"Мы совершенно запрещали себе (в лаборатории был объявлен даже штраф) употреблять такие психологические выражения, как «собака догадалась», «захотела», «пожелала» и т. д."
Иван Петрович Павлов "Об уме вообще, о русском уме в частности. Записки физиолога"
В различных регионах СССР с середины 50-х до конца 60-х годов были проведены масштабные аграрные реформы, в рамках которых происходили изменения сельского хозяйства, землепользования и пастбищных практик. Главная идея заключалась во внедрении запрета на выгон скота на полях и пасовищах. Проще говоря, вся скотина теперь должна была пастись в лесу. Или как колко шутковали старики над задумкой партии улучшить их быт:“ Раньше скотинка звенела бубенцами на лугу, а топеря на току…”, “Того гляди, и молоко грибами пахнуть будеть…”, “Распаряй,парняшь, кадушки!”
Косари и сено заняли свои почетные места на луговых просторах, а коров с пастухом прогнали в лес. Стога сена оказались новыми жителями полей, и коровы с завистью глядели на заливные луга с краев леса, огороженных изгородью.
Для скотины в лесу сделали своего рода загон, так чтобы она не смогла покинуть выделенную ей территорию. Колхозные животные приспособились есть лесную траву, глодать осоку по канавам и сдергивать своими шершавыми языками листья с многочисленных кустарников. “В лесу теперь все выедено так, что и иголку сронишь- так найдешь”, - говаривал Михаил Дмитриевич - местный охотник и житель той деревушки, рядом с которой и произошла эта история…
Михаил Дмитриевич любил этот лес, а потому, когда ему на собрании предложили должность колхозного пастуха, принял ее, особо не размышляя. “В лесу не на поле, Анна Михална,- объяснял он причину своего согласия жене. - Тут понимать надо: голову тебе в лесу под елкой не напечеть, от дождя укроишься, чайку согреешь, опять же петлю - какую или капкан поставить - тоже дело, ну и чего, могёт, и заплатят в колхозе-то- эээ, голодными не останемься.”
Работа покатилась, что крестьянская телега - и в зной, и в дождь, скрипит да едет. В очередной денек Михаил Дмитриевич загнал колхозных коров в лесной загон, коий еще с месяц тому назад воздвигали мужики с трех деревень. Ладный получился загон, крепкий. Он вступил в лес, и в его глазах зажегся огонек безмятежной решимости, лицо отражало уверенность, которая приходит от долгих лет общения с природой. Ведь, охотник знал этот лес, как свои пять пальцев, и не только ориентировался среди деревьев, просек и троп, но и ощущал лесное дыхание, его ритм. Казалось, он, будто окунулся сам в себя - вновь вошел к себе в душу.
На верхних ветках ольхушек, что росли друг против друга, сидела стайка щеглов. Они заводили свои трели, что в мгновение сменялись на пересвистый свист и даже мелодичный писк. “Тькюю-тю-тю-тю-тю, тькюю-тю-тю-ть-ть-ть-ть”,- самопроизвольно, будто в помощь им, произнес Михаил Дмитриевич. Звук воспроизведенный человеком очень напоминал трель, и щеглы, ничуть не смутившись, продолжили свое величание природы. Не обращая на других птиц никакого внимания, чуть поодаль насвистывал соловей.
Словно войдя в лесные угодья за охотником, летний ветерок начал поигрывать с листвой берез, что росли у входа в лес, и от перешептывания листьев, воздух, будто окутало звуковое покрывало умиротворения и спокойствия. Михаил Дмитриевич закрыл глаза, глубоко вдохнув аромат бодрящего утра, и ему на мгновение почудилось, что он лежит в чуланке, в пологу и где-то рядом - через два дома, в аккурат на яблоне у Шуры Орловой поет соловей. Соловей и в самом деле пел, только тут же прервал свою женихову песнь, потому как по лесу трубою разлетелось густое коровье мычание.
Он открыл глаза, смахнул комаров со своей загоревшей шеи и начал приискивать сук, на который вчера он весил рюкзак.
Мычание еще раз нарушило идиллию леса, только на этот раз то были не коровы, а бык. “Мясисто басовит”,- подумалось охотнику. В колхозных стадах всегда держали быка. В этом же стаде бык был племенной, сильный, здоровенный - вожак.
Михаил Дмитриевич любил животных, понимал, и даже порою жалел их, но к этому быку он испытывал сдержанную неприязнь. Возможно, разлад возник из-за вредности и своенравности животного - ведь тот каждое утро, будто нарочно, уводил коров вправо от деревни - к реке, и пастуху всякий раз приходилось бежать по сырой траве, охаживать коровьи ляпчатые спины, чтобы вернуть их к лесу.
Усупый, норовистый был бык - все хотелось ему погулять на полях, где травы побольше, а, может, и зерновые пощипать, кто ж в его голову залезет? На правах вожака бык зачастую наровил прибоднуть Михаила Дмитриевича, возможно, тоже чувствуя в нем силу, но пару хлестких ударов кнутом по его мускулистой бочине быстро решали дело о главенстве.
Охотник присел на ветку толстенного дерева, поваленного временем, и, по давней привычке, наломав сухих веток, с ходу развел костер. Он сидел меж стволом и широкой веткой, будто под мышкой у старой посохшей ели. Приятно посипывал подкопченный солдатский котелок и в воздухе терпко пахло еловыми веточками, брошенными в еще теплую воду.
Михаил Дмитриевич сидел на ветке старой ели, а та его будто обнимала. Он читал книгу Ивана Павлова “Высшие нервные деятельности” том второй 1927 года издания, что дал ему местный ветеринар. “Ну, и мудрено пишет, а еще лауреат какой-то премии”,- произнес он, словно представляя перед собой собеседника, но вокруг кроме коров, лесных жителей и его со старой елью - никого не было, “можно же и попроще бы это объяснить, дело-то ведь не хитром плетено, а жизнью”.
Не успел он перевернуть и нескольких страниц, как вода в котелке забурлила, впитывая смак еловых иголок . Михаил Дмитриевич веткой снял котелок с костра и аккуратно, придерживая клочком травы, словно прихваткой, налил себе чаю в железную кружку. Сегодняшним завтраком его была краюха ржаного хлеба, с любовью завернутая женой в газету, яйцо и еловый, только что вскипевший чай. Не прерывая чтения, охотник позавтракал. Страничка за страничкой и наш герой забылся, отвлекаясь лишь время от времени, для того чтобы согнать насевших на него комаров.
Разговор с Иваном Петровичем Павловым прервал рев коров. Пастух услышал их совсем не из того угла загона, где они должны были находиться, а скорее из противоположного.
“Что за чертовщина!”- ругнулся Михаил Дмитриевич, и, сделав несколько уверенных шагов к выходу из леса, увидел черно-белые спины коров посреди колхозной пшеницы.
В советские времена, если пастух, проспал, или еще - как по недосмотру, отпустил коров на поле, и они потоптали пшеницу, было происшествием чрезвычайным. Тут же “благожелатели” докладывали председателю, или того хуже - он сам видел, что коровы вышли на озимые или на рожь с пшеницей, то пастуху не сдобровать: могут и оштрафовать, да и вообще все что угодно, вплоть до вредительства представить, как уж повернут…
Быстрее побежал наш пастух загонять свое стадо в лес. И при первом взгляде ему стало ясно, что вышли они на поле из загона недавно, не успели ничего толком ни поесть, ни потоптать. Быстро заработал кнут в его жилистых руках, бегом, как умели, помчались коровы в лес, мыча, ревя и ругаясь. Посреди стада незаметно затесался и предводитель буренок - бык. Возвернул, Михаил Дмитриевич в лес свое стадо.
Пошел вдоль изгороди разбираться, как так получилось, что стадо из лесу вышло, ведь все было огорожено на совесть. Увидал, что в одном месте изгороди плахи сломаны и спехнуты. “Вот так дела - такие плахи скинуть, словно спиченки, почти на два метра откинули. Небось, бык наш опять набедокурил…”
Пастух провел тот день в ожидании, что коровы, быть может, снова проявят свою нагловатую активность. Книга Павлова маняще ложилась в глаза и оказалась захватывающей. За чтением и приглядкой за стадом прошел тот день. Однако, коровы предпочли больше не приближаться к изгороди.
На следующий день Михаил Дмитриевич расположился таким образом, что ему открывался вид вдоль изгороди, разделяющей поле и лес. Он время от времени бросал взгляд на пасущихся коров, прислушивался к шуму леса, мычанию скотины, особливо же он наблюдал за быком.
И чуть позже воочию увидел, что бык, подойдя к изгороди, покрутил мордой, осмотрелся, чуть нагнувшись, подцепил рогами жерди и откинул их в сторону, словно спиченки. Затем взревел, будто протрубил своим коровам, приглашая: “Путь свободен! Пойдемте!”
Подбежал к изломанной изгороди пастух и всыпал паре подвернувшимся коровам несколько хороших ударов кнутом, те, поднявши рев, недовольно убрели в лес, бык же опять спрятался за коровьими спинами.
Подрасстроился наш охотник, "как так, волков бил, лосей, медведей, а с быком и не справиться”, и, смотря на раскуроченную изгородь, сказал: “Нет, так дело у нас с тобой, паря, не пойдет. Я тебя проучу.”
Решил Михаил Дмитриевич быка на место поставить. “Надо его научить, что б не наглел”,- говорил он сам с себе, вырубая еловый колышек, метра в два длиной. Хороший получился колышек: сырой, ладный, крепкий.
На третий день уже совсем не спускал глаз охотник с своевольного быка. Утром бык хозяином походил по лесу, скача на коров и прибадывая телок, а после обеда, покрутив могучей шеей, неспешно двинулся туда, где вчера своротил изгородь. Рядышком с тем местом росла пушистая ель, за ней и спрятался Михаил Дмитриевич, ожидая бунтаря.
Бык вальяжно приблизился к изгороди и, чуть поднагнувшись, запихнув голову в жерди, начал было подниматься, как тут же Михаил Дмитриевич выскочил из-за елки и как дал ему припасенным колышком промеж рогов, что тот так на передние копыта и сунулся.
Посидев в забытьи несколько секунд, бык поднялся на передние копыта, потряс башкой, и, издав недовольный протяжный всхрап, удалился в стадо.
Вся охота ломать изгороди с того случая у быка напрочь отпала.
******
Прошло два месяца. Опять кипит котелок, заваривается еловый чай у костра. Все так же обнимает старая ель нашего охотника. “Врожденные инстинкты, приобретенные...- ворчливо, будто с насмешкой, произносит вслух Михаил Дмитриевич, посматривая на книгу Ивана Петровича Павлова “Высшие нервные деятельности”. - Какое там! Вот сколь раз этот Павлов в звоночек собакам звонил? А у меня с одного разу бык все усвоил! Нет, Павлов ваш не авторитет. У себя в голове разобраться не можете, а к животным лезете! Вот ваши ассоциации стимулами… и приобретённые инстинкты. Вот оно изучение мозговой деятельности, - и Михаил Дмитриевич потрогал еловый колышек, что приварил промеж рогов быку. А то звоночки, лампочки. Все животинка понимает!”
Свое было понимание у Михаила Дмитриевича - житейское.