Посвящается моим сокурсникам и сослуживцам.Спасибо, что вы у меня есть.Особая благодарность Тане Кушнировой,по совместительству личному корректору,приводящему мои опусы в подобающий вид.
С тех пор, как жизнь моя самым естественным образом притормозила свой бег, и в ней жданно-гаданно нарисовалась некая пустота в виде свободного времени, я стала вести дневник. В нем записывала: где была, что видела, о чем читала; одним словом про то, что упало во вновь рожденную пустоту. Случилось так что новые мои впечатления порождали ассоциативные ряды - этакую цепь воспоминаний, где следующее звено «всплывает» в связи с тем, что появляется в предыдущем. Все то, что «навсплывало», и легло в основу моих повествований.
Недавно прочитала параллельно две книги: Елены Чижовой «Время женщин» и Даниэля Орлова «Чеснок». Книги абсолютно разные, но роднит их то, что написаны питерскими авторами. Атмосфера Петербурга присутствует в обоих романах. У Чижовой это район у Никольского Собора, Кировского (тогда) театра. А у Орлова больше Петроградка и северные пригороды Питера, где я сейчас живу. Мне нравится читать описание знакомых мест. Где что-то не узнаю, смотрю карту и вспоминаю, была ли я там или планирую сходить.
В книге Чижовой действие происходит в 50-е годы. В коммунальной квартире живут три пожилые женщины. Очень разные по характеру, образованию, социальному статусу. У каждой своя, но у всех трагическая судьба и, в итоге, все одиноки. К ним, в четвертую комнату, подселяют молодую женщину с ребенком. У девочки задержка развития, и она не разговаривает. Этот несчастный ребенок обретает вдруг трех бабушек, которые вкладывают в него свои, такие разные, знания и умения, а самое главное - нерастраченную любовь.
В романе «Чеснок» в центре повествования судьбы бывших однокурсников Горного института. Там про переплетения их личных судеб, про научную и производственную деятельность. Про производство мне обычно бывает скучно читать. Но в этот раз хотелось, чтобы роман не кончался - до того знакомы атмосфера и ощущения от всего происходящего в романе. Мне казалось, что я сама присутствовала в тех местах, и что я знала этих людей.
Нечто подобное случилось со мной, когда я смотрела фильмы «Московская сага» и «Подмосковная элегия». Из чего сделала вывод - если реинкорнация существует, то в какой-то из жизней я жила в Подмосковье, в деревянном двухэтажном доме, стоящем в лесу. Иначе отчего так заходится сердце, когда я вижу на экране этот дом и его жителей? Другая же моя жизнь, похоже, закончилась в небесной экспедиции, как в романе «Чеснок».
В реальности институт, в котором я училась, имел учебную производственную базу в пригороде Новосибирска, в сосновом бору, на берегу реки. Там мы два года подряд летом проходили геодезическую и гидрологическую практики. То были самые радостные годы в моей жизни – молодые, веселые, беззаботные. После института я работала в русловой изыскательской партии Амурского бассейнового управления пути, куда попала «по распределению». Нынешние студенты не знают, что это такое. А это когда после окончания учебы ты был обязан отработать два года на том предприятии, куда тебя направит институт. Понятно, что «теплых мест» было ограниченное количество. Зато слово «безработица» в то время ассоциировалось исключительно с «загнивающим капитализмом».
Прибыли мы с сокурсницей Мариной в Хабаровск в сентябре - самом благодатном на Дальнем Востоке месяце – когда жары уже нет, а тепло приятное и комфортное. В тот год теплые дни затянулись и захватили еще весь октябрь. Осень буйствовала цветами трех сезонов и красками щедрых урожаев. На долгие годы сентябрь стал моим любимым месяцем года.
Работница отдела кадров взглянула на двух наманикюренных свирестелок, прибывших за «туманом и за запахом тайги», вздохнула и внесла записи в трудовые книжки. Вслед за нами в кабинет вошли мужики с более суровой романтикой, судя по раскраске их рук. Таких лиц в изыскательских партиях было немало, потому что, кроме рабочего места, они там на полгода обретали и место жительства.
Полевой сезон был в разгаре, и нам предстояло добираться до своих партий самостоятельно. Это было не так просто. Мне повезло, потому что рядом с местом, где расположилась моя партия, работал скалодробильный снаряд, и туда по делам направлялся прораб. Он и взялся меня сопроводить. Я была рада. Поскольку нам предстояла поездка в пограничную зону, прораб сам заранее оформил все допуски на нас двоих и, согласно им, купил билеты на «Метеор».
Встретились мы с Иваном Григорьевичем у речного вокзала. Сколько ему было лет? Сейчас думаю, что от силы сорок пять. Тогда же я сочла его старым. Этот белобрысый, голубоглазый, невысокого роста интеллигентный человек явно не ладил со своей природой. Похоже, что в душе он виделся себе высоким чернявым и брутальным. Но когда пытался шутить в этом стиле, прилившая к лицу краска и смущенный взгляд выдавали в нем «ботаника». С импровизацией у него тоже дела обстояли неважно, поэтому он пользовался трюками «с бородой». Перво-наперво, когда мы сели в «Метеор», он предъявил мне свое служебное удостоверение и попросил прочитать его должность вслух. Мне было известно, что он прораб, а без сокращений - производитель работ. Но у Григорича было свое сокращение - он своевременно прикрыл слово «работ» проездным документом. Я прочла вслух: Иван Григорьевич Кучин, должность – производитель. Он покраснел от удовольствия до ушей, засмеялся, замотал головой, призывая сидящих рядом насладиться его триумфом. «Метеор» большей частью был заполнен знакомыми между собой людьми, и «производитель», ходя по рядам, еще несколько раз демонстрировал свой фокус.
Милый, добрый, порядочный, энциклопедически начитанный Иван Григорьевич, сколько раз позже хотелось мне защитить вас от насмешек и злых шуток «брутальных парней», когда, втянув голову в шею, вы краснели и делали вид, как вам смешно. Даже я, наманикюренная пигалица, понимала, что «поля» это не место вашей силы…
Надо мной потом тоже много подшучивали. То просили взять за дверью визирную ось и ржали, когда я ее там не обнаруживала, не сообразив, что визирная ось - это всего лишь прямая линия в объективе геодезического прибора. То хихикали, когда я предъявляла пограничникам профсоюзный билет, без которого меня якобы не пустят на объект… Но эти шутки не были злыми. В те времена воспринималось нормой наличие слабостей у слабого пола.
Прибыли мы на объект затемно. Русловая геодезическая партия размещалась на брандвахте. Это такая баржа с каютами для проживания. Или, как говаривал позже наш шкипер Дмитрич, человек, отвечающий за исправность имущества брандвахты: «Я не шкипер, я капитан несамоходного судна!» Передвигалось несамоходное судно при помощи буксира. Заканчивалась работа на одном объекте, брандвахту перевозили на другой.
Когда подходили к брандвахте, Иван Григорьевич сказал: «Сейчас, если Сергей Владимирович предложит тебе каюту, из которой выселили матроса, не соглашайся, попросись на клотик. Там каюта сухая и светлая». Я была уставшая с дороги и подвоха не заметила. Клотик, плотик - мало ли спецтерминов у флотских. Поднялись по трапу, зашли в помещение. Длинный коридор, каюты с двух сторон. Из одной вышел парень со свернутым матрацем под мышкой. К ней же подошел худой высокий молодой мужчина с рыжеватыми усами. Начальник партии Сергей Горовой очень походил на певца Леонида Серебренникова, только романсов не пел и, как выяснилось позже, нрава был крутого. Хотя пошутить любил, но делал это довольно едко. Познакомились. Вернулся матрос с новым матрацем и постельными принадлежностями.
- Я буду жить в каюте матроса?
- Да.
- А на клотике нельзя?
Начальник свел брови и посмотрел на меня с недоумением.
- На клотик, на клотик она попросилась! – воодушевленно захрюкал Григорьевич, поворачиваясь то к матросу, то к начальнику.
Сонный люд искрометного юмора не оценил. Позже я узнала, что клотик - это такой набалдашник на шпиле, который служит для защиты его от влаги, и еще к нему крепится приспособление для подъема флага.
После небольшого инструктажа и прочих бытовых формальностей я лежала в кровати, чувствовала прохладу свежей простыни и проникающее через пододеяльник тепло слегка колючего суконного одеяла. Не заметила, как заснула. Спала, похоже, крепко, так как, проснувшись, некоторое время не могла понять, где я нахожусь. Было около шести часов утра. Встала, тихонько вышла на палубу, посмотрела по сторонам и:
- О Боже, Боже! Как возможно такое сотворить?!! - воскликнула бы я, кабы не была атеисткой. Бывают такие пейзажи, которые отпечатываются в памяти на всю жизнь. Стоишь, и плакать хочется от величия и непостижимости красоты этого мира. В голове возникла мелодия песни:
Плавно Амур свои воды несет,
Ветер сибирский им песни поет,
Тихо шумит над Амуром тайга…
И дальше что-то про пенную волну… Пенной волны этот раз не было. От тишины звенело в ушах. Передо мной распласталась водная гладь. Слышно было, как рыбки носом прикасаются к урезу воды, и от этих прикосновений то тут, то там появляются, а затем исчезают из вида плавающие сферические тарелки. Где-то далеко промычала корова, птичка запела… Сопки на берегу хвойно-охристо-багряно-бронзовые с золотым отливом… Солнце встает!
Проходит совсем немного времени, и ты перестаешь все это замечать, как будто не тебе приоткрылось, что в этом мире настоящее, что ложное, где величие, где суета… Затащила опять тебя последняя в свои будничные сети. Почему так?
На брандвахте то тут, то там захлопали двери, народ проснулся, и скоро всех позвали в столовую на завтрак. Это было небольшое помещение с длинным столом посередине и лавками с двух сторон. С торца стола в стене было проделано в кухню раздаточное окно, из которого «Пятровна мятала блюда», а сидевшие ближе к окну передавали их дальним. Повариху все так и звали, на «я», в манере ее говора. Таисия Петровна была женой шкипера Дмитрича, и вместе они составляли очень колоритную парочку. Пятровна костерила своего суженного день и ночь почем зря. И только два раза в месяц - в получку и аванс коллектив наблюдал за традиционным спектаклем с элементами эротики. Дмитрич получал у начальника зарплату и быстренько раскладывал ее по кучкам в потайные карманы. Потом выходил на палубу и садился на лавочку покурить. Ни минутой позже уточкой подгребала Пятровна. Она без всяких там прелюдий садилась рядом, клала голову ему на плечо, обнимала, гладила по коленочке, заглядывала в глаза:
- Дядулечка-красотулечка, ты денюжку получил?
- Да, вот возьми, все до копеечки! – опустошал дядулечка один карман.
- Голубок мой, дай обняму, - шустрая ручка проникала к деду то под спецовку, то в брюки и облапывала его на виду у всех самым нескромным образом, пока последняя заначка не оказывалась в ее цепких пальчиках.
Дмитрич багровел, обиженно поджимал губки:
- Тася, дай хоть на сигареты и бутылку…
- Каку таку бутылку?!- закрывала Пятровна занавес. - Иди работай, старый хрен…
Не поспевшие на спектакль интересовались у коллег:
- Ну что, Пятровна шкипера уже..?
Что «уже», по соображениям цензуры, я опущу. Каким образом Дмитрич возвращал себе экспроприированное, никто не знал. Видно было только, что он каждый день да через день ходил навеселе и нос в табаке, а Пятровна костерила его, почем не зря, до следующей получки.
Но вернемся в столовую. Начальник представил меня коллективу. Возникла некоторая заминка, которая бывает, когда в семье за стол садится незнакомый человек. Как еще назвать сообщество людей, которые 24 часа в сутки по полгода вместе работают, едят, отдыхают, ссорятся, мирятся, проводят досуг? Семья молчала недолго. После первого вопроса посыпались следующие, от смущенно-вежливых до разбитных. К концу завтрака анкета с меня была снята полностью. Подытожил разговор Иван Григорьевич, который тоже переночевал на брандвахте.
- Теперь для вас самое главное - это ВУЗ! - сказал Григорьевич.
- Какой ВУЗ? - удивилась я.
- Вы не знаете, что такое ВУЗ?
- Выйти удачно замуж! – дружно расшифровал аббревиатуру осведомленный коллектив.
- У нас есть два орла, начальники партий, - доверительно зашептал Григорьевич, - отличные парни, под тридцать лет, ни разу не женатые…
- В девках засиделись, – ухмыльнулся Горовой. - Сегодня я еду в город, одного из них увижу. Передать привет?
Ответить я не успела - к борту подчалила и прогудела шанюшка. Так называли путейский теплоход. Все заспешили к выходу. Но ответа моего, похоже, и не требовалось. С этого момента все, кому не было лень, при любой оказии передавали «двум орлам, засидевшимся в девках» мой горячий привет.
Теперь, думаю, настала пора рассказать о том, чем мы там занимались. Вспомнилась одна притча, когда трех человек, таскающих камни, спросили, что они делают, один ответил:
- Таскаю камни.
Второй сказал:
- Зарабатываю деньги.
Третий произнес:
- Строю самый прекрасный в мире храм!
Начнем с третьего пункта. Что строили мы? Мы строили водные пути. Если поэтичней – прокладывали речную артерию. Если понятней – делали реку Амур судоходной. Река - это живой организм. Особенно Амур-батюшка, имеющий множество рукавов, или как их еще называют – протоков. Батюшка сам распределит стоки воды между рукавами, никого не спросит, может большое русло забить наносами, а маленький рукав наполнить водой и размыть его берега. Чтобы обеспечить судоходство на реке, сразу после ледохода в навигацию уходят путейцы.
Сначала русловая изыскательская партия делает съемку дна, составляет карту, по которой путевые мастера выставляют для судоводителей створные знаки и буи. Если где-то мель перекрыла русло по всей ширине реки, в дело вступают землесосы, или земснаряды - зависит от грунта. Это такие суда технического флота, предназначенные для дноуглубительных работ. Далее изыскатели делают повторную съемку и по ней изготавливают лоцманские карты.
В этот раз изыскательская партия обосновалась около села Союзное ЕАО надолго. Случай здесь был особенный – русло реки покрывало скалистое ложе с несудоходными отметками. Поэтому серьезные суда могли пройти по реке с двух ее сторон только до Союзновского переката. Поскольку известно, что перевозки по реке имеют самую низкую себестоимость по сравнению с другим транспортом, и хоздеятельность региона нуждалась в таких перевозках, было решено это препятствие устранить. На фарватер установили скалодробильный снаряд, который долбил породу, а земснаряд вычищал русло. Изыскательская партия под эту задачу дислоцировалась в одном месте несколько лет.
Для разнообразия питания, рядом с брандвахтой был даже посажен огород. А рыбу некоторые умудрялись ловить лежа в каюте на кровати, просунув удочку в окно.
После полной разработки Союзновского переката река Амур стала судоходной на всем ее протяжении. Это стало эпохальным событием местного масштаба. Было даже предложение в честь окончания работ поставить на берегу памятную стелу. Но кто-то решил, что это нескромно, а может быть, просто не захотели заморачиваться. А зря, получается все как с тем Геростратом, что поджег самый прекрасный на свете храм. Его имя пережило века. А тех, кто созидал и строил, никто не помнит.
Теперь попробую осветить пункт номер один, или как мы - работники партии, образно выражаясь, «таскали камни». Два человека на двух точках стояли с геодезическими инструментами на берегу, а катер, оборудованный эхолотом - прибором для измерения глубин, шел по галсам - линиям, пересекающим реку через определенное расстояние. Через установленный промежуток времени эхолот выдавал глубину, матрос делал отмашку флагом, и береговые работники с помощью геодезических инструментов фиксировали положение промерного судна в моменты измерения глубин.
Потом данные съемок обрабатывались. Называлось это «заниматься камералкой». На брандвахте для этих целей существовало специальное помещение. Мы садились за столы, наносили на миллиметровую бумагу точки с глубинами. Одинаковые глубины соединяли линиями, которые звались изобатами. Так рождались карты. Множительных машин в партиях тогда не было. Чтобы сделать несколько экземпляров, карту копировали на кальку, кальку заворачивали в светочувствительную бумагу, клали все это в тубус, добавляли туда нашатыря и выносили на солнышко. Надо было умудриться соблюсти баланс между временем выдержки, силой солнца и количеством нашатыря для того, чтобы карты не получились сильно темными или совсем белесыми.
Читаю, что написала, и таким анахронизмом все это кажется. А ведь прошло не так уж много времени. Сейчас такие съемки делают с помощью спутниковых систем, не выходя из помещения. А множительные аппараты существуют повсеместно не одно десятилетие. Это напомнило, как космонавт, по-моему, Алексей Леонов рассказывал, что когда он жил у бабушки, уроки делал при лучине. А окончив летное училище – полетел в космос. Таким вот стремительным бывает прогресс.
А теперь - про «зарабатываю деньги». Как гласит пословица, «деньги это зло, недостаток которого сильно огорчает». Так вот, причиненное нам в период навигации зло не могло не радовать. К обычному заработку добавлялись полевые и «гробовые» выплаты, плюс на все накручивались районные коэффициенты, и это утраивало зарплату. «Гробовыми» нарек народный фольклор пограничные выплаты, которые были введены правительством после советско-китайского конфликта с кровавыми событиями на острове Даманском в 1969 году. Были тогда жертвы и среди путевых мастеров. Многострадальный островок и назван то был в честь утонувшего в тех местах еще до революции инженера-путейца. Площадь его около 1 кв. км, а в сильные паводки он просто скрывался под водой. Сколько таких островов рождается и исчезает в недрах большой реки – не счесть. Чего ради в том конфликте погибли люди? Для какой такой высокой цели, кто ответит?
Тем более что в 1991году остров по-тихому стал китайским. А в 2008 году по-тихому Китаю отдали территорию в 500 раз больше острова Даманского, без всяких конфликтов, с формулировкой «договор о демаркации границ». Это острова Тарабаров и половина острова Уссурийский (Чумка). Последний - территория индустриального района Хабаровска. На нем располагались ремонтная база флота, жилой поселок, картофелеводческий совхоз, фермерские хозяйства, большое количество дачных участков, в том числе и мой. Эти острова никогда-никогда не принадлежали Китаю. Как же горько было смотреть на сгрудившихся на набережной китайцев, которые тыкали пальцами в направлении нашей Чумки и кричали: «Наша, наша, наша»…
Дача моя осталась на российской стороне острова, но горечь не прошла. Некоторым фермерам, у которых земли оказались в Китае, еще несколько лет, как в издевку, присылали к оплате налог на землю. Попытки жителей края провести референдум во избежание отторжения русских земель успехом не увенчались. Законодательная дума края референдум проводить запретила.
«Где твой Илья и где твой Добрыня? Сыновей кличет Родина мать...» – песня такая есть, «Прощание славянки» называется…
Что-то далеко вперед я убежала. Вернемся в 1979 год. Мы говорили о заработках. Доказательством нашей состоятельности было хотя бы то, что мы с Маринкой, новоиспеченные инженерши, после первой навигации стали обладательницами настоящих американских джинсов фирмы Wrangler. Это было круто! Заработать на американские джинсы - полдела. Джинсы надо было еще «достать». С этой целью успешно справился Маринин брат, который прифарцовывал в Новосибирске. Слово «фарцовщик» сейчас ушло из обихода за ненадобностью. Синонимом его стало слово «коммерсант» -человек, зарабатывающий прибыль на перепродажах. А раньше на этом можно было заработать статью, особенно если в «продажную цепочку» вкраплялся иностранец. Чтобы джинсы сидели «как влитые», их покупали на размер меньше, мочили в воде и натягивали на себя лежа - так легче закрывался замок. Первое время, пока они растягивались до габаритов тела, в них можно было только стоять, ходить и лежать. Положение сидя исключалось. Выходишь утром с гордо поднятой головой и походкой «от бедра». Возвращаешься вечером на полусогнутых и падаешь на кровать, так как присесть целый день ты не можешь, а прилечь в городе - неприлично.
Кроме достойной зарплаты, возвращаясь «с полей», народ привозил домой солидный запас даров тайги и реки: амурский виноград, лимонник, элеутерококк, маньчжурский орех, кедровые шишки, актинидия, женьшень, грибы всех видов. Полный тебе набор микроэлементов, иммуностимуляторов и антиоксидантов. Впрочем, разве мы думали тогда про какие-то оксиданты? Нет, конечно. Просто вкушали плоды и вдыхали ароматы. Даже сейчас воспоминания о тех годах несут с собой свои неповторимые ощущения вкуса и запаха.
Дары тайги – это замечательно, но самой существенной не денежной валютой являлась, конечно, рыба. Организовать уху на обед для работающих на реке - святое дело. Даже когда начинался ход кеты, рыбинспекция с речниками не ссорилась. Хотя, что лукавить, заготавливали рыбу и впрок, сверх разрешенных квот – солили, коптили. Так что без серебристого золота домой никто не возвращался.
Еще вспомнилось, как мы однажды причалили на «шанюшке» к земснаряду. Там в это время на палубу загружали кран-балкой пойманную калугу. Помните анекдот про врущего рыбака, которому завязали руки, чтоб не показывал, какой величины рыбу он поймал? Так тот рыбак зажал в кулаки две связанных руки и сказал: «Я поймал рыбу с вот таким глазом». Какие были у калуги глаза, я не помню, но знаю, что двух моих раскинутых в сторону рук близко не хватит, чтобы показать размер этой рыбы. Ее потом рубили бензопилой на куски. Поскольку столько места в холодильниках земснаряда для ее сохранения не нашлось, нам тоже достался солидный куш. После этого наш рыбный день плавно перерос в рыбный месячник. Но мы не роптали. Пятровна чередовала уху с рыбными пирогами, варениками и котлетами. Если бы мы не знали, что это рыба, то легко приняли бы ее за мясо. По плотности, цвету, да и вкусу не сильно чем отличалась.
Ну и как в той песне: «Чтоб в печке горячей шипела бы шкварка, а к ней, если надо, нашлась бы и чарка». Несмотря на запрет алкоголя во флотских коллективах, чарка находилась в любом отдалении от цивилизации. Для этого существовал народный бартер, а в пограничных зонах советско-китайский. Ответственные лица, как могли, минимизировали бартерную цепочку. Флот всегда был местом повышенной опасности. Редкая навигация обходилась без несчастных случаев, летальных в том числе. Большинство из них - с участием «зеленого змия».
Хотя убежденных трезвенников и среди руководителей не так много водилось, но большинство все-таки края чувствовали. Хотя случалось и иначе. Одну историю мне рассказала Марина, которая на следующую навигацию попала в изыскательскую партию одного из орлов - холостяков. Партию по весне привели в портовый затон, чтобы выявить отмели и, в случае необходимости, устранить их с помощью земснаряда. Начальник того самого земснаряда зашел в гости к начальнику партии и загостился там на двое суток. Съемку надо было сдавать, а ее не делали. Тогда они взяли одну из прошлогодних карт, подчистили даты и думали, что обойдется. Не обошлось… Первое же выходящее из затона судно село на мель.
Съемку потребовали переделать и привезти в управление. Отправлять холостяка с характерными признаками объятий «зеленого змия» на лице было нельзя. В город отправили Марину. Когда главный инженер сравнил две съемки, его рыжеватое обличие резко поменялось на огненное.
-Где здесь эта кочка? – тыкал главный пальцем в бумагу. - Эта кочка где, я спрашиваю!?
Подруга моя никогда не была «девочкой для бития», но она молчала. Не могла сказать, что кочку пропили. Сам пропадай, а товарища выручай. Сомнительный, конечно, в данной ситуации принцип, но такими уж нас воспитывали... Этот начальник - холостяк так никогда и не женился, отчасти, наверное, оттого, что в любимые себе он выбрал «беленькую».
За второго «орла, который в девках засиделся» я вышла-таки замуж. Мы прожили вместе 35 лет, пока, как говорится, «смерть не разлучила нас». Рассказать попутно, как я его первый раз увидела? Расскажу…
Навигация закончилась, все брандвахты прибуксировали в затон ремонтной базы на острове Уссурийский. Интересно, но мало кто из горожан знал официальное название острова. Все испокон веков называли его и поселок, на нем расположенный, Чумкой. По одной из версий когда-то туда выселяли чумных больных, по другой назван он по аналогии с Чумной протокой, омывающей остров с одной из сторон. Но и тут непонятно, что вначале – яйцо или курица. Летом на Чумку ежечасно ходил теплоход. Это 15 минут от города. Зимой, после ледостава, организовывали ледовую переправу. Не островные жители совмещали прогулку через Амур с походом на местную пекарню - уж больно вкусный пекли там хлеб!
Но я отвлеклась… Итак, все брандвахты прибыли в затон, их предстояло подготовить к отстою: сдать на хранение инструменты, оборудование, инвентарь, выгрузить, по правилам пожарной безопасности, из хранилищ оставшиеся соляру и уголь. Зачисткой, как это называлось на флоте, занимались все, невзирая на должности, пока готовый объект не сдавался под охрану. Наша кухня была уже зачищена, поэтому на обед все пошли в поселковую столовую. Когда проходили мимо соседней брандвахты, Горовой, по привычке, ухмыльнулся, провел языком по верхним зубам и сказал мне:
- А сейчас я покажу тебе твоего жениха.
На палубе стоял высокий сухопарый парень, с красным лицом, всклоченными волосами, в дурацком оранжевом свитере, весь перепачканный в угле, и на кого-то ругался матом.
- Пойдем, познакомишься.
- Да прекратите! - сказала я и быстро пошла прочь.
Горовой провел языком по зубам и ухмыльнулся.
Как не пыталась я скрыть свое разочарование, мне не удалось. Амур замешкался выпустить свои стрелы. Любви с первого взгляда не получилось. Не получилось ее и со второго. Хотя в контору он явился опрятный и «при пиджаке». Зато общаться с ним было легко и непринужденно. Это происходит тогда, когда в общение не вмешивается гендерная составляющая, и обе стороны это чувствуют. Однако, как признавался позже, этот факт его слегка уязвлял, но успокаивал он себя быстро: «Тоже мне, фифа, не очень то и хотелось!»…
Следующую навигацию мы с Виктором стали работать в одной партии и вскоре поженились. Здесь же вспомнилось, как я видела мужа последний раз... В промежутке между двумя событиями, как-то очень быстро, проскакала жизнь.
Витю выписали из онкологии. На следующий день ему надо было ложиться в другое отделение. Я вечером улетала в Хабаровск завершать сделку продажи квартиры. В Питере мы жили у дочери, и отца на время моего отсутствия я оставляла на нее.
Виктор сидел на диване и пересматривал документы, которые необходимо предъявить в приемном отделении. Не хватало паспорта. Он пересмотрел везде - документа не было. Стали искать вместе. Поиск результатов не дал. Через час мне нужно было выезжать в аэропорт. Меня охватила паника. Витя стоял в коридоре, закончив, наконец, обшаривать карманы одежды, бледный-бледный, худой-худой и смотрел на меня невидящим взглядом. Я зашла на кухню, села на стул, попыталась унять дрожь. Мелькнула мысль: « Хватит трястись, теперь что будет, то и будет». Машинально протянула руку, открыла холодильник, взяла пакет, тот, что вернулся с Витей из больницы, заглянула туда. В нем лежали: кусок сыра, булочка, шоколадка в бордовой обложке и того же цвета Витин паспорт. Я взяла его, медленно перелистала страницы. Усмехнулась, дойдя до отметки о прописке. Вспомнила, как муж позвонил мне, когда забрал паспорт с регистрации и сказал: «Я сейчас житель северной столицы. Не представляю, как с тобой, провинцией, теперь жить буду». Тогда ему еще шутилось… Встала, пошла в коридор. Виктора в квартире не было. Я стала звонить. Он не отвечал целую вечность, потом взял трубку.
- Я нашла паспорт.
- Еще раз…
- Я паспорт нашла!
- Где он был!??
- Представь себе, в холодильнике!
- Сейчас, иду…
Сейчас длилось еще одну вечность. Наконец дверь открылась. Выглядел он лучше – щеки зарумянились, глаза блестели. Ему было даже весело…
- Как ты его нашла?! - спросил бодро. Тут мне стало ясно, где провел он эту вечность. И это параллельно с приемом лекарств! Все скопившееся внутри напряжение этого дня полезло наружу. Меня прорвало…
Истерику прервал звонок таксиста.
- Не провожай меня! - крикнула я, хватаясь за чемодан.
- Как это не провожай, – сказал он спокойно и даже буднично. - Я же вижу тебя в последний раз.
До аэропорта ехали молча. Зарегистрировали меня на самолет. Оставшееся время стояли, обнявшись, у выхода на посадку. Не надо было ничего говорить... Но я сказала, прощаясь, что-то оптимистично-положенное.
Больше живым Витю я не видела…
Много позже попался мне на глаза документальный фильм. Там хозяйка хосписа рассказывала, как у них организована служба помощи умирающим людям. Когда Человек не испытывает страха и сохраняет личность до последней минуты. Она просто, без пафоса и даже с юмором говорила о процессе умирания, о том, как нужно проговаривать эту тему, как любую другую, без ложной тактичности.
Вспомнилось, как я приехала погостить домой, в родительский дом, и бабушка заговорила со мной о смерти. Я, с той самой ложной тактичностью, стала говорить, что она у нас вечная и еще сто лет проживет. Но бабушка продолжала:
- Ты так далеко живешь, билеты на самолет такие дорогие. Я скоро умру, ты уже не приезжай меня хоронить...
Она смотрела на меня, а глаза ее говорили совсем другие слова. Я поняла, что ей очень важно знать, буду ли я присутствовать на похоронах. И я сказала:
- Ба, я прилечу, даже если буду в это время на Луне.
Видно было, как она выдохнула какую-то тяжесть. И сказала:
- Ну, ладно. Пошли завтракать.
Опять я забежала далеко вперед…
Вернемся к окончанию навигации. На осенне-зимний период изыскательские партии возвращались на «зимние квартиры». Управление Хабаровского технического участка располагалось в большом деревянном двухэтажном доме. Техотдел занимал две смежные просторные комнаты. В то время в отделе, параллельно с начальником, Сизовым Николаем Григорьевичем, властвовали «две грации». Одна из них, Евгения Федоровна Величай, была небольшого роста, с сеткой глубоких морщин на обветренном лице, щупленькая, с неизменной, как приклеенной, папиросиной в зубах. Эта грация восседала посередине комнаты за небольшим столиком и с невероятной скоростью строчила на печатной машинке. Бывший изыскатель, она была в курсе всех минувших и текущих событий. Ко всему прочему – не придумано было того кроссворда, который бы ей не поддался.
Вторая, Тамара Ивановна Борисова, с внешностью мадам Грицацуевой, миловидная и необъятных размеров. Ее таких же размеров стол с многочисленными ящичками, закрытыми на все замочки, стоял в укромном уголке. В столе было все. И горе тому, кто захотел взять что-то из этого стола самостоятельно. Свое «все», от карандашей до бинтика, Тамара Федоровна выдавала самолично, и так, чтобы проситель почувствовал, кто здесь имеет вес.
Мы с Мариной сидели в комнате с «грациями» и пользовались их покровительством. В смежной комнате располагались инженеры и начальники русловых изыскательских партий. Партий у нас было четыре. Тихие и пустынные летом, помещения техотдела с середины октября начинали жужжать ульем. Изыскатели своим скарбом постепенно заполняли все углы. Несколько дней уходило на то, чтобы поделиться накопившимися за сезон впечатлениями и событиями. Горевали о скорбных новостях, но чаще все-таки стены сотрясались от дружного гогота.
До конца февраля предстояло еще хорошо потрудиться, пока не будет сдана годовая отчетность. Обрабатывались геодезические данные, систематизировались гидрологические наблюдения, составляли таблицы и графики. Все это сшивалось в большие книги и отправлялось по положенным инстанциям. В трудовых буднях никогда не забывали начертить и повесить на стену турнирную таблицу соревнований по хоккею с мячом и с шайбой. В хоккее с мячом в те времена «звездил» Хабаровский СКА. Мы же с Маринкой находили в турнирных таблицах команду своих земляков - новосибирскую «Сибирь», и обрисовывали ее цветочками да сердечками, что, несомненно, увеличивало экспрессию в стане болельщиков. Баталии по этому поводу разворачивались попутно с традиционными послеобеденными кроссвордными турнирами.
С середины декабря приметы новогодних праздников начинали витать в воздухе: закупались подарки, в техотделе ставили елку. Елку украшали конфетами и мандаринами, а рядом кто-то мог соорудить фонарики из миллиметровой бумаги, а кто-то повесить циркуль и транспортир. В последний перед праздником рабочий день накрывали столы. В ход шли грибочки и ягодки, заготовленные в полевой сезон, соленья, варенья. Обязательно пекли тортики. Устраивали конкурс на лучшее блюдо. Завершалось все танцами и песнями. Так было повсюду – страна дышала праздником. Вспомнилось, когда я уже работала в вышестоящей организации, там традиционно, перед новым годом, устраивали конкурс рисунков детей сотрудников. Однажды взросленькие мужики из службы пути нарисовали на тетрадной странице какую-то рожу, внизу подписали: «Автор рисунка Зоинька Свешникова, 53 годика». Повесили рисунок на выставку. Зоя Гавриловна, единственная женщина в службе пути, юмора не поняла, возмущалась страшно на радость всем окружающим.
Считалось, что если вы можете вместе развлекаться, вы можете и работать вместе. А еще, что сила человеческая - в умении объединяться. В театр ходили коллективно и на лыжню... А мне, например, поручили заведовать обществом «Знание». Я раз в месяц приглашала лектора. Без политинформаций во времена, где «Партия - наш рулевой», не обходилось, конечно. Это к ней народный юмор взывал: «Партия - дай порулить!». Но случались лекции очень даже увлекательные.
Помню, как один лектор зашел в зал и сказал: «Прошу всех выйти, мне надо подготовиться». Когда слушатели вернулись, на столе, под стеклянным колпаком, освещенный электрической лампой, лежал, сверкая двадцатью пятью каратами рубинов, с россыпью бриллиантов, платиновый, с позолотой и серебрением орден Победы. Мои изумленные сослуживцы с открытыми ртами сгрудились вокруг стола.
Лектор поведал, что это высший военный орден СССР, учрежденный в 1943 году. Вручается он лицам командного состава Красной армии за успешное проведение боевых операций. Всего было изготовлено 22 экземпляра, два из которых никому не вручались. Первым награду получил маршал Советского Союза Георгий Жуков в 1944 году. Всего было 20 награждений и 17 награжденных. Троим орден вручался дважды. Позже 1945 года орден вручался только Брежневу Л.И. в 1978 году. Лектор тогда еще не мог знать, что приказ на награждение Брежнева Л.И. будет отменен посмертно в 1989 году.
Выслушав всю эту информацию, кто-то из присутствующих задал висевший в воздухе вопрос: «Где вы его взяли и не страшно ли носить с собой?» Лектор ответил: «Нет, не страшно». После чего выключил лампу, снял стеклянный колпак, и на столе осталось лежать картинка с плоским изображением ордена Победы. Явно довольный произведенным эффектом, продолжил: «А теперь я вам расскажу, что такое голограмма, и как из плоского изображения получается объемное».
Еще вспомнилось, как на работу пришла разнарядка из Крайкома направить двух человек на слет наставников молодежи. К маститым капитанам, командирам земснарядов, опытным начальникам изыскательских партий обращаться лишний раз было чревато, могли и послать. А не выполнить директиву партии было тоже невозможно. Взгляд Григорьевича упал на нас с Маринкой, появившихся в ненужное время в ненужном месте. Возражения не принимались. И новоиспеченные «наставницы» пошли в собственный выходной учиться наставлять молодежь. Под монотон лектора в зале дремали несколько десятков наставников. Зал оживился лишь дважды. Первый раз, когда мы с Маринкой в новых негнущихся джинсах продефилировали по залу. Второй - когда один из дремлющих вошел в глубокий сон и, громко храпнув, упал в проход.
А вот муж мой, Виктор, два года, вечерами, бегал на занятия в университет марксизма-ленинизма. Как же потешался над ним, посмотрев его диплом, дружок с детства Гена:
- Какую же ты, Витя, вторую специальность за два(!) года обучения получил? И сам важно отвечал на свой вопрос:
- Докладчик!
- А у тебя разве специальность? - оборонялся Витя. - Врач-инфекционист... Ты же дристунов лечишь!
Знал бы Витя, в какое пике попадут инфекционисты, начиная с 2019 года... Лучше бы они дристунов лечили…
Вернемся в весенний техотдел. К первой декаде марта, основной объем работ обычно был выполнен. Обеденные кроссвордные турниры начинали прихватывать рабочее время. Главным гроссмейстером, как я уже отмечала, в этих турнирах выступала Евгения Федоровна - худощавая «грация». Бывало, Виктор изредка отбирал у нее корону. Тогда Федоровна поджимала губки.
- Кто это у порога своими лапищами так натоптал? Ну конечно, Малинкин! - возводила «грация» поклеп на своего обидчика. Или:
- Кто это конфеты с елки потырил? Малинкин, кто же еще!
Что было чистой правдой. Сладенькое Витя любил, впрочем, как и горькую…
«Вторая грация», потряхивая статусным телом и подмигивая Вите, тихонько подхихикивала над поверженной «первой».
Позже, много лет спустя, Витя проболтался, и я узнала, что своим семейным положением обязана этим двум дамам: - Перед полевым сезоном бабки зажали меня в угол и зашипели: «Будешь полным дураком, если не женишься на Наталье в эту навигацию».
В операцию «оженить Малинкина» подключили начальников техотдела и отдела кадров. Первоначальный Приказ о расстановке работников на навигацию поменяли. В то время, когда я обнаружила, как мы оказались в одной партии, мои протеже уже ушли в мир иной.
Ко второй декаде марта техотдел пустел - народ брал отпуск и накопившиеся за полевой сезон отгулы. За символическую плату или, бывало, совсем бесплатно, профком выдавал желающим путевки в санатории, дома отдыха. Да что там путевки, в то время работникам ДАВАЛИ квартиры. Помню то клокочущее чувство радости, когда мы с Витей зашли в свою первую собственную однушку, пятидесяти пяти квадратных метров, в «сталинском» доме, с видом на площадь Славы и Амур-батюшку. Планировка в нашей однушке несколько отличалась от стандартной. Говорили, что в подъезде планировались большие четырехкомнатные квартиры. Но по какой-то причине их разделили на двух- и однокомнатные. В квартире с высокими потолками, кроме большой квадратной комнаты, длинного широкого коридора, приличной кухни, имелась еще немаленькая ванная комната с большим окном и широким подоконником. Через какое-то время мы из коридора выгородили помещение, куда поместили душ-кабину и туалет. Ванная превратилась в кухню, а из кухни вышла премиленькая детская комната. Когда мы съезжали от свекрови, из своих вещей у нас были: детская кроватка, проигрыватель с пластинкой Булата Окуджавы и большой матрас. Наши друзья Гена с Валей пришли посмотреть, как мы устроились. Гена, глядя на матрас, лежащий на полу, как-то двусмысленно произнес:
- Половая жизнь вам теперь обеспечена...
Постепенно и с удовольствием мы обставили свою первую недвижимость. Потом была и другая, но то тихое счастье от обладания собственным гнездышком больше уже не являлось.
Вновь вернемся в техотдел. Не ушедшим по каким-либо причинам в отпуск, полагалось в это время освежать в памяти различные положения и инструкции. Но кто бы это делал… Помню, как однажды подошел к нам с Маринкой Сашка Кошкин, тоже инженер изыскательской партии. Испросил совета, что придумать, чтобы сходить в обед в кино, а неизбежное опоздание на работу правдоподобно оправдать. Мы ему организовали железное алиби. Рядом с кинотеатром находилась наша вышестоящая организация, откуда действительно надо было забрать документы. Каково же было наше удивление, когда после того, как Сашка зашел к начальнику, чтобы предупредить, что задержится, мы услышали за дверью вопли Григорьевича:
- Кошкин! Ты совсем обнаглел!!! Иди работай!!!
Оказывается, Саня так расслабился (мысленно он уже сидел в мягком кресле кинотеатра с кульком попкорна в руках), что вместо: « Николай Григорьевич, я после обеда задержусь, потому что мне надо забрать документы», он сказал: «…потому что мне надо сходить в кино»…
Всю последующую неделю было чем заняться. Народ придумывал версии, куда бы им отпроситься на после обеда. Сашкино кино, в череде этих фантазий, было самым целомудренным.
Перед тем, как закрывалась ледовая переправа на остров Уссурийский, часть работников отправлялось туда до ледохода безвыездно, на расконсервацию путейского имущества. Это называлось «на отстой». Сразу после последней льдины, а иной раз и между ними, путейские теплоходы, готовили реку к судоходству: расставляли буи, ремонтировали створные знаки. Изыскатели делали съемку дна. Земснарядами прочищали отмели на судовом пути. Далее навигация входила в свой очередной цикл, как в марше речников:
Теплоходы идут по просторам
Голубых полноводных дорог.
И минуя знакомые створы,
Возят грузов несметный поток…
Много воды с тех пор утекло... Но ощущения от тех лет, тех людей остались, как от этого марша, в чем-то безыскусно – наивного, но в то же время настоящего и надежного. Ощущения здорового дыхания, где человек вписан в бесконечное движение в ритме природы. Возможно, это связано с узкой спецификой данной деятельности. Многие люди работали там династиями с молодых лет и до старости. Я была знакома с двумя Витиными сослуживцами-однокашниками, именами которых названы теплоходы.
Один из них Иван Сизоненко. В глазах стоит картинка, как мы по выходным ждем теплоход на Чумку, чтобы поехать на дачу. Теплоход привозит поселковых жителей, они спускаются с трапа и, как ритуал, Иван здоровается с Витей за руку, а мне отвешивает поклон. Ритуал прекратился, когда Иван погиб... Я вспоминала о нем в ожидании речного трамвайчика, открывавшего очередную навигацию, и онемела, когда рядом причалил путейский теплоход с надписью «Иван Сизоненко» на борту. Слезы навернулись на глаз. Витя спросил: «Ты чего?» Я показала на борт.
- Разве не знала? Было решение новый теплоход назвать именем лучшего путевого мастера.
Другой теплоход с именем Витиного сокурсника «Юрий Кушнаренко» трудится сейчас в Комсомольске-на-Амуре.
В то время уважение к труду декларировалось повсюду. В семьях, прессе, телевидении ценились сюжеты, героями которых были достойные люди во всех точках нашей большой тогда страны и во всех сферах их деятельности. Сейчас изредка показывают те передачи. Какие светлые там лица! Современные же СМИ как будто соревнуются в многочисленных ток- шоу, заполонивших все каналы, у кого вытащенная наружу мерзость будет «мерзее».
Недавно дочитала книгу А.Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него». Книга стала лауреатом двух литературных премий. По ней режиссер К.Серебрянников снял фильм, который получил на кинофестивале «Пальмовую ветвь» и закуплен во многие страны мира. Но еще бы не купили. Ведь именно такой образ России сейчас культивируется.
Главные герои - семья Петровых, среднестатистическая российская семья. Петров - автослесарь, Петрова – библиотекарь. Петров младший – школьник. Все они заболели гриппом. И, вероятно, то, что они делают - типично поведению среднестатистического россиянина. Петров ненароком увидел приятеля, сидящего рядом с водителем катафалка. В салоне - гроб с покойником, доставляемый на погребение, которому не суждено состояться, так как троица решает «забухать». Далее Петрова «в отключке» решили положить в гроб вместо покойника. По-видимому, в этом месте повествования надо оценить искрометно-погребальный юмор, который несет в себе возвышенные смыслы. Почти плагиат в жанре «Собчак - Богомолов». Петрова в это время выслеживает мужа своей сослуживицы, чтобы догнав, истыкать его кухонным ножом. Ну не нравится Петровой, когда обижают женщин – ведь это так негуманно грубить и изменять жене. В фильме эту роль исполняет Чулпан Хаматова... Посмотрела рекламный ролик, созданный на потребу публики. А потреба нашей публики исключительно такова: Петрова остервенело месит кухонным ножом живую плоть. Потом оператор очень талантливо дает рассмотреть зрителю труп. Он лежит на детской площадке. Ноги - на ледяной горке, а туловище уже сползло вниз. Разбрызганная кругом кровища ярко символизирует неотвратимость справедливого возмездия. Правда, смотреть фильм целиком мне почему-то расхотелось.
Еще у Петрова есть друг, озадаченный вопросом «быть или не быть». Когда он решается в пользу «не быть», Петров подсобляет ему нажать ослабелым пальцем на непослушный курок. А разве он мог поступить иначе? Друг же попросил!
Все события происходят в преддверии новогодних праздников. Петров младший вспоминает прошлогодний новогодний утренник и собирается на новый. В разговоре с отцом сын вдруг обнаруживает сходство с детскими ощущениями Петрова-старшего. Каждый из них, взяв на утреннике в хороводе за руку Снегурочку, решают, что она настоящая, почувствовав холод, идущий от ее ладони. Такое неожиданное единение с вечно шпыняющим его отцом на мгновение растворяют капелькой нежности льдинки в его сердечке и он прижимается ухом к плечу Петрова. Петрова– жена и мама скрывает бегством выкатившуюся от умиления слезу, дабы не обнаружить свою слабину. Казалось бы, этот проблеск света способен приглушить всепоглощающую беспробудную чернуху. Да где там, зачем людям давать надежду…
Заканчивается повествование тем, что беременная Снегурочка бежит в туалет и с остервенелой брезгливостью смывает с окоченелых рук следы от прикосновения ненавистных детских ладошек. Можно конечно все списать на гриппозные видения главного героя, на раздвоение, а то и растроение личности, как пытаются это сделать некоторые литературные критики. Но это ничего не меняет. Вырожденцы не должны рожать себе подобных – приучают нас к этой мысли. Это не люди, а какой-то низменный гибрид! Сдается мне, об этом кричат все СМИ. На западе давно уже аксиома - если русский, то деградант и выродок. Но для чего отечественные СМИ льют воду на эту мельницу? Кто ответит, тупость это или предательство?
Что-то начинаю я заводиться... Вернемся, однако, к повествованию.
Когда у нас родилась дочь, путь в «поля» мне был заказан. В управлении, нашей вышестоящей организации, оказалось вакантной «неполевая» должность инженера теплопартии. Вакансия не для моей специальности, но меня взяли. Проработала я там недолго и до сих пор не знаю, что это такое. Когда нужно было расчертить какую-то табличку, мы с моим сослуживцем дрались за «объем работ», потому что долго ничего не делать – это очень скучно. Местом, где всегда «весело», была бухгалтерия. А если учесть, что в этой «веселухе» кто-то постоянно уходил в отпуск, или заболевали чьи-то дети или они сами, то меня скоро стали использовать с целью «заткнуть дыру». Я за год, что числилась в теплопартии, пересидела на всех столах в бухгалтерии: расчетчицей, материалисткой и главбух давала мне свой поручения. Вскоре в бухгалтерии по разным причинам образовались вакансии. В том числе освободилась должность зам. гл. бухгалтера. Меня пригласили, я согласилась. Работала и училась вечерами.
Впереди уже маячили лихие девяностые, когда вдруг стали не востребованы многие основные специальности. На плаву еще как-то держались юристы да бухгалтеры. Вот тогда мы вкусили все прелести «развития» отечественной экономики! На голову посыпались новые законы, нормы, постановления, которые нередко противоречили один другому, за ними невозможно было уследить. Не успев войти в силу, они опять менялись. В налоговых инспекциях, чтобы как-то подвести все это к общему знаменателю, устраивали учебу для бухгалтеров. Часто преподавал нам здоровый такой мужчина-налоговик с немецкой фамилией (сейчас не вспомню какой), немецким же пивным животиком, светлыми волосами, зачесанными на косой пробор. Он не выговаривал несколько букв и имел свойство краснеть. Надо представить, как на него нападает целый зал негодующих женщин из неробкого десятка. Гуру багровел:
- И не надо на меня оать! Я буду трэбовать, как писано в заоне! И не я виноват, что наше заонадательство то обмощиса , то обделаеса!
Приведу, как пример космической глупости, одно, не самое важное, постановление. Предприятиям предписали сдавать государству драгметаллы, имеющиеся в электронно-компьютерной технике. Со всех сторон неслось:
- Почему мы обязаны сдавать, если мы их купили на свои деньги вместе с драгметаллами, мы не клад в земле нашли!?
- Если государству понадобилось что-то из нашего имущества, пусть оно его у нас хотя бы выкупит!..
- А выколупывать драгметаллы надо сразу, при покупке техники? - глумился уже народ.
Что на это можно было ответить? Не его же вина, что наше законодательство то обмочится, то обделается. Одно успокаивало, что, как давно замечено, нелепость законов российских компенсируется их повсеместным неисполнением.
А чего стоила одна приватизация? Я в это время уже работала главным бухгалтером в управлении механизации и была в составе комиссии по приватизации. Продираясь сквозь неразбериху и неизвестность, только что не ночуя на работе, мы таки утвердили коллективом принцип распределения акций среди работников, кто-то дополнительно вложил в предприятие свой ваучер, а некоторые несчастные (как выяснится позже), чтобы вложиться в акции своего предприятия, подкупили еще ваучеры на стороне. Перепроверив все на сто раз, мы в назначенный срок выложили в открытый доступ список акционеров. Я со спокойной совестью дожидалась своих первых за многое время свободных выходных. И дождалась... В те выходные я поняла, что значит проснуться знаменитой.
Сначала, когда возвращалась из магазина, в подъезде на меня как-то нетипично среагировал мой словоохотливый сосед. Буркнул «здрасти» и скрылся за дверью. Вечером мы с компанией друзей шли в театр. Обычного бурного приветствия не состоялось, что-то висело в воздухе... Моя центральная подруга отозвала меня в сторону: «Ты знаешь, что статья вышла «Прихватизация механизации». И дала мне газету. На первой полосе центрального краевого издания я увидела две заклейменные позором фамилии - начальника управления и мою. С удивлением обнаружила, что я с «узким кругом ограниченных людей» являюсь владелицей предприятия. Как можно было такое написать, когда вся эта писанина опровергалась документально за одну минуту? Я впервые столкнулась со второй древнейшей в мире профессией. Раньше представление о ней черпала исключительно из советских фильмов. Самое противное - «Слово - не воробей, вылетит, не поймаешь» и «На каждый роток не накинешь платок».
Стало не до спектакля, но я досидела до конца. Вечером позвонила начальнику:
- Я знаю, чьих это рук дело…
Далее, как говорится, «шла игра слов с использованием местных идиоматических выражений», перемешивающихся с выкриками «подам в суд!», «набью морду!».
Оказалось, что один «передовик производства», в чьи обязанности в недавние еще времена входило исключительно представлять пролетариат на различных съездах и форумах, посмотрев список акционеров, счел себя обделенным и высказал начальнику свое «фи». На вопрос, куда он дел свой ваучер, честно ответил, что сразу продал. Объяснить, что другие на свои ваучеры докупили акции своего предприятия, не удалось, и начальник послал его, как ту тетю из «Служебного романа», «в бухгалтерию». На это «передовик» пригрозил, что «мстя» его будет страшной и ,минуя бухгалтерию,поспешил в редакцию.
Сценарий прояснился. Удивляла только редакция газеты, которая смогла, даже не пообщавшись со второй стороной, вывалить все это на свои страницы. Меня вспомнили все, даже те, с кем я не виделась по 10 лет. Звонили: кто с тревогой, кто с приколами, кто с плохо скрываемым злорадством. Хотя, было бы за что копья ломать, вся эта приватизация, как показало время, окажется для большинства большой фикцией. Одна польза от этой ситуации все-таки была – она четко высветила, кто есть why в моем окружении.
Вскоре в стране исчезли наличные деньги. За зарплатой в банк ездили почти каждый день. Получали частями. Затем пошли тотальные взаимные неплатежи между предприятиями. Ремонтировать технику стало не на что. Вкладывались только в самое необходимое. В банк ездили на грузовике, у которого из радиатора текла вода. Водитель бежал с ведром до очередной колонки со словами: «Жди, Борисовна, пока я коня напою...»
Занималась наша организация строительством и ремонтом объектов энергетики. Неисполнение, особенно ремонтных работ, было чревато большими последствиями. Я недоумевала, как можно не оплачивать даже госзаказ?
Через какое-то время меня пригласили работать гл. бухгалтером в вышестоящий строительный трест. Тогда подобные вопросы стали задавать мне. Субподрядчиков было много. Большей частью там работали адекватные, все понимающие люди. Оттого еще горше было на их обоснованные требования разводить руками. Но попадались и кадры, что мама дорогая…
Помню, один такой сказал, что пока я не отвечу, когда перечислю деньги, он не уйдет.
- А если я вам пятьдесят раз скажу слово «халва-халва» у вас станет сладко во рту?
Никакие аргументы не помогли. «Товарищ» просидел таки два полных дня возле моего рабочего стола, хотя знал, что те крохи, что приходят, распределяет управляющий трестом, а я только исполнитель. Но третировать бухгалтерию было как- то безопасней… Но, поскольку воин из меня никакой, и проявлять даже мотивированную агрессию я не научилась до сих пор, воевать ему со мной стало скучно, и он удалился.
Кстати, про воинов. Я где-то вычитала, что Петр 1 отбирал людей в солдаты следующим образом: к человеку тихо подходили сзади и пугали его. Если он бледнел и обмякал - отбраковывали. Брали тех, кто краснел и становился агрессивным. В связи с этим мне вспомнился один случай. Я как-то услышала разговор соседок, из которого узнала, что в соседнем подъезде ограбили женщину прямо у двери ее квартиры. Подумала: «Как это возможно? В своем подъезде…»
Мы тогда все знали друг друга, все общались. Надо же было кричать, сопротивляться, соседи бы выскочили на подмогу. Вскоре мне представился случай узнать, как это бывает. Я тогда вечерами ходила на учебу, домой возвращалась поздно. В свете вышеизложенных событий старалась, зайдя в подъезд, быстренько проскочить мимо темного пространства, что под лестничным пролетом.
Однажды из темноты пролета вышел человек, подошел ко мне сзади и зажал рот рукой. Показалось, что сердце мое остановилось. Я не то чтобы кричать, устоять не смогла - стала медленно сползать на пол из рук злодея. И тут услышала за спиной голос своего мужа:
- Ну что вы, дамочка, сразу падать, а поговорить?
Оказывается, что он шел выносить мусор и, увидев меня, решил пошутить. Когда я повернула голову, улыбка его погасла. По лицу моему бежали слезы.
- Тусик, что случилось!? Тебе плохо?
- Что случилось?!!! Нет, мне хорошо… Ты... кусок балбеса!!!
Мне казалось, что я ору, но звуки наружу не выходили, открывался только рот. Пришла в голову нелепая мысль: «Не взяли бы меня в армию Петра».
Еще один курьезный случай про мнимую агрессию всплыл в воспоминаниях. Тогда я еще работала в техучастке. Летом к нам на практику приходили ребята из речного ПТУ. Ранее профтехучилища именовались фабрично- заводские, сокращенно ФЗУ, а учащихся в них в народе звали «фазаны». Двоих таких «фазанов» направили в партию к Геннадию Петровичу - самому опытными изыскателю. Но ребятки решили попрактиковаться в другой сфере. Узнали, что в партию привезли зарплату, проникли в каюту начальника, выкрали портативный сейф и удрали. Но, похоже, у «фазанов» явно отсутствовало «масло в голове». Брандвахта стояла в тайге, ни одного жилища на десятки километров... Побродив по лесу пару дней, голодные, искусанные гнусом, еле волоча с собой хоть и портативный, но тяжелый сейф, который им так и не удалось вскрыть, в слезах и соплях они вернулись в партию.
Как то, спустя время после этого случая, я шла из управления и встретила Геннадия Петровича. Мы стали вместе спускаться по тропинке к реке. Там на берегу находилась диспетчерская. Петрович мне рассказывает:
- Представляешь, иду я вчера по этой тропинке, а впереди вышагивают два «фазана». Так пожалел, что ружья нет. Вот бы их пух-пух… и в суп.
Я удивилась, как-то по-другому посмотрела на Петровича, подумала: «Надо же, такой тихий, всегда разумный, уравновешенный человек, а какие страсти внутри бушуют…» Сказала:
- Да ладно вам, Геннадий Петрович, они же молодые, сопливые, и уже наказаны.
Петрович остановился, вопросительно посмотрел на меня:
- Почему сопливые и кем наказаны?
И тут до нас обоих стало доходить, что я думаю про «фазанов» в переносном смысле, а он в самом что ни наесть прямом. Птицы фазаны вышагивали перед ним вчера по тропинке.
Смеялись потом всю дорогу, остановиться не могли.
Наш речной коллектив, кроме совместного летнего проживания, роднило еще то, что практически все заканчивали одни и те же учебные заведения, которые были ведомственными. Кто речное ПТУ, кто речной техникум. Это было среднее профессиональное образование с режимом по образцу военных училищ. После него не служили в армии. Кто институт инженеров водного транспорта. А зачастую по ступеням - сначала одно учебное заведение, потом другое. Все учились у одних преподавателей. Байки про самых легендарных из них переходили из уст в уста.
Что стоил один декан Гидротехнического факультета Павел Николаевич Орлов. Личность была неординарная. Начнем с внешности. Лицом он походил на слегка повзрослевшего Фантомаса – абсолютно гладкий череп, характерный взгляд, голова без шеи, посаженная сразу на туловище. Фигура больше напоминала Карлосона- гиганта. Прямо вижу, как стоит он у доски и что-то пишет на ней мелом. Потом медленно поворачивается его голова, а за ней все тело, лицо наливается краской и он выдыхает низким голосом:
- Что-то в этой аудитории началось броуновское движение! Сейчас самые активные частицы вылетят за дверь, остальные успокоятся!
Потом своим коронным движением, слегка виляя бедрами, поддергивает портЫ согнутыми в локтях руками, и завершает неизменной фразой:
- Понимаешь ли…
Затем отворачивается к доске и, как ни в чем ни бывало, продолжает писать.
Кстати, про портЫ… Факультет наш назывался «Гидротехническое строительство водных путей и пОртов.» И не дай те Бог кому сказать - портОв. Декан наш сразу багровел:
- Это только Есенин говорил: «Тебе куплю я шаль, отцу куплю портЫ». А гидротехнические сооружения называются пОрты. Понимаешь ли…
Помнится, как–то я сдавала ему чертежи к проекту. Павел Николаевич, с неизменной папиросой во рту, почти носом водил по большому листу бумаги.
- Ага, - приговаривал он, - Ага…
А пепел с папиросины сыпался прямо на мой чертеж.
- Ну, Пааал Николаааич, - не выдержала я.
Он посмотрел на меня, потом на кучку пепла на моем чертеже и пробасил:
- Нормально, нормально…
Локтем хотел смахнуть пепел, но растер его по всему чертежному листу.
Тут он услышал в коридоре шум, сбегал трусцой туда и обратно. Сел опять на место. Снова взглянул на мой чертеж:
- Что же тебе поставить? Здесь все нормально… Вот только грязненько… - произнес с непроницаемым лицом и указал на место, где недавно лежала кучка пепла. И я не понимала, шутит ли он или правда забыл, что это «грязненько» сам же и организовал минуту назад. Судя по оценке, все-таки шутил. А еще, я думаю, в нем сидел больш-ОЙ актер…
Павел Николаевич обожал хоровое пение, особенно бравурную песню с морской тематикой. Каждый год в институте проходил межфакультетский конкурс художественной самодеятельности. От гидротехников всегда участвовал хор. По соседству с нашим «Институтом инженеров водного транспорта» находилась «Новосибирская государственная консерватория». Оттуда приглашали преподавателя, который тестировал студентов- первокурсников на вокальную пригодность и готовил конкурсный номер. Декан контролировал, чтобы никто не просочился мимо прослушивания. ПалНиколаич - недаром Орлов - ловил «отказников» на лету. Самолично доставлял рок- и битломанов к роялю, подводил к преподавателю и басил угрожающе:
- Я сказал, пой, и громче!
- Что вы, что вы, Павел Николаевич, мне не нужно громче! - «колоратурила» рафинированная дамочка.
Гидротехники почти всегда выигрывали конкурс. Хор был спетый, ушедших выпускников заменяли первокурсники. Наш многочисленный коллектив обычно завершал выступления. Со всей молодой и рьяной силой мы выдавали в зал:
Нам нужны такие корабли на море,
Чтобы мы могли с морской волной поспорить!
Маяки нужны и нужен нам локатор!
А еще нам верные нужны ребята!
Здесь вступали басы:
И тогда вода нам как земля!
И тогда нам экипаж семья!
И тогда любой из нас не против
Хоть всю жизнь служить в военном флоте!
Второй куплет «негромко и лирично» вели солисты:
Нам для службы на море нужны походы,
И приветы из дому в далеких водах,
И чтоб не терять минут свободных даром,
Дальше с экспрессией, но почти шепотом вступали остальные:
Нам конечно в кубрике нужна ги-та-ра…
И тогда…- вновь свое дело делали басы.
Последний куплет пели все вместе, чеканя слово и наращивая звук в каждой последующей строчке:
Нам нужны для службы якоря и тросы!
Нужен нам устав, что помнят все матросы!
Нужен флаг, что реет над волною синей!
А всего нужнее Ро-ди-на РОС-С-И-Я!
Последнюю строчку буквально выплескивали в зал, как манифест, со всей силой молодого, здорового патриотизма. И не было там никакой фальши, ни в ноте, ни в слове! Мы тогда так чувствовали! Зал аплодировал стоя. Павел Николаевич сползал по креслу от удовольствия.
Вспомнилось еще, как мы летом ездили на строительную практику, на Саяно-Шушенскую ГЭС. Жили в поселке строителей, возле Саяногодска. Славный такой поселочек - казалось бы, обычные пятиэтажки, но они выросли, как грибочки среди леса, окруженного скалами. Когда их строили, не срубили ни одного лишнего дерева и даже тротуар выложили не прямо, а с извилинами, огибающими гигантские сосны. В один из таких возведенных, но не отделанных изнутри домов, мы поселились. Соседствовали с нами ребята из студенческих отрядов, собранных со всей страны. Встретил нас куратор, с энтузиазмом рассказал о великой стройке, прочел вводную лекцию по технике безопасности. И вперед: бери больше, кидай дальше, отдыхай пока летит…
Нам досталось утеплять стекловатой теплоцентраль. Стекловата - дрянь ужасная. Одевались мы в спецодежду из толстого брезента. На руках – краги, на лице – респиратор. Лето было жаркое. Висишь на трубе, на градуснике – плюс тридцать, ты в полной экипировке целый день мотаешь стекловату, а она все равно лезет и лезет во все щели. В конце дня думаешь: «Только бы до кровати дойти…» Да где там... Душ приняли – и на танцы, лечить усталость!
Танцплощадка располагалась в удивительно живописном месте: с одной стороны высился монумент из гор и леса, с другой - проносился мимо могучий Енисей. Сколоченную из досок площадку по кругу, через определенный интервал, обрамляли вертикальные бревна. Фигуры сказочных героев, вырезанные в верхней части бревен, наблюдали за танцующими. Гремела музыка. Вокруг площадки то тут, то там возникали импровизированные «фуршеты». И дядька Черномор грозил нам из спускающихся сумерек своим деревянным пальцем.
Потом ребятам из стройотрядов трубили отбой. Они подчинялись установленному для отрядов распорядку дня. А мы были вольными практикантами, поэтому подчинялись (или не подчинялись) только своему здравому (или не здравому) смыслу.
Вспомнилось, как однажды в отрядах объявили конкурс на самую благоустроенную и творчески оформленную комнату. Отличились наши мальчики. Когда конкурсная комиссия ненароком зашла в их жилище, то увидела затейливую пирамиду из пустых бутылок, «утепляющих» перегородку, и большой плакат, на стене «Храпящих женщин на ночь не водить!» Только отсутствие внутренней свободы не позволило комиссии оценить «креативность» убранства жилища.
Часто вечерами по комнатам собирались компании. Акустика в доме была отменная и слышимость стопроцентная! То тут, то там начинали бренчать гитары. Иногда, как на концерте, по порядку – в одной комнате песня заканчивалась - начиналась в другой. Бывало, вопили все вместе. Кто переорет - тому аплодировали. Однажды, мы как врезали из своего хорового репертуара - слаженно, по голосам, то затухая, то возрастая до полной мощи, словом, как нас учили:
Прощайте скалистые горы.
На подвиг отчизна зовет.
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход.
А волны и стонут и плачут,
И плещут о борт корабля.
Растаял в далеком тумане Рыбачий
Родимая наша земля…
Когда мы закончили петь, вокруг стояла звенящая тишина.
Акустика недостроенного дома делала наше жилище отличным концертным залом. Если в одной из комнат включали магнитофон, ты, не вставая с кровати, попадал на концерт сладкоголосого Джо Дассена, или Руссоса, или оркестра Поля Мориа, или «загорелых» Бони Эм и, конечно же, непотопляемых Битлов… А утром мы снова висели на «остекловаченной» трубе и давали друг другу слово: «Нет, сегодня, точно, только до кровати и спать!» Ну-ну…Завтра была суббота. И мы с проводником - хакасом, шли в горы, посмотреть, как в быстрой, прозрачной, горной речке машет серебристым в пятнышку хвостом сибирский омуль.
Физическая подготовка в нашем институте не была проходным предметом. Кроме традиционных лыж, легкой атлетики, норм ГТО, мы сдавали еще греблю и спасение на водах. Последнее действо происходило на заливчике р. Обь. Помню, день выдался пасмурным, моросил дождь. Мы, посиневшие, в купальниках тряслись на берегу.
В воде, в роли утопающих, плюхались двое наших ребят – мастеров спорта по плаванию. Они оглашено орали: «Караул, тону, спасите!» К ним, также по двое, должны были подплывать спасатели и, захватив их положенным образом, вытащить на берег. Девчонкам, правда ставили зачет, если они хотя бы доплывали до тонущего, а дальше «тонущий» садил их на загривок и доставлял на берег. Послабление сделали потому, что в этот день даже зайти в воду было подвигом.
Был у нас студент Андрюха. Ну не любил парень физкультуру... Не помню, по какому поводу вступил он в конфронтацию с представителем «быстрее, выше, сильнее», но зачет по физкультуре ему пришлось добыть каким-то нелегитимным способом. Физрук обнаружил подлог, да не обнародовал его, а затаился. Физкультура закончилась на третьем курсе. Он два года ждал, точил злобу и дождался. Когда Андрей развесил чертежи перед дипломной комиссией, физрук просвистел фальстарт: у студента не сдан зачет по физкультуре, он не может быть допущен к защите диплома. История получила огласку, конфликт замять не смогли. Диплом отложили на год. И Андрюха целый год ходил в спортзал наращивать мышцы. Иначе перепрыгнуть через «козла» ему не удалось.
Однажды и я по стечению смешных обстоятельств, чуть не вылетела из института. Был у нас преподаватель по строительным материалам, и звали его Бетон Насосыч. Студенты так окрестили, по паспорту–то он значился Борисом Насоновичем. Полуулыбочка никогда не сходила с его лица, взгляд понимающе-насмешливый, телосложение, скорее, теловычитание –субтильное, и слегка прыгающая походочка.
Сидели мы как-то всем потоком у него на лекции, и кому-то, как выяснится позднее на мою голову, стало скучно. По рядам аудитории тайно пошел гулять тетрадный листок. Студенты играли в «Чепуху». Суть ее состояла в том, что кто-то писал на листке любое предложение и передавал другому, тот другой должен был написать свое предложение в рифму первому. Потом завернуть листочек так, чтобы следующий мог прочитать только последнюю фразу и на нее срифмовать следующую строчку, ориентируясь на которую, сосед по парте проделывал то же самое. Листочек гулял по аудитории, пока на нем не заканчивалось место. Потом полученную «гармошку» разворачивали, и в обратном порядке передавали «шедевр» совместного творчества по рядам.
Удивительно, что когда каждый писал, как говорится, «у кого что болит», и знал из предыдущего текста только одну строчку, в целом «стих» всегда получался со смыслом и о-о-о-чень смешной. А, как известно, когда хохотать нельзя, все становится в сто раз смешнее. В аудитории то тут, то там обнаруживалась пара студентов с закрытыми ладошками ртами и трясущимися плечами.
Не будь в нашей подгруппе сразу после лекции практических занятий, по тому же предмету и с тем же преподавателем, я вряд ли бы сейчас вспомнила про эти забавы. Но история не имеет сослагательного наклонения.
После законного перерыва мы перетекли из аудитории в лабораторный кабинет. Подгруппа состояла обычно из 10-12 человек. В этот раз нас было человек 8, и я еще оказалась одна среди парней. Вообще наш институт считался мужским. На судоводительском и судомеханическом факультетах девчонок не было. В гидротехники и эксплуатационники девчонок брали, но неохотно - специальности все равно считались мужскими.
Борис Насонович к студентам всегда обращался на Вы и по имени-отчеству - такая у него была мулька. Похоже, ему нравилось, когда народ удивлялся, откуда он знает отчество и как так быстро всех запомнил. Хотя поначалу он спрашивал только тех, чьи отчества уже выучил. Мое отчество запомнить было не трудно – оно совпадало с его именем.
- Перед тем, как мы начнем лабораторную работу, Наталья Борисовна ответит мне на вопрос.
Что он спросил, я сейчас не вспомню, но ответа я не знала.
- А почему Наталья Борисовна не знает, если я только что на лекции об этом говорил? Кто желает помочь Наталья Борисовне?
Желающих не оказалось…
- Тогда Наталья Борисовна сейчас расскажет, чем вы все два часа занимались на лекции.
Я молчала.
- Ну, хорошо, подождем, пока Наталья Борисовна вспомнит.
- Наташка, ну соври чего-нибудь! - шепнул мне сосед по парте, когда пауза неприлично затянулась.
Фантазии «на соври» у меня не хватило, и я сказало честно:
- Играла в чепуху
- В чепуху? Как интересно… А с кем играли?
- Одна! - прикинулась я партизанкой.
- Охотно верю, – съехидничал Насосыч и продолжил занятия.
Когда прозвенел звонок, он сказал:
Сейчас все могут быть свободны, а мы с Натальей Борисовной будем играть в чепуху.
Ребята вышли из кабинета, но вскоре в створке приоткрытой двери образовался вертикальный ряд голов. Не успела я прикинуть, в чьи спины упирались ноги верхних лиц, Насосыч спросил:
- Каковы же будут условия игры?
Я истребовала лист бумаги, ручку и написала вверху: «Сидел на лекции студент».
- А теперь вы подберите рифму к этому предложению.
Бетон Насосыч посмотрел на меня оценивающим взглядом:
- Так тут надо быть слегка поэтом?
- Надо, - не возражала я.
- И чувствовал себя, как временный клиент, - дописал педагог и подвинул мне листок. - Продолжайте…
- Дальше не получится.
- Почему?
- Да потому что, вы знаете, что написала я, а я - что вы. А стих должен получиться спонтанным…
- А сколько нужно участников?
- Ну, ряд…, - прокололась я, - или два…
- Так вы в два ряда на моих лекциях в чепуху играете!!?
Ржание падающей за дверью пирамиды прервало наш диалог.
- Ты заложила ближних, Наташка, как же так, а еще комсорг!? - хлопали меня по плечу братцы-сокурсники. Я тоже смеялась и даже не сомневалась, что этот маленький инцидент исчерпан. А напрасно…
Ладно еще, что Насосыч на лекциях стал за мной «бдить»: стоило мне просто задумавшись отвернуться к окну - тут же прилетало ехидненькое:
- Наталья Борисовна, не получается рифму добыть? Вам помочь?
Вскоре наступила зачетная неделя, которая для меня, уже затянувшись в месячник, так еще не закончилась. Стало не до смеха. Фарс перерастал в трагедию.
- И что он на тебя так окрысился? - сочувствовали мне девчонки.
- Так он на «окрысившегося» не похож. Каждый раз с премилой улыбочкой говорит: «А поэтесса придет ко мне завтра…», или: «Еще раз встретимся тогда-то...»
- А тебе не кажется, что он к тебе банально клеится? Не допускаешь такой мысли?
- Не допускаю!
В те годы мы, девчонки, подавляющим большинством были «облико морале» до дремучести.
- А будь он помоложе и пофактурней, допустила бы? – не унималась девушка из недодавленного меньшинства.
- Отстань! И так тошно...
«Чувствую себя, как перед дверью стоматолога» - думала я по пути на очередную пересдачу зачета. Только в том случае я успокаивалась, когда представляла, как выхожу из поликлиники и закрываю эту дверь. Сейчас такой прием не проходил. Оказаться за дверью института мне хотелось меньше всего. Не сдай я сопромат или теоретическую механику - можно было бы понять. Но строительные материалы… Это даже не экзамен. Зачет, хоть и с оценкой.
- Злой какой-то он сегодня - услышала я, заходя в кабинет.
Вопросы, попавшиеся в билете, знала уже наизусть. Но все- таки подробно, убористым почерком написала ответы на листе. Насосыч, не взглянув на меня, рукой указал на стул. Взял листы, внимательно прочитал, добавил красной пастой несколько запятых, жирной линией зачеркнул и исправил орфографическую ошибку.
- Что ж вы, Наталья Борисовна, стихи сочиняючи всю грамотность растеряли? Не поднимая головы, добавил: - Давайте зачетку!
Я подала с замиранием сердца. Он нарисовал большую трынду, открыв скобочку, подписал «удовлетворительно». Пока он закрывал скобочку, я, морщась, боролась с мышцами своего лица, во избежание отражения снаружи клокочущего внутри «чувства глубокохо удовлетворения». О чем еще я думала? Зуб вырван, все закончено! В следующем семестре этого предмета уже не будет: ни бетона тебе, ни насоса, ни повода меня «морщить»! Бетон Насосыч долгим печальным взглядом посмотрел на куриную попу моего лица и все понял.
Года через два, после окончания института, довелось мне встретить Насоновича еще раз. Муж мой оканчивал институт заочно. На его преддипломную сессию прилетели вместе - я была в предродовом отпуске. В то время, замечу, предприятие оплачивало заочникам учебные отпуска и перелеты на сессию. Жили у моих родителей. Как-то зашли в институт вместе. Подходя к строительной кафедре, встретили Витиного преподавателя. Я его тоже знала - славный был дядька. Мы, студенты, его любили еще за то, что он поручал нам делать чертежики к учебным пособиям и методичкам и платил за это денежку. Поздоровались, поговорили. Витя с преподавателем зашли в кабинет.
В это время прозвенел звонок, двери аудитории распахнулись, и в одно мгновение длинный широкий коридор превратился в улей. Слегка прыгающий почерк полета одной пчелки показался мне знакомым. Сама не знаю, какая сила повернула меня лицом к висящему на стене стенду и заставила изучать его с усердием отличницы. Пчелка, пролетев мимо, запорхнула на кафедру. А я, расслабившись, посмеялась над собой: мало того, что очертания моей фигуры, особенно в некоторых местах, не способствовали идентификации личности, и коридор был битком забит студентами, так времени сколько уже прошло? Сколько новых отчеств вытеснили из памяти старые…
Но каково же было мое удивление, когда Витя, уже дома, спросил: - А ты почему с Насонычем не поздоровалась? На мой немой вопрос рассказал, что когда его преподаватель доложил Насосычу: «Виктор - муж нашей бывшей студентки», он ответил: «Я даже догадываюсь какой – той, что сейчас в коридоре сделала вид, что меня не заметила».
Говорят, что чем человек умнее, тем легче прощает глупости. Борис Насонович, я-то знаю - вы умный. Чем дальше пчёлкой улетает наша молодость, тем забавнее кажутся «трагедии» тех лет, а нектар воспоминаний извлекается даже из жала.
Там, в сосновом бору на учебной производственной базе танцуют под ветер верхушки сосен. Ребята ловят в сумерках на распахнутую белую простынь летучих мышей, чтобы пугать ими девчонок. У девчонок в большой общей комнате ночует пока только надежный друг «железный Феликс», арифмометр – первая механическая счетная машина, прадедушка (нет, не компьютера!) - калькулятора. А прадедушка компьютера - ЭВМ – занимает в ширину и в высоту пол-аудитории. Трудяга жужжит и выбивает в перфоленте кружочки, которые студентки берут украдкой из бака, чтобы наклеить их на ногти в форме цветочков под маникюрный лак.
Там несет свои воды величавый Амур, а его мифологический тёзка приготовил уже свои судьбоносные стрелы. Следит, чтобы поток людской не иссяк.
И все-все там еще впереди.