
Боясь, что его друг, поглощенный наполнением своего желудка, может снова бестактно пошутить, Дархан быстро вмешался в разговор.
— Только то, что Улжан-ага умеет встречать гостей, — произнес он.
— Да, дедушка умеет это делать. Только сегодня утром разъехались последние гости, но все были довольны, — согласилась с ним Акжан.
— Так получается, вы ждали не нас и все это изобилие было приготовлено не нам? — бесцеремонно спросил Серик.
От пришедшей ему мысли он даже перестал есть. Но ненадолго. Какие бы ни были причины гостеприимного приема, его это не касается. Серик здраво рассудил, что быть незваным гостем тоже не так уж и плохо, если тебя ждет щедро накрытый достархан.
— Впрочем, ничего не имеем против, не правда ли? — обратился он к Дархану за поддержкой.
— Вы не так меня поняли, мы рады вам, впрочем, как и всем нашим гостям, — смущенно произнесла Акжан.
Однако у Дархана пропал аппетит. Он вспомнил, зачем приехали сюда, и решил больше не откладывать пересчет.
— Улжан-ага, у меня поручение директора совхоза Дарибаева пересчитать весь скот. Не буду объяснять, для чего это надо. Вопрос не ко мне. Я только исполнитель. Не могли бы мы приступить к пересчету прямо сейчас, — обратился он к хозяину дома.
За то, что случайно проговорилась о том, что их перепутали с другими гостями, Акжан почувствовала себя виноватой. Пытаясь загладить свою вину, она стала энергично предлагать им выпить еще немного чая и отведать разных сладостей, не съеденных предыдущими гостями.
— А ведаешь ли ты, по какому поводу приезжали ко мне гости? — обратился с вопросом к Дархану старик.
— Откуда нам знать? Ведь не нас прозвали Вещим Стариком, — беспечно за друга ответил Серик.
Ничто не могло перебить его аппетит, поэтому он, несильно отвлекаясь на разговоры, продолжал с удовольствием уминать еду.
— Я предвидел твой приход, — не обращая внимания на слова Серика, продолжил старик Улжан. — Конечно, не конкретно тебя. Но кто-то рано или поздно должен был прийти и спросить, чем мы тут занимаемся. Ведь не бывает прав без ответственности. Даже диктаторы несут ответственность за свои деяния, ибо они такие же, как и я. Только если я пасу коров, то диктаторы пасут людей.
— Ничего себе сравнение! — продолжая набивать свой живот, произнес Серик. — Коров мы не только пасем, но и в отличие от людей доим.
— Сынок, — обратился старик Улжан к Серику. — При определенных условиях не только людей — кур, говорят, доить можно. Поэтому не отрывайся от еды и не мешай вести беседу.
— Дедушка, может, не нужно отвлекать гостей разговорами, пусть для начала поедят в спокойной обстановке?
— Одно другому не мешает, — отмахнулся старик Улжан. — Потом нужно ведь объяснить гостям, почему я уже как два дня вышел на пенсию и со всеми вопросами касательно пересчета скота следует обращаться не ко мне.
Дархан опешил от услышанного и не нашел ничего лучше, как спросить:
— Почему на пенсию, зачем на пенсию, как же теперь без вас?
Улжан рассмеялся.
— Те же самые слова были сказаны моей внучкой, когда она узнала о моем желании выйти на пенсию. Спасибо за сопереживание, но выход на заслуженный бессрочный отпуск не означает мою смерть. Просто пришло время уступить дорогу молодым.
— Я, конечно, могу ошибаться, но сильно сомневаюсь, что кто-нибудь хотел бы заменить тебя на должности старшего скотника совхозного стада и пасти скот вдали от благ цивилизации. Тем более из молодых.
Это в беседу вмешался Серик, которого после сытной еды потянуло на разговоры.
— Вот ты, Акжан, могла бы всю свою жизнь посвятить пастьбе коров? — обратился он с вопросом к внучке Вещего Старика.
— Я на врача учусь, поэтому с какой это стати мне идти в животноводы? — неодобрительно ответила Акжан.
Она встала со своего места и начала демонстративно прибираться на столе, всем своим видом показывая, как глубоко оскорблена вопросом.
— Хорошо, тогда я спрошу по-другому. Ты бы пошла замуж за скотника или пастуха, чтобы жить с ним здесь, в степи, выпасая домашнюю скотину?
Акжан рассмеялась.
Давно Дархан не слышал такого звонкого, заливистого смеха.
— Я отвечу на вопрос, но при условии, что после этого отстанете от меня, — предложила Акжан.
— Хорошо, договорились. Обещаю, что больше не затрону эту тему, — согласился с ней Серик.
— Не договорились. Вы больше не касаетесь не только этой, но и любой другой темы ни сейчас, ни когда-либо. Согласны?
Дархан с любопытством наблюдал за словесной дуэлью друга и внучки Улжана.
— Не согласен, — ответил Серик. — На мой взгляд, обмен неравноценен. Ведь меня, по правде говоря, мало интересует вариант твоего гипотетического брака с тружеником рогов и копыт.
— Тогда на что будем меняться? — усмехнулась Акжан.
Теперь настала очередь рассмеяться Серика.
Дархан продолжал молча, с интересом наблюдать за ними.
— Договоримся, если ответишь мне на вопрос, есть ли у тебя парень, за которого хотела бы выйти замуж? — поставил свое условие Серик.
— Рано ей еще замуж, пусть вначале получит диплом о высшем медицинском образовании, — вмешался в разговор старик Улжан.
— А просто узнать, есть ли у меня парень без моего желания выйти замуж, уже недостаточно? — насмешливо спросила Акжан.
— Нет, на меньшее я не согласен, — стал упорствовать Серик. — Ведь сегодня он у тебя есть, а завтра может и другой легко нарисоваться. А вот если есть парень, за которого хотела бы выйти замуж, то, значит, у тебя с ним все не по-детски серьезно. И другим не стоит даже пытаться пробовать кадрить, зря только время потеряешь.
В комнате воцарилась тишина. Всем в ней присутствующим было очень интересно, что ответит Акжан. У каждого был свой интерес, который они пытались за маской благодушия скрыть друг от друга.
— Хорошо, у меня нет парня, за которого я хотела бы выйти замуж. Теперь я удовлетворила ваше любопытство? — спросила Акжан.
Дархан и Улжан облегченно вздохнули.
— Вполне, — ответил Серик. И тут же задал дополнительный вопрос: — А просто парень у тебя есть?
— Мы ведь договорились, что больше никаких вопросов. Никогда, — напомнила Акжан условие соглашения.
— Жестоко, но справедливо, — в очередной раз согласился Серик. — Но тогда я тебя приглашаю в кино. У нас в клубе вечерами видеофильмы показывают. Можем сходить посмотреть.
— А твой друг в кино не ходит? — перевела Акжан разговор на Дархана.
— Он не любит кино, предпочитает книги, — просветил о предпочтениях друга Серик.
— Жаль, — расстроенно произнесла Акжан.
— Кого жаль? — словно подозревая ее в чем-то, спросил Серик.
— Жаль, что я сегодня уезжаю обратно в город и у нас не получится пойти в кино, — быстро нашлась Акжан.
Дархан, беседуя со стариком Улжаном, продолжал в половину глаза наблюдать за ними. Наконец, не выдержав, спросил:
— О чем это вы там шепчетесь?
— Мы обсуждаем текущее состояние здравоохранения и проблемы, препятствующие медицинскому просвещению людей в стране, — важно произнес Серик.
Акжан решила не отставать от него.
— А также какие болезни передаются половым путем и способы их лечения, — добавила она.
От этих слов Серик поперхнулся чаем. Да так, что Дархану пришлось стучать по его спине. Наконец отдышавшись, он только и смог восхищенно произнести:
— Ну ты даешь!
— Нашли, о чем разговаривать. Если интересуетесь медициной, тогда вам лучше побеседовать с главным врачом Бериковым. Он обрисует полную картину упадничества в отечественном здравоохранении и возможные пути выхода из него, — посоветовал Дархан. — Только возьмите с собой пол-литра, а лучше литр коньяка. На сухую он не станет с вами разговаривать. Без коньяка у него мысли скользить перестают, скорее, даже тормозить начинают.
Затем он повернулся к старику Улжану и продолжил с ним беседу.
— Улжан-ага, вы не можете уйти на пенсию без пересчета скота с последующей его передачей другому ответственному лицу.
— Почему же? Я уже на пенсии. И теперь ничто не может мне помешать насладиться заслуженным отдыхом.
— Но вы не можете все так взять и сразу бросить. Пропадут коровы без присмотра. Разве вам их не жалко?
— Хороший ты человек, Дархан, но немного глупый. Это в других странах люди, выйдя на пенсию, начинают путешествовать, развлекаться, стараясь наверстать упущенное за годы своего тяжкого труда. А у нас человек, уходя на пенсию, никуда не уходит, а продолжает тянуть свою трудовую лямку, но только уже бесплатно. Вот и выходит, что я остаюсь на своем рабочем посту.
— Тогда, может быть, пойдем скот пересчитаем? — вспомнив цель своей поездки, предложил Дархан.
— Вот ты упертый, как мой старый козел, которого я держу только из-за его упрямства, — чертыхнулся Улжан. — Видимо, тебя ценят и держат на работе за это же качество твоего характера.
— Я как-то не задумывался, — не подавая вида, что его задели слова Улжана, ответил Дархан.
— А следовало бы. Упрямые люди только на войне полезны бывают. А в мирной жизни упрямство — вещь не только бесполезная, но и вредная. Гибче надо быть, ведь твоя жизнь — это не поле для битвы, — пытался образумить Дархана старик Улжан.
— Моя жизнь, может, и не поле для битвы, но и не проходной двор, через который могут все лазить и гадить в него, — все еще сдерживаясь, ответил Дархан. — Улжан-ага, за эти два дня я столько наставлений и проповедей выслушал, сколько мама мне в жизни не говорила. У людей дома грязь, хозяйственные постройки рушатся, скот дохнет, а они меня, как жить надо, учат, — все-таки не сдержавшись, громко произнес Дархан.
Он встал из-за стола, пошел к двери, но, не доходя, вернулся.
Акжан переводила с Дархана на деда испуганный взгляд и молчала.
Делая вид, что сильно занят разглядыванием узоров на скатерти, не вмешивался в разговор и Серик. Когда этого требовала ситуация, он мог красноречиво молчать.
Дархан подошел к старику Улжану и продолжил:
— Вот вам тяжело было просто, без всяких лишних вопросов выйти со мной и пересчитать скот? Но нет, мы же так не умеем. Обязательно для начала совет дать надо. Все, забудьте. Нет больше Страны Советов, пора начинать работать.
Наконец выговорившись, Дархан замолчал и сел на свое место.
В комнате воцарилась тишина. Только муха, пригретая ярким солнцем, назойливо жужжала в окне.
— Все выговорил? — нарушая тишину, спросил старик Улжан.
— Извините, Улжан-ага, немного не сдержался, — отходя от гнева, попросил извинения Дархан.
— Ничего, видимо, наболело у тебя. Я в молодости тоже горячим парнем был и головою мало работал. Но моя жизнь прошла. И хоть смысла в ней было немного, я не жалуюсь. Другой ведь все равно уже не будет. Все мои надежды теперь с внучкой связаны. Она тоже сердится, когда ей советы даю. Но это не от того, что шибко умный на старости лет стал, а от моего сопереживания и большой любви к ней. И потом я ведь не советы даю, а ошибками делюсь, которых в своей жизни совершил немало. А уж будете избегать их в своих поступках или совершать, как я когда-то, решать только вам самим. А хочешь пересчитать скотину, то пойдем, — вставая из-за стола, продолжил старик Улжан. — Только напрасно все это. Ведь не только Страны Советов, но и совхоза уже нет.
— Как нет? А мы тогда откуда приехали? — не поверил ему Серик.
— И самое главное, что мы тогда тут делаем? — добавил Дархан.
— Директор Дарибаев проводит в селе сход, на котором будет принято решение о ликвидации совхоза как субъекта предпринимательской деятельности, — сообщим им новость Улжан Дюсекин.
— А если простым языком сказать? — попросил перевода сказанного Серик.
— Передаю, как слышал, — отказался упрощать смысл сказанного старик Улжан.
— Это значит, что совхоза больше не будет, — пояснил Дархан. — А оставшееся после ликвидации имущество поделят на паи и раздадут народу.
— Что-то мало верится, — засомневался в словах Дархана Серик.
— Наивный ты, как дите малое, — обращаясь к Дархану, произнес старик Улжан. — Я немало пожил и много что видел. Поэтому могу уверенно сказать: все реформы, проводимые сверху, всегда простому народу выходили боком. И эта, думаю, не будет исключением.
— Зря вы не верите в проводимые реформы, ведь они ради нас, простых людей, проводятся, — стал убеждать Дархан. — Теперь каждый из нас сам хозяин своей судьбы. Получив свою долю в имуществе совхоза, люди станут фермерами и накормят не только себя, но и всю страну. Сам слышал, как по телевизору так говорили.
— Тебе бы на митингах выступать, а не сельским хозяйством заниматься, — проворчал старик Улжан.
— Надо ехать, — вставая из-за стола, произнес Серик. — А то без нас совхоз поделят, и мне ничего не достанется. Я тогда себе этого простить не смогу. И тебе, кстати, тоже.
— Хорошо, раз так, тогда поехали, — не став выяснять, почему он должен быть виноватым, согласился с ним Дархан.
Поблагодарив хозяев дома за гостеприимство и щедро накрытый достархан, они направились к выходу.
— Дархан, — окликнул старик Улжан. — У меня к тебе просьба. Не мог бы ты довести до села мою внучку Акжан? Ей надо быть в городе, а отсюда, сам понимаешь, автобусы не ходят.
— Конечно, Улжан-ага, с удовольствием подвезем, — окидывая взглядом внезапно покрасневшую от смущения Акжан, пообещал Дархан. — Пусть собирается, я подожду ее на улице.
Когда все разместились в машине и были готовы ехать, слово для напутствия взял старик Улжан.
— Буду краток. На правах старшего хочу пожелать всем вам светлой дороги. Верю в ваше прекрасное будущее, так что будьте счастливы!
Глава 18
Машина, словно возвращающийся домой из дальнего похода боевой конь, легко неслась по степной дороге. Однако Серику все казалось, что недостаточно быстро. Поэтому он продолжал давить на газ.
— Не успеем, — промолвил он сквозь зубы. — Скоро солнце зайдет, а ночью быстро не поедешь, можно шею свернуть в ближайшем же овраге.
— Тогда, может, и не стоит так торопиться, — посоветовал Дархан.
— Они там мое имущество делят, а я тут не должен торопиться? — не согласился Серик.
— Не твое, а совхозное, не делят, а меняют форму собственности, — поправил его Дархан. — Только это не халява, как ты, наверное, думаешь, а стартовый капитал.
— Скажи еще, путевку в жизнь дают, — пошутил водитель.
— А ты зря иронизируешь, по своей сути, ты прав. С ликвидацией совхоза в твоей жизни начинается новый период. И только от тебя зависит, как распорядишься выпавшим тебе шансом.
— Ну раз так, тогда срежем часть дороги, — и не сбавляя скорости, Серик резко повернул машину направо.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Иначе нам придется задержаться даже больше, чем думаешь, — стал беспокоиться Дархан.
— Ничего, я здесь все дороги знаю. Впереди скоро будут соленые озера. Вот между ними и проедем. А там до села рукой подать будет.
— Зря вы так поехали.
Это проговорила Акжан. Она всю дорогу скромно молчала, но сейчас не выдержала.
Дархан повернулся к ней лицом.
— Не ожидал, что ты разбираешься в степных дорогах, — удивленно произнес он.
— А я и не разбираюсь, — ответила она. — Просто только сегодня утром слышала, как дедушка одному из гостей говорил, чтобы не ехали через соленые озера. Дней десять назад местами прошли сильные дожди, и всю низину затопило. Так что сейчас там не проехать. По крайней мере, пока не подсохнет земля.
— Вот мы сейчас и проверим, прав твой дедушка или так, погулять вышел, — заупрямился Серик.
— А может, все-таки прислушаемся к словам девушки? Она, правда, молода еще, но далеко не глупа, хоть и красива, — стал советовать своему водителю Дархан.
— Не факт, — ответил Серик.
— Есть сомнения? — спросил Дархан.
— В том, что она молода и красива, у меня нет никаких сомнений, — ответил Серик.
— Но сомнения есть? — продолжил расспрашивать Дархан.
— На мой взгляд, в ее паспорт не мешало бы заглянуть. А то больно умна для своих молодых лет.
— Ничего, что я все слышу? — снова подала свой голос Акжан.
— Ничего, можешь не извиняться, — снова пошутил Серик.
— Жаль, а я еще и станцевать была готова, — в свою очередь пошутила Акжан. А затем, обращаясь к Дархану, добавила: — Ваш друг любит пошутить. Надеюсь, вы другой. Иначе мы рискуем не доехать до деревни в ближайшие несколько дней.
— Не переживайте. Это он только с виду дураком кажется. Но если узнаете его поближе, то поймете, что мой друг достаточно здраво мыслит и к тому же очень осторожен в своих поступках, — заступился за Серика Дархан.
— А это обязательно? — в свою очередь спросила Акжан.
Дархан не понял сути вопроса, поэтому переспросил у нее:
— Обязательно что?
— Узнавать его близко, — уточнила Акжан.
Дархан вместе с Сериком весело рассмеялись.
— Извините, Акжан, мы люди прямые — что думаем, то и говорим. И не говорим того, чего не думаем, — стал оправдываться Дархан.
— Но обычно говорим, не думая. Ведь стоит только подумать, то приходит понимание, что и говорить-то особо не о чем, — дополнил его Серик.
— То, что вы за языком не следите, это, конечно, плохо, но неопасно. По крайней мере, для окружающих вас людей. Но я надеюсь, что вы хотя бы прислушаетесь к моим словам и не станете сразу въезжать в низину, а для начала выйдете из машины и проверите, достаточно ли сухо для того, чтобы проехать.
— По-моему, нам сейчас вежливо пытаются сказать, что мы не дружим со своей головой, — проворчал Серик.
— Наговариваете вы на меня, — не выдержав, снова вмешалась в разговор Акжан. — Нехорошо это. И потом о людях я привыкла говорить либо только хорошо, либо ничего.
— Ну вот, теперь она о нас как о покойниках говорить начала, — продолжил ворчать Серик.
— Сегодня, видимо, не мой день, поэтому я умолкаю, — услышав слова водителя, сдалась Акжан. — Теперь, даже если просить будете, слова не скажу, буду молчать, как глухонемой на допросе.
— Вот и хорошо. Тем более мы подъезжаем к соленым озерам, и мне потребуется все мое внимание, — промолвил Серик.
Несмотря на всю свою самоуверенность, Серик все же решил последовать совету Акжан. Он был наслышан об историях бесследной пропажи людей и скота в окрестностях соленых озер.
Серик остановил свой автомобиль на пригорке, а вниз решил спуститься пешком. Пройдя пару сотен метров вперед, он почувствовал, как почва стала проваливаться под ногами, а местами на поверхность стала выступать вода. Серик нехотя отступил назад, но не сдался. Однако, потратив больше часа на поиски сухого прохода между солеными озерами и не найдя его, он вернулся к машине.
— Нам придется возвращаться, — произнес он в ответ на красноречивый взгляд Дархана.
— Не повезло, бывает, — поддержал друга Дархан.
— Говорить о невезении можно, когда все было сделано по уму, но по не зависящим от тебя причинам не срослось. А вот когда все делается на авось, то это уже называется безалаберность, — не сдержав своего обещания молчать, в очередной раз в разговор вмешалась Акжан.
— По мне, так безалаберность — не самая худшая черта человеческого характера. Мне больше проблем приносит моя доброта, — с вызовом ответил Серик.
— Плохо, когда люди из-за своей доброты страдают, — посочувствовал ему Дархан. — Так мы не только теряем старых друзей, но и находим новых врагов. Поэтому, пока мы все не стали друг другу такими врагами, садимся в машину, молчим и едем. Едем и молчим.
На рассвете, с восходом солнца вдали показались деревья, поверх которых клубился черно-серый дым.
— Кажется, у нас в деревне что-то горит, — сонным голосом, позевывая во весь свой рот, проговорил Серик. — Надеюсь, это в очередной раз горит свалка мусора, а не часть моего имущества, которое мне совхоз должен.
— Ошибаешься, это не свалка мусора горит, — возразил Дархан. — А вот что именно, думаю, скоро узнаем.
Когда подъехали через полчаса поближе, стало понятно, что горело здание совхозной конторы. Два этажа были полностью объяты пламенем, а вокруг ходили несколько человек и делали вид, что тушат пожар. Среди них Дархан заметил директора совхоза Дарибаева.
— Арип Каирович, что происходит? — вместо приветствия спросил Дархан.
— А ты не видишь? — ответил вопросом на вопрос Дарибаев. — Или решил мое зрение проверить?
— Скорее, ваше терпение.
Это в разговор вмешался подошедший вместе с Сенгалиным главный зоотехник Мейрам Каланович.
— Не один он испытывает мое терпение, — ответил директор совхоза. — Зачем контору палить надо было? — задал он вопрос главному зоотехнику. — И где мне теперь новую брать?
— Контору спалить невозможно, эти комитетчики сами кого угодно спалят, да так, что еще и должен им останешься, — решился пошутить главный зоотехник.
— Шутишь? — грозно сдвинув брови, произнес Дарибаев. — Только хорошо шутит тот, кто шутит последним. Так что спрашиваю еще раз: кто придумал поджечь контору? — повторил он еще раз свой вопрос.
— Но ваше кресло мы успели спасти, а вот стол вынести не смогли. Слишком тяжелым оказался, — попытался избежать неприятного разговора подошедший с обгоревшим стулом из директорского кабинета главный агроном.
Но Дарибаева сложно было сбить с намеченного пути.
— Чья это была идея? — ни к кому конкретно не обращаясь, повторил он свой вопрос.
— Прораба Маликова, — наконец решился выдать инициатора пожара главный зоотехник.
— Мне следовало бы сразу догадаться. Этот лишенец не успокоится, пока весь совхоз по кирпичикам не разберет и не продаст. А что не продаст, то спалит. Какое-то извращенное понимание у него в отношении реформирования народного хозяйства. Видно, его в институте, только как разрушать здания надо, научили. А лекции по строительству промышленных и гражданских объектов он благополучно прогулял. Но с ним все понятно, он под дурачка косит, имидж у него такой. Но ты-то как на это согласился? — спросил Дарибаев у главного зоотехника.
— Идея поначалу показалась мне не лишенной здравого смысла. С одной стороны, сразу решает проблему с документами, а с другой стороны, на нас никто не подумает, — стал объяснять Мейрам Каланович.
— Чтобы не подумали, надо было хотя бы пожарную машину вызвать. А то вид у вас словно не на пожар пришли, а на торжественное мероприятие, связанное с празднованием Международного женского дня. Только букетов цветов в руках не хватает, — высказался все это время молчавший Дархан.
— Действительно, а что это вы в костюмах и галстуках на пожар пришли? — оглядев своих подчиненных, спросил Дарибаев.
— А это чтобы никто не догадался, — ответил прораб Маликов.
— Чтобы никто не догадался, надо было в пижаме прийти и в домашних белых тапочках. Идиот, — произнес Дарибаев. — Ну а где пожарная машина?
— Пожарная машина еще вчера вечером по распоряжению главного агронома была отправлена в поле сусликов топить, — ответил за всех главный зоотехник.
— Правильно. Они все равно без дела маялись. А так хоть на сусликах потренируются, — решил пошутить прораб Маликов.
— В полеводческой бригаде вода питьевая закончилась, вот я и дал команду пожарникам, чтобы отвезли, — пояснил отсутствие пожарной машины главный агроном.
— А почему водовоз не отправили? — не обращая внимания на прораба Маликова, продолжил расспрашивать директор совхоза.
— А водовоз в машинно-тракторной мастерской на плановом ремонте стоит. Но это уже заведующий гаражом постарался. Видимо, для себя под приватизацию готовит, — пояснил Раскатов.
— Но тогда почему водораздатчик не отправили? У вас же водораздатчик есть. Или тоже уже приватизировали? — спросил Дарибаев.
— Давно. Водораздатчик этот уже год как без колес во дворе у Сенгалина стоит. Он из него свой огород поливает, — пояснил Мейрам Каланович.
— Ну тогда вызывайте пожарную команду из районного центра. Пусть приедут и зафиксируют возгорание. Может, еще удастся хоть страховку получить, — распорядился Дарибаев.
— А тебе чего? — грубо спросил он Дархана, который протягивал ему лист белой бумаги.
— Это мое заявление на увольнение по собственному желанию, — ответил Дархан. — Прошу поддержать.
— А что так вдруг? — рассматривая заявление, спросил Дарибаев.
— Да что-то в последнее время дым отечества мне горек стал, — глядя на догорающее здание конторы, ответил Дархан. — Поэтому решил уехать в город, чтобы в памяти своей сохранить души прекрасные порывы. И пока не превратился в одного из вас.
— Ну раз так, тогда держать не буду. Езжай. Но если ты думаешь, что в городе другие люди живут, то глубоко заблуждаешься. Там тебя без соли с говном сожрут. Если сам других жрать не научишься. И потом не всегда мы сами определяем свои поступки. Зачастую мы жертвы обстоятельств. Просто некоторые имеют силы сопротивляться им, а другие боятся. Но большинство обывателей просто не задумываются, что такое хорошо, а что такое плохо. Они и слов-то таких не знают. Поэтому напоследок хочу тебе совет дать. Поменьше в себе копайся. Живи сегодняшним днем. А проблемы надо решать по мере их поступления, а не заниматься их нахождением. Слышишь меня, не надо искать проблемы.
— Спасибо, Арип Каирович, за добрые слова, за понимание. Но теперь я сам по себе, а вы со своим совхозом сами по себе. Надеюсь, в будущем мы с вами встретимся при более благоприятных обстоятельствах.
С этими словами Дархан, не оглядываясь, пошел к машине.