Тамара.
– Томочка, приветик!
Услышала Тамара в телефоне взволнованный голос племянницы.
– Здравствуй Поля, а что случилось? Чем ты так взволнована?
Спросила Тамара.
– Нет, Томочка, тебе показалось, у меня всё в порядке. Я к тебе с огромной просьбой. Ты не сможешь Светкин плащик привезти? Пожалуйста, пожалуйста.
– Прямо сейчас?
– Понимаешь, я её собираю в оздоровительный лагерь, вечером вся группа на поезд уже будет садиться, а я сейчас смотрю, плащика нет. И вспомнила, что у вас оставили. В тот раз было тепло, вот и забыли. Ты слетай домой за ним и захвати на работу, а я заеду к тебе по пути к тебе на работу.
– Да, я помню, Светочкин плащик вроде бы висит у нас. Хорошо, Полюшка, сейчас на часок отпрошусь и съезжу.
С этими словами Тамара отпросилась у начальства и поехала домой, в расчёте, что даже управится минут за тридцать, и по возвращению доделает отчёт, и не надо будет сидеть по окончанию рабочего времени.
Но вернуться ей на работу, было не суждено. Дома её ждал сюрприз.
Вошла в квартиру, она посмотрела в шкафу прихожей, но плащика не обнаружила, ещё и не подумав, куда она его могла убрать и убирала ли, а в квартире раздавались необычные звуки. Не осознавая, что это такое, зная, что в доме никого не должно быть, она с трепетом и с опаской пошла на звуки, и обнаружила, что звуки доносились из спальни и характерные тому, о чём можно подумать. И она открыла дверь.
И то, что ей преподнёс муж, её не то, что бы удивило, застав его, прыгающим на соседке Зиночке, о его изменах она догадывалась, но одно дело догадываться, в другое дело застать в своей спальне, и это её шокировало. Она вскрикнула, увидев такое неприятное, гадкое зрелище, всё внутреннее её ухнуло вниз, и она едва не задохнулась от накрывшей её волны омерзения и с трудом сдержала рвотный позыв. Она всё же быстро справилась со своим состоянием, но прекратилось ощущение полёта, которое она ощущала уже много лет и не зависимо от разных ситуаций, и даже оскорбления мужа не могли прекратить её полёт сердца, но скорее её души. А здесь явный удар.
Удар в сердце. Или всё же по её гордости, её чувству, её своему убеждению, что у неё с мужем всё хорошо? А он повернул голову к ней, вдруг застонал, сгрёб Зинкины плечи, сжав их, произнёс.
– Тамара, помоги.
Прохрипел он и остался с широко открытыми глазами и как бы они Тамаре увиделись остановившими.
Словно робот, она подошла к тумбочке, взяла его таблетки и выкорчевала из оболочки, сунула ему в рот. Куда там попало, её не заботило. Первая помощь оказана, хотя чувствовала его фальшь.
Эти таблетки всегда лежали у него на тумбочке, но никогда не видела, чтобы он их принимал. А может и принимал, вот только она не знала, он ведь всегда хотел казаться высокомерным и вечным, с ним ничего никогда ничего не случится, он здоров, как всегда.
Но тогда почему эти таблетки лежали здесь? Знать она не могла, а спросить, не спрашивала, чтобы лишний раз не попасть под его циничный взгляд.
И вот здесь бы ей надо толи засмеяться, толи заплакать, но на удивление самой, она отчего-то стала спокойной. А может, и нет, ей как-то не понятно свое состояние, в этот момент она испытывала какой-то букет чувств.
Какое-то не понимание и омерзение, и жгучая обида на Зинку, которая прикидывалась хорошей соседкой, и даже навязывалась в подруги.
В ней наступила какая-то отрешённость, и ещё почему-то ей стало невыносимо брезгливо от того, что дотронулась до него. И она стала вытирать руки салфеткой, упаковка которых лежала всегда на тумбочке, пальцы стала тереть, как бы стирая с них то омерзение, до которого она дотронулась. Внутри неё прошла дрожь, она передёрнула плечами, внедряя ощущение в себя, как она сбрасывает с себя всю эту гадость, мерзость, заодно и отношения с мужем. И почувствовала, как она действительно ощутила полёт сердца, слабый, но полёт.
– Помоги встать. Прохрипел он.
Но помогать уж ему она не собиралась. Да, да, и ещё раз да, она догадывалась, что муж ей изменяет, было видно по всему. И сестра сколько раз ей говорила, но, чтобы вот так цинично, не ожидала.
Какое-то спокойствие наступило внутри неё. Она удивилась сама себе, её это поразило, и всё это стало ей, как-то совершенно безразлично, второстепенно.
Главным и сильным чувством стало огромное облегчение. Ощущение, что некая невероятная тяжесть догадки его измен, давившая на неё много лет, вдруг так неожиданно свалилась с её плеч. Освободив её от непомерного груза. По всей вероятности, к этому шло давно.
И вот наступило.
В её сердце залетело что-то светлое, давно ожидавшее её, но этот союз или брак с мужем мешал этому. Ей стало легко, свободно в парении, и в то же время так смешно, смешно над собой. Отчего и почему она так долго, оказывается, ждала этого освобождения, и почему она раньше ничего не предпринимала, как её не уговаривали родственники и сын. Но этот вопрос потонул в её же хохоте.
Она смеялась и смехом выплёскивала из себя остатки кабалы. И смеясь, произнесла, прерывая слова хохотом.
– Барышев, ты идиот! Это надо же, так лопухнуться.
– Ты почему рано пришла домой? Прохрипел он.
– На тебя посмотреть. Хохотала она.
– Помоги встать.
– Я? Вот ещё, руки пачкать об тебя.
Видя, как отчаянно маленькая, словно девочка подросток, Зинка старается выбраться из-под него, но огромное да ещё грузное тело Романа, и вцепившие в её плечи его руки, не давали ей этого сделать. Может и действительно его сердечко прихватило от неожиданности, ведь был же уверен в себе, и что до самого вечера в доме никто не появится, а уж трудолюбивая и ответственная Тамара, тем более.
«Может и вправду с сердцем его был какой-то не порядок, всё же отчего-то лежали эти таблетки у него на тумбочки. А может потому, чтобы я его жалела? Ха, а теперь мне всё равно».
Подумала Тамара, но смеялась она заразительно и смехом, как бы сбрасывала с себя весь груз, смеясь она вновь ощутила себя в полёте. Этот полёт был в её жизни и пробивался к ней в сознание, но не могла его вспомнить. Но отзвуки полёта в небесах под звёздами и в солнечных лучах помнили и её подсознание, и сердце. И она ощущала его, вдохновляясь, чтобы жизнь её не была такой уж серой.
А вот сейчас в сознании на яву проявилось, показалось голубое небо и сквозь него звёзды. Во сне ли это было такое или в какой-то другой жизни. Она не знает, но полёты под звёздами ощущались.
– Я потом с этим разберусь. Прошептала она, выходя из спальни. Подумаю, и всё будет так, как нужно, а сейчас просто надо потерпеть немного, потерпеть и пережить эту гадость. И подумать, как сказать сыну. Он узнает об этом, и, как ему смотреть на всё это? Как это всё пережить? И, как Саша воспримет этот позор?
Ушла на кухню и сварила себе крепкий кофе, сделала глоток, все слыша плач соседки, которая звала её и просила помочь ей выбраться. Она же отставила чашку с кофе, взяла телефон и хотела позвонить в скорую помощь, но в это время услышала звук открываемой двери, выглянув в прихожую, увидела, как вошёл сын, у неё от ожидания неприятности, стыдом защипало щёки.
«Как он лёгок в воспоминании. Подумала она. Откуда он? И не скроешь»
– Мама? Ты не на работе? А, что случилось? Я заезжал к тебе на работу, у меня немного времени, был в городе по делам, и перед тем, как поехать к себе домой, хотелось увидеть тебя, а на работе мне сказали, ты отлучилась домой. Отчего ты бледная? Уже взволнованно спросил сын. Что случилось?
– Сын. Боже! Мальчик мой.
– Что случилось мама? Я уже давно взрослый мальчик, говори.
Ласково, но твёрдо потребовал сын.
– Ах,… там…, там…, в спальне…., я не смогу войти больше туда.
– Что там? Сын посторонился, обошёл мать и прошёл в спальню, и она услышала его грубое восклицание.
Какое-то время было тихо, затем возобновилось Зинкино поскуливание, иначе её плач и не назовёшь. Что-то он там делал, Тамара не знала, только слышала его тихий голос, слов не разобрать. И он громко крикнул.
– Мама звони в скорую, он жив, но помощь врача нужна.
Она стояла с телефоном в коридоре, мимо пробежала Зинка, с платьем в руках.
– Оденься, дура. – Остановила её Тамара. Зинка посмотрела на неё испуганно остекленевшими глазами. – Оденься, не позорь своих престарелых родителей.
«Фигурка Зинки, что надо, но не лучше моей. Это она ещё не рожала. Если посмотреть на её мать, то уже знаешь, что её ожидает в дальнейшем».
Подумала Тамара, а Зинка, затравленно озираясь, стала одеваться, а затем бесшумно удалилась. Тамара смотрела ей вслед, в удивлении осознала, что не почувствовала ни какого укола ревности, как будто всё произошло с кем-то другим, а она просто смотрела какое-то пошлое кино.
Тамара заглянула в спальню, там сын навёл уже порядок, убирая следы преступной сексуальной деятельности отца, одевал его и что-то шепотом выговаривал ему. А потом громко произнёс.
– Хватит скрывать твою подлость. Маму я забираю к себе, квартиру продам, и не пикай. И как хорошо, покупая её маме, оформил на себя, отец. Да какой ты отец? Козлом всю жизнь прожил. Я это давно знал, с детских лет, вот только, как мама не догадывалась о твоих похождениях, или не хотела знать, да ещё твердила мне, «папа хороший». Ну, да, хороший. Я с ползункового возраста чувствовал тебя, какой ты «хороший». Без квартиры не останешься, если останешься жив. Она у тебя есть, вернёшься к истокам, не думаешь ли ты, что мама за тобой ухаживать будет? Ты-то не хотел за нею ухаживать, когда с ней случилась беда. Сразу ретировался, а потом прибежал к нам, поджав хвост. Я бы назвал маму дурой, но она моя мама, и уважаю её выбор. Всё же она тебя, козла, любила, а может и до сих пор любит. Всё делала для тебя, чтобы тебе жилось распрекрасно.
Что там промычал муж, Тамара не слышала, в дверь позвонили, и она пошла, открывать, приехала скорая.
– Проходите. Спокойно ответила врачам.
У неё всегда так было, чем тяжелее у неё ситуация, тем спокойней она становилась. Защитная реакция, выработанная с детства, как учил её отец, защитить себя. Ведь стоит показать свои чувства, страх или радость и тебе сделают сто раз больнее. Научена она горьким школьным опытом, особенно завистью почти всех девочек к её внешности.
– Кто поедет? – Спросил кто-то из врачей.
– Езжайте, я на своей машине приеду. В какую клинику повезёте?
Спросил Саша.
– В кардиоцентр. Ответил врач
И как только закрылась дверь, сын обнял мать и сказал ей.
– Мама, будь спокойна, он тебя недостоин, я это с самого раннего детства знал. Вот для чего и почему ты терпела, мне непонятно, но теперь-то, я взрослый и давно самостоятельный, состоявшийся мужчина, и многого уже добился в жизни. Я тебя забираю, и хватит тебе терпеть его заносчивые выходки и измены. Для тебя эта каторга закончилась. Всё! Удостоверилась?
– Да-а-а, я, как-то и раньше догадывалась…. Но, как же, сыночек, мы ведь всё же, венчаны были. И вот… Она развела руками.
– И не говори мне, мама, этого слова, «венчаны». И что? Всю жизнь терпеть? Ты забыла? Он же развёлся с тобой, как ты первый раз в аварию попала. Даже не стал ждать, когда придёшь в сознание. А венчание в таком моменте отпадает, оно распалось, мама. Как ты не понимаешь? Как венчались, так и развенчаетесь, там, на небесах всё видят. И наконец-то, мама, ты сама убедилась. Всё мама, теперь будет по-другому, и как я же во время приехал, сердцем чувствовал, мне надо быть у вас дома.
И вот оно! А то бы он ещё тебя же и совестить стал, тебя бы винил в своих же изменах. И сменим место жительство тебе, поедешь со мной.
– Сашенька, к вам? А работа?
– Какая ещё работа? Тебе работа бухгалтера ещё нужна? Теперь-то зачем? Его тянуть уже не надо, пусть сам выживает. Пусть его многочисленные любовницы содержат, а ты поедешь со мной. Я так решил. Будешь рядом и мне спокойнее.
– Ну, нет, я не хочу с этих пор висеть на шее у тебя. Сыночек, я ведь ещё молодая, до пенсии мне очень даже далеко.
– Мама, мамулечка, моя шея выдержит, такую вот мою мамочку. Всё, всё, возражения не принимаются, мамочка.
Сын обнял мать, прижимая её к себе, поглаживал по спине, а Тамаре снова привиделся полёт. Как будто бы она поднималась в небо.
«Что это такое?»
Спросила она себя, ответа не было, и она ответила сыну.
– Я согласна уехать, в этой квартире я не смогу уже находится. Всё так гадко.
– Вот и прекрасно, а захочешь работать, найдём тебе и работу. Не хочешь стеснять нас, купим квартиру.
От слов сына веяло заботой, уверенностью и непреклонностью. Он всегда был чувствительным, заботливым сыном и всегда старался оградить её от неприятностей. И её настигло какое-то воодушевление и ярко мелькнуло что-то новое, ещё не опознанное, но знакомое. А что?
Она не знала ещё. Подсознание что-то хотело ей сказать, показать, но ещё не развернулось.
– Подумаем над этим. Пока я съезжу в больницу, послушаю вердикт врачей.
– Ты, наверное, голоден, Сашенька?
– Позже мама, я потерплю. Посмотрю, что и как там, и вернусь. И всё же, он хоть и паскудный, но отец.
– Не говори так о нём, сыночек, он же твой отец.
– Отец. Ха! Отец. И что я от него, как от отца слышал, да видел? Всё, что я получил в жизни только благодаря тебе, дедушки, благодаря дедушкиным деньгам, и ещё тёти Даши, её семьи, да самому себе, своему упорству, стать человеком. И ещё твоей любви мамочка и любви наших родственников. И достался же мне такой отец, но, что делать, по всей вероятности я сам его выбрал, моя душа, вот только интересно по каким заслугам его, или моим заслугам. Или, как говорит Поля, для того, чтобы научиться любить.
У вас разные пути стали после моего рождения, не понимаю, что ты так за него держалась, зачем ты его приняла назад. Этого я не понимал, наверное и правда ты его любила. Уму не постижимо!
– Но сыночек, понимаешь, любовь порой бывает слепа. Я его любила всю жизнь и не могу это объяснить.
– Вижу мама, вижу, ты и сейчас его любишь, но пойми мама, он ведь обычный вампир, и нет никакой любви у него, и ни к кому её у него нет, лишь одна похоть, да приспособленчество, чтобы жилось ему вольготно.
– Но сыночек….
– Мама! Строго перебил и не дал сказать ей сын. Мама! У меня на подкорке записано всё, все твои рассказы и твои слёзы.
– Какие рассказы? Сыночек?
– Те, которые мне ты рассказывала ещё в младенчестве.
– Но ты же совсем, совсем был маленьким, это не возможно, Сашенька, тебе и было-то тогда месяца три.
– Возможно, мама всё возможно, я не вот сразу вспомнил, они просачивались в моё сознание с каждым разом, как я узнавал о его подлости с раннего детства.
– Боже, сыночек мой, но…..
– И не вздумай его жалеть, знаю я тебя. – Строго произнёс Саша. – Ты сейчас вспомнишь трудное детство его. Ты не его мать, чтобы с ним так возиться. У тебя тоже всякое было в детстве, но ты же человек, а почему он живёт скотиной, и все ему, почему-то, должны были, а он только указывал, чтобы именно было всё по его капризам и желаниям.
– Это мы переживём, сыночек.
И после этих слов она посмотрела почему-то в окно, а там чистота и всё сверкает, как будто она только что вымыла окно и улица ясно стала видна, дома напротив сияли солнцем. Она даже улыбнулась этому моменту. И свободно вдохнула, произнесла.
– Езжай, сыночек, а я пока привыкну к этой мысли и к своему необычному состоянию. С моих плеч, как будто что-то спало. Мне стало свободней.
Сын улыбнулся, поцеловав её, сказа ей.
– Мудрое решение. Пора.
И уехал в больницу.
*****
А через какое-то время муж уже мог орать в телефон.
– Тома, не делай скоропалительных выводов, мы же семья, мы столько лет прожили вместе.
– Просто рядом прожили, не вместе. Ответила она.
– Не слушай сына, он всегда делает выгоды себе, великий махинатор.
– Какие выгоды? Ты, что наговариваешь на мальчика.
– Мальчик? Да он продаёт квартиру.
– Это его квартира, он её купил, чтобы я жила в комфорте.
– Вот именно, она наша.
– Нет, это его квартира, он её заработал сам. Он чуть ли не с детства работал. Ты же ему ни копейки не давал, примитивной игрушки даже не покупал. А он и учился, и работал. И сейчас честно работает.
– Да? А кто ему помог с деньгами, когда дело своё открывал?
– То, что твой одноклассник, друг твоего школьного детства помог ему получить кредит, тебе чести не делает, не твоими руками была помощь, и за помощью к нему обращались другие, а не ты. И друг он больше мужу моей сестры, чем тебе. Если вы учились в одном классе, это не значит, что вы были друзьями, тем более тебя он и не помнит. Так, что на квартиру и не рассчитывай, у тебя есть своя, тебе родители твои оставили.
– У чёрта на куличках? Там не возможно жить.
– Привыкай. И я желаю тебе счастья.
– Томка, не смей меня бросать.
– Да, что, ты?
– Я не подпишу развод.
– Ты забыл? Барышев? Мы давно разведены, ты развёлся сам после того, как я попала в аварию ещё много лет назад. Развёлся, пока я была в больнице, ты боялся, что тебе придётся ухаживать за мной. Но вот почему ты остался с нами? Вот вопрос.
– Почему? Он мочал долго, потом ответил. Так я люблю тебя.
– Ну да, конечно. А, что же ещё? И развёлся со мной из-за любви ко мне. Смеялась она. – Ты сам-то понял, что сказал? Роман? И веришь в это?
– Ладно, мы потом поговорим, ты успокоишься и поговорим.
– Я спокойна, как никогда, и больше груз на себе тащить не буду. Вселенная не позволяет.
– И, что там тебе с расстройства в голову лезет? Ты, кукла пустоголовая. Разве могут быть блондинки умными? Какая ещё вселенная? Ты веришь во всякую чушь, что тебе племянница нашептывает. Точно пустоголовая.
– Вот и оставайся умным в своём, а я в своём.
– Тамара! Ты пожалеешь.
– Я уже пожалела, что была больна тобою и потратила столько времени на тебя, думала ты человек и всё-таки хоть немного, но любишь меня. Лучшие мои годы ушли в услужении тебе. Но, какое моё выздоровление ты мне устроил, о, это даже лучше не придумать. Получилось очень даже здорово! Вот за это спасибо тебе. Вещи твои сын перевёз уже, адрес он сообщит тебе, если ты забыл гнездо своё и своих родителей.
Роман не разборчиво что-то произнёс, а Тамара продолжила. А-а-а, не помнишь его? Но ничего, сын напомнит.
– Дура! – Рявкнул он и заохал, и застонал. – Бросаешь меня больным.
При этих словах Тамара уже без сомнений осознала, что верно делает, меняя свою жизнь кардинально. На миг она сжала крепко губы, чтобы ненароком не вылетели непристойные слова, они уже крутились в её мозгу, норовя вылететь и обозвать Барышева непотребными словами, и послать его так далеко, чтобы он и не смог возвратиться, но успокоилась, медленно считая до десяти, тихо сказала ему.
– Я бы рассказала во всеуслышание, отчего ты схлопотал эту болезнь, да сыну такая репутация не принесёт ничего хорошего.
– А я расскажу, как он бросил меня, моментально слетит с должности.
Внутри у него всё клокотало и дрожало от злости, казалось, что все его внутренности скручиваются в большой узел. И ему было тяжело ещё от того, что он не видел глаза жены, уж он-то бы принизил её взглядом. И словами прижал, что она бы нерыпнулась. А теперь что? Как теперь жить?
Думал он, и удивлённо выслушивая её, её смелую и спокойную речь.
– Только попробуй. Мы-то выживем и с этой репутацией, а ты будешь гнить в своей квартирке твоих родителей и никакой помощи тогда не жди от него. И не корчь из себя обиженного, и думается мне, ты больше притворяешься, чем болеешь на самом деле, вон, как орёшь. Ты свободный во всех своих сексуальных похождениях. Флаг тебе в руки и смело шагай с ним по улице с надписью: «Женщины, ко мне! Есть ещё порох в пороховнице, но денег нет, довольствуетесь тем, что есть».
После этих слов, она хохотнула и почувствовала чистоту в себе, как будто вымыла себя изнутри, признав в себе то, что долгие годы не хотела этого замечать.
«Как она изменилась. Вновь подумал он. Но мне-то теперь, как жить? Нет, надо её вернуть любым способом. И работа моя пустяковая, той заработной платы не хватит мне, чтобы скромно прожить. Её и на питание не хватит, а свобода в развлечениях? И это ещё Томка не знает, что я прежнюю работу потерял давно, а эта только лишь для отвода глаз, только лишь на кусок хлеба. Всё потерял. И как я буду без привычных условий?»
– Тома. – Продолжил он. – Подумай…
Но она не хотела больше думать и слушать его, оборвала звонок.
А он ещё долго слушал короткие гудки, а затем и тишину. Телефон разрядился, высветилась надпись «Батарея разряжена». А он продолжал тупо смотреть на телефон.
И вот она одна, она закрыла глаза, и постаралась вспомнить счастливые дни, но их так было мало и эти моменты, пролетев и даже не отложились. Уцепиться было не за что. А она любила его, любила уют, любила заботиться о нём и всё делала, чтобы ему было комфортно и приятно, но зато ясно звучали слова мужа нравоучения и унижения её. Даже из светлых моментов он умел делать ей больно, и получалось, так, что во всём виновата была она. И в своих оплошностях, которых и не было, и в его, а уж его оплошности он всегда представлял так, как будто это были трагедии, и во всех была виновата она, или её родственники, но только не он.
А как он когда-то ухаживал за ней, когда встречались с ним, а она была ещё не совершеннолетней, пел ей песни, дарил цветы, хоть дешёвые ромашки, но они такие были милые. Но всё это было так давно и как только они зарегистрировали брак, всё изменилось. Он даже бросал её и не однажды. Тамара не заметила, как заплакала, по щекам катились слёзы. Она плакала, оплакивая свою жизнь, пролетевшая несуразно, и потерянную любовь.
– А была ли любовь? Спросила она себя. И что разревелась, Томка? Радоваться надо, всё же ты хоть вот так, но освободилась от этой тяжёлой ноши.
Мы не можем быть вместе, не можем. Оказалось, хорошего-то и не было, так напускной пшик, он не умеет любить, не умеет, а мне теперь не придётся выслушивать в свой адрес унижения. И Сашенька будет спокойным, он постоянно волновался за меня.
Вспомнилось ей, как совсем ещё малыш, ещё плохо разговаривал, лепетал, не выговаривая слова.
«Не пать ма»
Тамара тогда с трудом поняла слово «не пать», оказалось, это было не плачь, и вытирал ей крошечными пальчиками слёзы, лепетал, что Тамара с трудом понимала слова, которые означали,
«Не плачь мама, я тебя буду защищать всегда».
Тамара вздохнула, улыбнулась, продолжила.
Всё в прошлом, Томка, лучше начни собирать свои вещи, посмотри, что ты хочешь взять в новую жизнь, а что выбросить.
Уговаривала она себя, идя на кухню, чтобы сделать себе успокаивающий чай.
А, что тут думать? Продолжала она говорить себе.
Мебель Саша покупал, вот пусть он и решит, что с ней делать. Продать или забрать, но лучше оставить здесь. Не хочу ничего, что напоминало мне о мерзкой сцене явного предательства и вообще о Барышеве. Хм, надо же, я выздоровела от него?
И в сердце её засияла радость и виделась ей свобода. Она сидела на кухне за столом, и пила чай, он стал горьким.
– От мыслей, что ли моих?
И она перестала его пить, взгляд её скользнул по руке, сверкнуло золотое колечко, и ей пришла в голову мысль, и она прошептала.
А меня ведь ещё с Барышевым связывает это кольцо, которое он ей подарил ещё даже до свадьбы, и даже не перед побегом её из дома, а раньше, когда случилась близость, он надел его ей на палец со словами.
«Тома, никогда не снимай это колечко, даже если будешь купаться, никогда, это наше благословение моей матушки. А когда будешь что-то мыть стирать, надевай перчатки, но не снимай». И Тамара следовала его совету.
Вот дура!
Прошептала она и сняла с пальца кольцо, встала со стула, подошла к открытому окну, хотела выбросить, но не стала этого делать, а сразу подумала.
«Ещё кто-нибудь подберёт такое счастье-несчастье, судьба сломается».
И решительно выкинула в мусорный пакет и, взяв его, хоть там почти ничего не было, так какие-то бумажки, она завязала его и решительно направилась к входной двери. У мусорного контейнера, выбрасывая пакет, она прошептала.
– Катись, моё колечко, со всеми моими проблемами туда, откуда ты прибыло ко мне. Возврати всю мою боль и мои унижения тому, кто их мне создавал, а мне возврати свободу».
Выброс мусора не занял много времени, и она вскоре вернулась, вошла на кухню, вымыла руки и посмотрела в кухонное окно, в тёмном отражении увидела себя, она увидела себя с высоко поднятой головой, глаза её радостно светились, и она была как-то освещённой светом. И свет шёл из неё, из её сердца и распространялся по всему телу. И голова её прояснялась, мысли улетучились, она смотрела на себя в отражении, смотрела, как она наполнялась светом, и вскоре свет полностью её заполнил, ярко осветил всё вокруг и исчез. И в окне остались лишь светящие окна домов, что стояли по другую сторону улицы.
– И привидеться же.
Удивлённо произнесла Тамара и отошла от окна, вымыла чашку, из которой пила чай. Уходя с кухни в зал, она подумала.
Надо придумать, где приспособить себе отдых, не в спальне же спать.
***
Какое-то время Барышев продолжал пребывать в больнице, а к Тамаре через несколько дней вернулся сын уже с машиной-контейнером и грузчиками. Сначала он погрузил вещи отца, кое-какую мебель, которая, по словам Барышева, лично ему принадлежала, типа любимого кресла и кровати, до которой Тамара и дотронуться больше не может. И всё, что, быть может, пригодиться ему там и ещё, она сказала, убрать, чтобы не напоминало о нём.
Сын отвёз его вещи в древнюю квартиру, в которой когда-то жили, маленькую, двухкомнатную, и то её покупал отец Тамары. Не стал увозить его в пригород, где была его квартира, доставшая ему от его родителей.
– Да и в этой-то ремонт нужен. Осмотрев её, произнёс.
Придётся вложиться, чтобы освежить её привести хоть в жилой вид, но по-другому нельзя, всё-таки какой-никакой, а отец, и он дал мне жизнь. А всю свою жизнь он любил только себя, а семья ему нужна была для удобства, и не брал на себя никакую ответственность за семью. За себя-то не брал. И как мама этого не замечала? И это последнее, что я делаю для него. Пусть живёт, как знает, есть ещё его квартира, вот и пусть продаёт и живёт на эти деньги.
Продолжение следует....
Таисия-Лиция.
Фото их интернета.