Вплоть до своего первого офицерского отпуска, лейтенант Дорофеев старательно отыскивал связь между протопопом собора Михаила Архангела и предводителем бунта, вспыхнувшего на берегах Яика в сентябре 1773 года. Однако, даже малейших намёков не обнаружилось. По сути, для молодого учёного основной интерес представлял протопоп Дмитрий, который разделил казаков Яицкого войско на две половины: верных императрице Екатерине II и мятежных ей. В трудах историка Н. Дубровина обнаружились показания священника Дмитрия Федорова, данные на следствии по делу о восстании яицких казаков в 1772 году. Тогда протопоп занял сторону «непослушных» яицких казаков, поведав следователям:
«13 сего января, во время войска Яицкого шествия к г. капитану Сергею Дмитриевичу Дурново, для своей просьбы, чтоб он, капитан, исполнил в силу именного её императорского величества указа, со святыми образами, в которое время по оном войске находящийся здесь в Яицком городке г. генерал – майор фон Траубенберг, из учрежденной на Большой улице противу порохового выхода артиллерии, т. е. пушек, а потом и из ружей не ведано по какой причине начал палить. Оное войско, видя, что он, генерал, начал по ним стрелять, то и оное, во оборону свою, противу его, генерала, регулярной команды и бывшим с ним же, генералом, с атаманской стороны старшин и казаков начали стрелять» (Воен. – учен. Арх., д. № 104 (А), л. 4, 5 и 6) *).
Собственно, на этом сведения о протопопе Дмитрии заканчивались. Ни в одном из документов так называемого «Следствия по Пугачевскому бунту», он не упоминался. Поэтому молодому историку ничего не оставалось, как дожидаться отпуска, чтобы в Москве попытать счастье в библиотеке имени Ленина. Марина сказала Дмитрию, что именно в «ленинке» ректор Сидоров отыскал в подшивках газеты «Уральские войсковые ведомости» статью об Устинье Кузнецовой.
– Сдаётся мне, Димочка, что прабабушка моя Фелицата других газет, кроме войсковой, не читала, – уверенно заявила Марина. – Поэтому искать статью о священнике Дмитрии нужно там же. Вот, только сможешь ли ты получить в читальном зале старинные подшивки войсковых газет? Слышала, что там строго с этим.
– Думаю, что проблемы не будет! – ответил Дмитрий. – Все библиотеки обязаны мне помогать с подборкой материала для диссертации…
– Вот, голова садовая! – воскликнула девушка, хлопнув себя ладонью по лбу. – Совсем забыла, что ты кандидатскую пишешь про Уральское войско.
– По рыболовству в Уральском войске! – уточнил Дмитрий, подняв кверху указательный палец. – Кстати, нужно будет прихватить московским друзьям – историкам вяленой воблы к пиву.
– А для твоей мамы, Дима, я раздобуду у нашей технички настоящего балыка из осетрины и баночку свежей чёрной икры! – добавила Марина. – А когда у тебя отпуск намечается?
– После года службы, наверно, в июне, – ответил Дмитрий и задумался.
Дмитрий хотел бы взять с собой в Москву девушку, но у неё в июне сессия, после сдачи которой начнётся преддипломная практика и подготовка к государственным экзаменам. Студентам в это время не до поездок в гости, а то бы познакомил Марину с мамой. Хотя, Клавдия Петровна уж очень сухо отреагировала в письме на такое желание сына. Ну, а как бы помог Дмитрию своеобразный дар девушки обращать его внимание на то, чего он порою не замечал. Так, недавно она прочла ему отрывок из книги Дубровина:
«18 октября толпа инсургентов, состоявшая из пяти яицких казаков и пятидесяти калмыков, – писал Дубровин, – появилась в виду Сорочинской крепости, находившейся в 170 верстах от Оренбурга. Как только получено было об этом сведение, казак Тимофей Чернов побывал в толпе и объявил жителям, что сам государь идет в крепость. Сговорясь с присланным в Сорочинск за порохом из Тоцкой крепости, атаманом Никифором Чулошниковым, они решили встретить мятежников с почетом. Разъезжая по городу на лошади и махая копьем, Чернов требовал, чтобы население вышло за город со звоном колоколов и святыми иконами.
– Кто встречать не пойдет, – кричал Чернов, – тех велено мне колоть.
Живший в крепости отставной сержант Измайловского полка Петр Бабаев, уверял, что был в стане Пугачева, сам его видел, и что по лицу и росту он точно бывший император. Уверение его смутило и начальника гарнизона, капитана Брейтигама, который приготовился было к обороне, а потом, узнав, что самозванец многих командиров за ослушание повесил, приказал снять пушки с крепости и отвезти на склад» **).
– Это же самое начало бунта, 18 октября 1773 года! – воскликнул тогда Дмитрий. – Честно говоря, не увидеть этого у Дубровина…
– Смотрел в книгу, а видел фигу! – пошутила Марина, и уже серьёзно спросила. – Можно ли верить словам отставного сержанта?
– Лейб – гвардии Измайловский полк был третьем по старшинству среди полков русской гвардии, – проговорил Дмитрий. – В период своего недолгого царствования, Петр III являлся шефом этого полка. Сержант Бабаев должен был знать Государя в лицо!
– Так, за одиннадцать лет внешность Петра III могла изменится до неузнаваемости! – возразила девушка и добавила. – Хотя, была примета, которая не могла исчезнуть с лица. Это ямочки от оспы, как у Сталина…
Закрыв глаза, Дмитрий вспомнил, как прочитал «Протокол показаний атамана казаков Тоцкой крепости Никифора Чулошникова в Оренбургской секретной комиссии. Июнь 1774 г.» и ему врезался в память следующий абзац:
«Прошлого 1773-го года командирован он был Бузулуцкой крепости комендантом Вульфом в Сорочинскую крепость для принятия пороху, куда он и приехал, и, взяв требуемое число пороху, хотел было ехать назад. Но в самое то время в крепости зделалась тревога пришествием злодейского атамана Дмитрия Сергеева (который потом за злодейство Пугачевым повешен). Но как бывший в Сорочинской крепости комендант Иван Брентингам о пришествии того злодея по самое то время, как вошел в крепость, не знал, то и находился в великой трусости, что в таком случае делать. А наконец решился тем, чтоб того злодея встретить со всякой честию и позволить делать что он хочет. Оный разбойник был сперва в церкве и служил молебен по злодейскому обыкновению. Потом всю крепость ограбил, взяв многих жителей с собою, в том числе и ево, Чулошникова, приказав команду крепости хорунжему Сумарокову, выехал. И быв несколько дней в пути, приехал в Берду, где он, Чулошников, в числе протчих и находился долгое время, исполняя всякие злодейские повеления» (ЦГАДА, ф. 349 (Оренбургская секретная комиссия), д. 7279, лл. 128об. – 129об. Подлинник).
«К сожалению, атаман Чулошников не упоминал отставного сержанта Бабаева в своих показаниях», – подумал Дмитрий: «Возможно, пытался таким образом скрыть масштаб своего участия в бунте. Но, ведь, мог и следователь не внести в протокол допроса факт признания отставным сержантом гвардии бывшего шефа своего полка, императора Петра III. Хотя, одно поведение коменданта Сорочинской крепости, говорит о многом».
– Говоришь, лицо было поражено оспой? – переспросил Дмитрий. – Рябой был, как Сталин? Да, это важная деталь!
– Господи, Дима, я подумала, что ты заснул! – вскрикнула Марина. – Напугал, зараза!
– Представил, как мама станет уплетать чёрную икру ложкой, – отшутился Дмитрий. – Мариша, давай послушаем песни Аллы Пугачевой, а то сообщники её однофамильца меня скоро с ума сведут…
Вероятно, неслучайно говорят: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». На майских праздниках, в областной краеведческий музей залезли воры. Унесли несколько старинных икон и намусорили изрядно. Эксперты – криминалисты уголовного розыска, обследуя место преступления, нашли на полу небольшой свиток, перетянутый суровой ниткой. Возможно, свиток был спрятан за одной из икон, сорванных со стен ворами, и упал на пол, где смешался с другим мусором. Внутри свитка обнаружили записку, в которой говорилось, что вскрытие могилы внутри Михайловского собора, в 1909 году, производилось благодаря статьи историка Р. Игнатьева, напечатанной в войсковой газете за 1881 год. Об этом сообщила Уральская областная газета, в разделе «Криминальные новости».
«Это же невероятная удача!» – размышлял Дмитрий, дочитав заметку в областной газете «Приуралье»: «По приезду в Москву первым делом загляну в газеты «Уральские войсковые ведомости» за 1881 год. Вряд ли случайно, Игнатьев занялся Пугачевщиной. Вероятно, у оренбургского историка и краеведа были на то веские причины».
Уже на второй день, по приезду в Москву, Дмитрий поспешил в «ленинку», где намеревался отыскать ответы на некоторые вопросы, возникшие за время его пребывания в Уральске. Из своего офицерского отпуска, он уже потратил три дня на знакомство с родителями Марины, к которым пришлось приехать на станцию Озинки. Оттуда он отправился на поезде Актюбинск – Москва, домой. Поезд был нескорый, с плацкартными вагонами, в которых мух было больше, чем людей. Однако, тёплый приём, оказанный в семье Кузнецовых, скрашивал все неудобства в пути. В Рязани поезд стоят 20 минут, и Дмитрий успел позвонить матери по «межгороду». Клавдия Петровна пообещала встретить сына на Казанском вокзале…
Из многочисленных читальных залов Государственной библиотеки имени В. И. Ленина, Дмитрий любил посещать этот, который называл «зелёным». Столы там были покрыты серым сукном, с зелёным отливом, за которыми сидели по одному читателю. Почти, как в «элитном» зале, куда пускали лишь «профессоров, академиков и докторов наук», о чем даже свидетельствовала табличка на дверях читального зала № 1…
Войдя в зал, Дмитрий увидел однокашника Дениса Елчина, сидевшего у окна. Его стол был завален книгами, а сам он, что – то выписывал из книги, раскрытой на середине. Дмитрий тихо подошёл к товарищу и шепнул ему на ухо: «Извини, старичок, сегодня днём плотно занят. Вечером созвонимся». Денис, не отрываясь от книги, поднял вверх большой палец правой руки, мол, «хорошо». Дмитрию очень нравилась немногословность товарища, про которого все на курсе говорили: «Человек дела». Зная Дениса, как большого любителя пива, Дмитрий привёз для друга подарок: вязанку сушеной воблы с икрой, которую Марине прислали родственники из Гурьева. «Эх, теперь бы свидится, поскорее, да расспросить Дэна про Пугачева», – подумал Дмитрий, заняв свободный стол неподалеку от товарища…
Наконец, Дмитрий раскрыл годовую подшивку «Уральских войсковых ведомостей» за 1881 год, и уже через несколько страниц обнаружил статью «Замечательная могила в Михайловском соборе, в г. Уральске» ***), автор Р. Игнатьев. С первых же строк в этой статье чувствовалась интрига, которую автор не пытался развеять до конца своего повествования:
«В Михайловском единоверческом соборе, внутри его, у южной стены, близ окна, находится каменное надгробие, устроенное в виде налоя, или аналогия для положения плащаницы, но без всякой надписи, – писал Игнатьев. – Предание говорит, здесь погребен протоиерей, которого называют Дмитрием Петровым, по фамилии Протопопов, другие же называют погребенного здесь священником Иосифом Андреевым, что заслуги того или другого заключались в том, что когда Пугачев взял Яицкий городок или нынешний Уральск, протоиерей или священник не хотели признавать самозванца императором Петром III и до конца оставались верными законной власти, за что самый протоиерей Дмитрий или священник Андреев погребены а соборе…» (УВВ № 2, 1881).
Дмитрий оторвал глаза от газеты и начал анализировать прочитанное: «Нужно сразу определиться, что протоиерей или протопоп Дмитрий был только один в Яицком войске и Михайловском соборе, и звали его Дмитрий Федоров. Именно так, в Списке имянном войска Яицкого, 1773 года, и было записано. К тому же, никакого священника Иосифа Андреева в то время в Яицком войске не было. По крайней мере, в том же Списке имянном, он не значился».
«Протоиерей Дмитрий Петров и священник Иосиф Андреев, действительно служили при Михайловском соборе и записаны с их родами в вечный помин в диптик или помянник соборный, – писал Игнатьев, – но по документам архива нет не только малейшего указания на совершенный подвиг и даже где они погребены и в котором году, хотя бесспорно, что тот и другой погребены на соборном кладбище» (Там же).
Дмитрий тоже не сомневался, что священник Иосиф Андреев служил в Михайловском соборе, только не вовремя Пугачевского бунта, а раньше или позже. «Тогда зачем Игнатьев упорно ставил Андреева вместе с протопопом Дмитрием?» – размышлял молодой историк: «Может он таким образом пытался завуалировать роль протопопа Дмитрия? Но, зачем? Зачем?»
«Предание рассказывает: Пугачев велел повесить протопопа или священника, которые не только что не признали, его Императором, но и не хотели, говорят, венчать его с Устиньей Кузнецовой и поминать её, как требовал самозванец, – Государыней Императрицей, – писал Игнатьев. – Другое же предание говорит, что протопоп или священник бежали при взятии Пугачевым Яицкого городка, из боязни поступать против совести и принести вынужденную присягу самозванцу и явились к месту служения тогда, когда уже было водворено спокойствие и мятеж усмирен. Но в последнем случае едва ли бы был воздан особый почет священнослужителю, бросившему храм и паству» (Там же).
«Честно говоря, какое – то словоблудие получается!» – чуть было не воскликнул Дмитрий, но вовремя спохватился, ведь, в читальном зале было нельзя шуметь. Дмитрий мысленно приказал себе: «Меньше эмоций, читай дальше, там видно будет, куда кривая выведет».
«Итак придания между собою расходятся, – констатировал Игнатьев, – документов нет, в соборном диптике протоиерей Дмитрий Петров и священник Иосиф Андреев не значатся и убиенными, и никто не значится в числе таковых из священно – церковно – служителей Михайловского собора…
Но надгробие существует; не без причины же оно устроено» (Там же).
«Кстати, после завершения работы с этой подшивкой, нужно посмотреть ещё подшивку газет 1909 года», – подумал Дмитрий: «Возможно там будет сообщение о вскрытии могилы в Михайловском соборе».
В это время мимо Дмитрия прошёл Денис и незаметно положил на его стол клочок бумаги, плотно сложенной кубиком. Развернув, Дмитрий увидел записку: «Не звони. Суббота полдень парк Горького наше место». Где было это место, знали только три человека: Дмитрий, Денис и Григорий Артюхов. Последний, насколько знал Дмитрий, уехал после университета домой, в Красноярский край, и работал там учителем истории в школе.
«Но помимо всяких диптиков и официальных канцелярских бумаг такой подвиг, как приписывают протоиерею или священнику, погибшим за верность престолу, не остался бы бесследно в истории, – писал Игнатьев, – история бы никак не умолчала, так как не умолчала она о всех подобных подвигах и лицах, погибших в пугачевский бунт за верность престолу и отечеству, в назидание потомству» (Там же).
«Неужели Гришка тоже в Москве?» – невольно задался вопросом Дмитрий, дочитав очередной абзац статьи Р. Игнатьева: «Он был лучшим на курсе, а после окончания учёбы, был вынужден поехать домой, по семейным обстоятельствам. Благо в сибирской глуши, нашлось место в школе, учителем истории. Может друзья решили вспомнить нашу молодость, как прогуливали лекции в университете? Ладно, не буду ломать голову, до субботы всего два дня осталось, тогда и узнаю, что к чему. А пока, нужно читать дальше. Как раз про священника Андреева, любопытно».
«Родственница священнику Андрееву, умершая почти сто лет от роду, рассказывала одному из теперь находящихся в г. Уральске священников, что Андреев погребен вне собора, – утверждал Игнатьев, – а именно около южной стены и против того самого места, где почитаемый за надгробие налой для плащаницы. Жил ли священник Андреев во время Пугачевщины неизвестно, но имя его популярно стало кажется по личным его качествам как пастыря и, как говорят, ревностнейшего деятеля по церковному строению, т. е. когда строился и возобновлялся после 751 года собор; по другим же известиям священник Андреев жил даже после Пугачевского нашествия, значит, в конце XVIII или начале нынешнего столетия. За неимением документов доказать справедливость того или другого мнения не чем. Во всяком случае популярность и народная память не без причины же существуют, как касательно священника Андреева, так и протопопа Дмитрия Петрова. Без причины народная память не мыслима даже!» (Там же).
«Ну, вот и добрались до главного, а именно, в могиле похоронен всё же протопоп», – оживился Дмитрий и подумал: «Какой был смысл приплетать сюда священника Андреева? Не пойму! Вероятно, для «красного словца», а может и с каким – либо умыслом. К сожалению, узнать правду уже не получится. Видимо права была Марина, отождествляя яицких священников и старых людей до Пугачевского бунта. Не мог Игнатьев сказать об этом прямо, вот и крутил вокруг, да около. Оттого и Пугачев или Пётр Фёдорович, яицких священников не смел трогать, а тем паче казнить».
«Пугачев был настолько умен и хитер, что не мог не понять и понял какое в Яицком войске имело влияние духовенство, – подчеркивал Игнатьев, – и, потому, он никогда не спорил и всегда уступал здешнему духовенству – это исторический факт…
Итак, Пугачев в Яицком городке или Уральске никого и никогда из духовных не вешал и не мог вешать. Он и никого здесь не повесил, потому что все было ему покорно. Непокорные же ушли в Оренбург и в армию и сражались с Пугачевым, вместе с войсками правительства» (Там же).
«Вот, уже ближе к истине», – обрадовался Дмитрий и стал размышлять: «В Оренбург яицкий протопоп не уходил. По всей видимости, он находился в Михайловском соборе во время осады крепости в Яицком городке. Или же укрывался у кого – то из яицких казаков в самом городке. Так или иначе, но протопопа нет ни в одном документе той поры, как – будто в воду канул».
«Что касается протоиерея Дмитрия Петрова, – рассуждал Игнатьев, – то предание едва ли не смешивает его с отцом, того же Михайловского собора протоиереем Петром Дионисьевым, который мог сделаться популярным у поборников старины за то, что в 755 году, за не желание его служить по новоисправленным при патриархе Никоне книгам и за некоторые, будто бы раскольнические суемудрия он и священник Яицкого городка церкви Казанския Божия Матери Артемьев, по распоряжению Преосвященного Луки епископа Казанского и Свияжского сосланы были навечно под начал в какой – то монастырь в Казани. Но за протопопа Петра Дионисьева и священника Артемьева заступилось все Яицкое войско…» (УВВ № 3, 1881).
«Ещё одно доказательство рассказов Марины о старых людях», – подумал Дмитрий: «Пусть косвенное, но разве стало бы войско заступаться за простых священников? Видимо протопоп Дмитрий был главным не только среди священников, но и среди старых людей тоже. Потому и смог он Яицкое войско разделить на «верных» и «мятежных» казаков. Разве стал бы делать это в угоду самозванцу, «донскому казаку Емельки Пугачу»? Вряд ли! Значит, предводителем бунта был всё же, настоящий император Пётр Фёдорович, не иначе».
«Протоиерей Дмитрий, сын этого Петра Деонисьева, вероятно бывший священником при том же Михайловском соборе, – с неким сомнением писал Игнатьев, – вступил на место отца, имя его так и значится после отцовского в диптике. Прозвище же Протопоповым он получил, вероятно, потому что его отец и даже дед, как видно из диптика, были протопопами и также Михайловского собора» (Там же).
Прочитав этот абзац, Дмитрий убедился, что историк Р. Игнатьев даже не заглядывал в Список имянной войска Яицкого, 1773 года. «Возможно, в XIX столетии про «Список» никто из историков и не знал», – рассуждал Дмитрий: «Это для нас он сохранился в ЦГВИА, фонд 653, а тот же, Игнатьев, вероятно, довольствовался местными архивами Оренбурга и Уральска. Ну, никак не мог священник Дмитрий Фёдоров быть сыном протопопа Петра Денисова, ведь, фамилии у них разные. Да, они могли быть близкими родственниками. Например, священник Дмитрий мог быть зятем старого протопопа».
«Страшен был в здешних местах пугачевский погром и народ его до сих пор забыть не может и ещё долго не забудет, – писал в заключении Игнатьев. – При таком настроении человеческое воображение вымышляет всегда легенды в религиозно – патриотическом смысле. Положим религиозно – патриотическое чувство делает честь, но в историческом отношении, оно же самое и наносит вред, одним уже тем, что может быть принимаемо за истину и печатно вносимо в местную историю. Долг добросовестного печатного слова предостеречь от вымыслов и разъяснить истину, как она есть, а иначе для чего же и печатное слово, если оно не будет словом правды и истины» (Там же).
Дмитрий улыбнулся и подумал: «Вот, историк Р. Игнатьев и прокололся! Написал неправду и сам же в этом признался. Молодец! Хватило смелости предостеречь читателей от своих же вымыслов. Однако, среди вымыслов есть и доля правды. Начнём с того, что раз в Михайловском соборе, когда – то похоронили протопопа, значит, на то были веские причины. Нужно искать эти причины, но как, если документов той поры не сохранилось. Может прояснит ситуацию информация о вскрытии могилы в 1909 году».
Вечером у Дмитрия состоялся непростой разговор с матерью. Клавдия Петровна стала убеждать сына прекратить исследования Пугачевского бунта, а сосредоточиться на собирании материала по своей теме кандидатской диссертации.
– Мама, мне одно другому не мешает! – возразил Дмитрий. – Я уже собрал достаточно материала по рыболовству в Уральском войске, поэтому сразу после отпуска начну писать черновой вариант диссертации. Наконец, с руководителем, профессором Поздняковым, у меня встреча на следующей неделе, и мне есть, что ему показать.
– Сынок, как ты не поймёшь, что я волнуюсь за тебя! – не отступала Клавдия Петровна. – Ко мне приходил сотрудник КГБ и задавал вопросы.
– И, что же спрашивал кагэбэшник? – с иронией спросил Дмитрий. – Надеюсь не о моей работе на зарубежную разведку?
– Не паясничай, сын! – разволновалась Клавдия Петровна. – Всё очень даже серьёзно! Я подписку дала, о неразглашении, но это связано с твоим интересом к Пугачеву!
– Хорошо, хорошо, мама! – успокоил сын. – Обещаю, что прекращу это занятие…
– Митенька, они и про девушку твою знают, – заплакала мать. – Она, ведь, не пара тебе! Ну, зачем тебе связывать свою жизнь с провинциалкой?
– Мама, я родителям Марины слово дал, что женюсь на ней через год, когда закончу службу, а она получит диплом в институте! – сказал Дмитрий.
– Тогда на моё благословение даже не рассчитывай! – серьёзно заявила Клавдия Петровна. – Живи, как хочешь, раз мать не слушаешь!
– Мама, за год столько воды утечет, что, увидев Марину, ты изменишь своё решение!
– Никогда и ни за что! Ноги её не будет в моём доме!
– Мама успокойся! – настойчиво попросил Дмитрий. – Здесь не только твой дом, но и мой!
Последние слова сына подействовали отрезвляюще на сознание Клавдии Петровны. Она вытерла слёзы и пошла на кухню мыть посуду, мысленно говоря сыну: «Ещё посмотрим, сынок, как ты устоишь перед дочерью профессора Позднякова, которая спит и видит, как женит тебя на себе».
«Вот и поговорили», – подумал Дмитрий: «А как всё хорошо начиналось на Казанском вокзале. И, вдруг, маму как подменили. Может, действительно, «конторские» её напугали? Кто же так сильно настучал на меня, что КГБ с первых дней моей службы знало, что я собираю сведения о Пугачеве. Видно капитан Горбатко неслучайно цеплялся ко мне. Эх, как сказал бы сосед по общаге, Серега: «Где наша не пропадала».
Дмитрий заперся в кабинете отца и достал с полки 4-ю часть «Словаря достопамятных людей русской земли». Открыв страницу 231, где была статья о Пугачеве, молодой историк мысленно сказал себе: «Сейчас посмотрим, что там мой тёзка, Бантыш – Каменский, написал о внешнем облике Пугачева», – Дмитрий удивился, читая текст в словаре, как много внимания уделил автор самозванцу: «Как настоящему царю, с подробнейшим описанием военных подвигов и баталий. Даже не было попытки покушения на Пугачева. Хотели захватить его, непременно, живым. Ага, нашёл».
«Пугачев имел лицо смуглое, но чистое, сухощавое; глаза быстрые и взор суровый, – писал Бантыш – Каменский, – левым глазом щурил и часто мигал; нос с горбом; волосы на голове черные, на бороде такие же с проседью; роста был менее среднего; в плечах хотя широк, но в пояснице тонок; говорил просто, как Донские Козаки» (Словарь достопамятных людей русской земли. Сост. Дмитр. Бантыш – Каменский. Ч. 4. М., 1836. – С. 252).
Весь следующий день, Дмитрий посвятил чтению газет «Уральские войсковые ведомости» за 1909 год. Уже в первом номере войсковой газеты, он обнаружил исторический очерк А. Б. Карпова «Памятник казачьей старины», посвященный Михайловскому собору в Уральске. Очерк печатался и в последующих номерах, которые Дмитрий внимательно просматривал, читая некоторые публикации, в том числе и продолжение очерка. Однако ничего интересного для себя в очерке не нашёл. Автор писал о соборе, будто о живом существе, называя лишь некоторые, уже известные фамилии священников. Протопоп же, Дмитрий, вообще, не упоминался.
«И лишь знают одни только стены Собора, – писал Карпов, – как груды трупов покрыли площадь кремля, среди страшной рукопашной схватки, забившись в угол землянки, лежал на руках у матери четырехлетний сын капитана Крылова, будущий великий баснописец, как он вздрагивал при каждом громе орудий» (УВВ № 5, 1909).
Прочитав это предложение, Дмитрий подумал: «Ты братец, Карпов, передергиваешь события! Баснописец Крылов, в детстве, был свидетелем Пугачевского бунта, находясь с матерью в Оренбурге. Не знать такой факт, недопустимо для историка Уральского казачьего войска».
Наконец, в номере с несчастливым числом 13, был обнаружен искомый документ, названный кратко и просто, Акт:
«1909 года февраля 6 дня, мы, нижеподписавшиеся в составе комиссии под председательством отставного генерал – лейтенанта Г. П. Любавина, членов причта и попечительства древнего Михайло – Архангельского собора: настоятеля собора священника И. Корнаухова, священника П. Живетина, диакона Н. Доеничева… (далее, перечислялись многие фамилии, в том числе и есаул А. Б. Карпов), а также представителей со съезда выборных текущей сессии, составили настоящий акт по распоряжению Войскового Хозяйственного Правления от 3 февраля с. г. в следующем.
Комиссия в названном составе прибыла сего числа к 8 ч. утра в Михайло – Архангельский собор для разборки неизвестно, когда и для чего сложенного в юго – западном углу средней части этого храма кирпичного памятника в виде надгробного саркофага; разборка этого памятника вызвана необходимостью освидетельствования подпольного пространства и определения причин осадки пола и печи около памятника и образования трещины западной стены храма, прилегающей к памятнику» (УВВ № 13, 1909).
Далее шло подробное описание памятника, сложенного из кирпича, его расположение в храме и размеры. Дмитрий обратил внимание, что «никаких надписей и знаков, которые бы указывали на происхождение памятника, комиссией не найдено». Особенно, молодому историку понравилось, что «каменщиками было осторожно разобрано по кирпичу все сооружение». Далее, давалась архитектурная характеристика памятника и особенности кирпича, из которого он был сложен. После разбора памятника, рабочие стали раскапывать яму под кирпичным полом, углубляясь вниз:
«Когда яма дошла до глубины полутора аршинов, то с южной стороны ее около стены храма обнаружена стенка прочного грунта (материка), шириной 10 вершков, идущая вдоль южной стены храма и примыкающая к западной стене; рядом же со стенкой насыпь того же самого состава, как и раньше, продолжалась вглубь еще на один с четвертью аршина. На этой глубине были обнаружены признаки погребения» (Там же).
Дмитрий ликовал в душе: «Наконец то добрались до главного, а то всё вокруг, да около». Дав небольшой отдых глазам, он продолжил чтение акта:
«Насыпь была удалена осторожно непосредственно руками, причем было найдено: останки соснового гроба, почти истлевшего, так что дерево легко разделялось на слои и обращалось в порошок; кости погребенного здесь человека, местами уже загнившие и темно – коричневого цвета; вьющиеся русые волосы длиной 3 вершка; куски кожи от башмаков (подошвы и головки), остатки одежды, причем сохранились куски парчи, галунов и шелковой ткани; восьмиконечный крест из узкого галуна (по видимому с гробовой крышки) довольно хорошо сохранился. Как место погребения, так и сохранившиеся характерные признаки одежды указывают на то, что здесь был погребен, когда – то священник» (Там же).
Дмитрий, чуть было не закричал от радости, но вовремя спохватился, ведь, в читальном зале шуметь запрещалось. Он молча продолжал читать:
«Несмотря на тщательные поиски, в истлевшем гробе не найдено ни креста, ни евангелия, которые кладутся в гроб умершего священника; и то и другое могло истлеть (крест мог быть простой деревянный), а евангелия может не быть и совсем не было положено за неимением такового в запасе в древнем Яицком городке. Все кости и остатки одежды были тщательно собраны и уложены в новый гроб.
По исследовании могилы и фундамента, была отслужена настоятелем собора с причтом лития и гроб с останками снова установлен на прежнее место и засыпан обратно, вынутой из могилы землей. Работы эти были закончены в 5 ч. вечера в тот же день.
Так как возобновление громоздкого разобранного саркофага в прежнем его виде ничем не вызывается, а узкое пространство между стенками его и стенами храма служит местом скопления разного хлама, пыли и грязи, то решено над могилой на месте саркофага устроить бетонную плиту с крестом на верхней поверхности ее» (Там же).
«Значит, останки священника так и остаются в Михайловском соборе, до сих пор», – подытожил Дмитрий. Он также отметил для себя, что никаких подземных ходов, даже засыпанных, в стороны от могилы обнаружено не было, о чем комиссия особо подчеркнула в заключительной части Акта:
«Резюмируя все вышеизложенное, комиссия пришла к следующим заключениям:
4) в осмотренной части храма нет никаких признаков подземных ходов и галлерей;
5) саркофаг устроен над могилой погребенного священника;
6) ни имя этого священника, ни время погребения его неизвестно, но, во всяком случае, это было после одного из пожаров, в который сгорела колокольня, а может быть и сам храм;
7) саркофаг устроен раньше 1837 года, – года выстилки пола чугунными плитами» (Там же).
В отличие от комиссии 1909 года, Дмитрий Дорофеев не сомневался, что внутри старого Михайловского собора был погребен протопоп, записанный в Списке имянном Войска Яицкого, 1773 года, как Дмитрий Феодоров. О том, что протопоп разделил Яицкие войско на две стороны, косвенно говорил следующий факт, рассказанный Иваном Андреевичем Крыловым поэту А. С. Пушкину, во время их встречи 11 апреля 1833 года:
«После бунта Ив. Крылов возвратился в Яицкий городок, – записал Пушкин, – где завелась игра в пугачевщину. Дети разделились на две стороны, городовую и бунтовскую, и драки были значительными. Крылов, как сын капитанский был предводителем одной стороны. Они выдумали, разменивая пленников, лишних сеч, отчего произошло в ребятах, между коими были и взрослые, такое остервенение, что принуждены были игру запретить…» [Запись рассказов И. А. Крылова о Пугачевщине. Хранится в неописанной пачке бумаг Пушкина в Государственной Публичной библиотеке им. В. И. Ленина в Москве под № 2391 (Материалы для истории Пугачевского бунта на 269 листах)].
«Дети, обычно, в точности повторяют поступки взрослых», – подумал Дмитрий: «Не зря же в народе говорят, что устами ребёнка глаголет истина, хотя, в библии упоминается младенец. Но, младенец и разговаривать толком не может. Вероятно, в биографии баснописца Крылова допущена ошибка, которую повторил и уральский есаул Карпов. Не мог пятилетний ребёнок верховодить мальчишками в Уральске. Ведь, его отец, капитан Андрей Крылов, в 1775 году оставил военную службу, и семья уехала в Тверь. Во время Пугачевского бунта, будущему баснописцу было, как минимум лет десять, если не больше. Тогда, несомненно, Иван Крылов был дружен с сыном протопопа Дмитрия, Петром, которому в 1773 года было 10 лет».
Вечером, придя домой из «ленинки», Дмитрий попробовал помириться с матерью, но Клавдия Петровна сухо сказала: «Я уезжаю на все выходные на дачу, к Алексею Васильевичу. Борщ и котлеты в холодильнике, а на гарнир отваришь себе макароны. Да, и не смотри допоздна телевизор, это вредно для твоих глаз».
Сразу после окончания университета, Дмитрий стал замечать, что его глаза быстро утомлялись при чтении. Врач – окулист приписал ему капли, которые до последнего времени помогали глазам справляться с усталостью. Однако, как предупреждал врач, это не могло продолжаться вечно. Наступит момент, когда нужно будет подбирать очки, которые так не хотелось носить на молодом носу. Проводив мать за дверь, Дмитрий мысленно представил, как назавтра встретится с Денисом, который должен был поискать в московских архивах доказательства, что лицо у Пугачева было рябое…
Примечания:
*) Дубровин Н. Пугачев и его сообщники. Т. 1. СПб., 1884. – С. 73.
**) Дубровин Н. Пугачев и его сообщники. Т. 2. СПб., 1884. – С. 83.
***) Статья была напечатана в газете «Уральские войсковые ведомости». №№ 2 и 3, 1881 г.