***
В станице Тацинской на третий день, после случившегося, готовились к похоронам сына сотника Коршунова, Антипа. Но прежде, там же, должен был состояться суд над убийцей Ермолаем Барышевым.
В каждой станице имелась комната особого назначения, для проведения казачьего «суда чести». В ней перед лавками, расположенными у стены, стоял большой стол покрытый сукном, на стене висел портрет императора Николая Второго. На лавках за столом сидели: «высший судья», он же старшина, атаман Летвиненко, с двух сторон, по трое с каждой, расположились шесть казаков, избранных на роль судебных заседателей, методом жеребьёвки. Сбоку у одной стены восседал Совет стариков, количеством из пяти человек, сними же сидел отец Онуфрий, священнослужитель местного храма. С другой стороны должностные лица: писарь, в обязанности которого входило доведение до осужденного решения атамана. Есаул, отвечающий за исполнение вынесенного приговора. Довбыш / барабанщик/, который на экзекуции был приставом, зачитывал постановление старшины публично на Совете или на месте казни. Здесь же сидел сотник Коршунов. Перед столом, на дубовый чурбан, был посажен обвиняемый, Ермолай Барышев. Остальное пространство занимали станичные казаки. Не поместившиеся в избе хуторяне, толпились на крыльце и просто во дворе.
Станицы являлись довольно большими населёнными пунктами, обычно в них проживали казаки представляющие крупное боевое соединение. Сотня /эскадрон/ или две /дивизион/, иногда целый полк, до пяти сотен казаков.
- Ну, Димитрий Устинович, - обратился атаман к Коршунову, - расскажи, как всё происходило.
Сотник, озлобленно глядя на Ермолая, начал подробно излагать события, произошедшие в усадьбе Аджубея, преувеличивая вину подсудимого и упуская моменты неблагоприятные для покойного сына. Он умолчал о том, что готовилась специальная ловушка для Ермолая, о том, что Антип был вооружён шашкой и о том, что все они работники и хозяева первыми набросились на обвиняемого. Получалось всё так, будь – то бы Ермолай вломился в дом и силой хотел увести дочь Аджубея Дарью, чтобы надругаться над ней, а все остальные участники драки настигли его уже в воротах, и доблестно начали защищать похищенную. Наибольший героизм при этом проявлял Антип, и тогда Барышев преднамеренно нанёс ему сокрушительный удар, подло, сзади.
Свидетели: Аджубей и его работники, показания сотника, путаясь и привирая, подтвердили.
- Ну, а ты, что скажешь в своё оправдание, - обратился Летвиненко к Ермолаю.
- Чтобы я ни сказал, правда всё равно будет не на моей стороне. Да я хотел увести Дашу, но только с её согласия, о чём мы и договорились. Я засылал сватов и приезжал сам вместе с ними к её отцу, но он нас выставил за ворота и слушать не стал. Никого убивать я не хотел, вся эта дворня набросилась на меня неожиданно и, обороняясь, я, конечно, их лупил колом, Антип же, выскочил из дома с шашкой, сзади, я случайно увидел его, и у меня сработал инстинкт самообороны, чему меня учили с детства. Я не рассчитал силы удара, было не до этого. Но, я об этом сильно не жалею, только подлый человек может нападать сзади, когда у него итак превосходство в защитниках.
- Ну, что же, всё ясно в этом деле, - опустив в стол тяжёлый взгляд, вымолвил атаман, - у кого, какие будут предложения господа присяжные?
Первым встал казак сидевший последним, слева от Летвиненко:
- Господа казаки, тяжелый грех убийство человека, казака, единственного сына сотника. Да ещё в мирное время. Но я знаю отца Ермолая Барышева, Пантелея – славный казак. Не верю, что у такого героя сын будет убивать человека намеренно, да ещё сзади. И про сватовство я слышал, оскорбил ты Аджубей деда, и крёстного Ермолая, поэтому всё и случилось. Предлагаю наложить штраф на подсудимого.
- Не согласен я с таким предложением, - поднялся второй присяжный, - значит мы его сейчас отпустим, а он посля, будет лазить по нашим дворам и воровать наших дочерей. И отца его я тоже знаю, он в своё время украл невесту у Аджубея, сыночек в него уродился. Какая разница сзади убил али спереди. Богом запрещено красть дочерей, а тем паче убивать сыновей. Предлагаю положить его в могилу, рядом с гробом, сына сотника, и закопать живьём! /Все наказания, описанные здесь, действительно применялись/
- Нет, я не хочу, чтобы этот гад лежал рядом с моим сыном, - заявил сотник Коршунов.
Третий предложил забить виновного поленьями до смерти.
Четвёртый - посадить в мешок, навалить туда же камней и бросить в реку, труп выдать родителям.
На эти предложения так же поступили категорические возражения от Аджубея и Коршунова – слишком быстрая смерть, видимо они хотели вволю насладиться мучениями молодого казака.
Выступили все присяжные со своими предложениями и все эти предложения были со смертным исходом, в конце – концов, выбрали самый мучительный метод казни, который, наконец – то, удовлетворил желание Коршунова и Аджубея.
Высший судья, атаман Летвиненко, после того, как с решением судей согласился Совет стариков и отец Онуфрий, огласил приговор:
- Казачий «Суд Чести» станицы Тацинской, рассмотрев дело об убийстве казака Коршунова Антипа Димитриевича, приговорил его убийцу Барышева Ермолая Пантелеевича к повешенью на якоре за ребро, не снимая оного до наступления смерти.
/Большой речной якорь ставили на главной площади крупной станицы – это был позорный столб и лобное место. К якорю привязывали должников, под ним пороли, с его помощью казнили: вешали за ноги, за ребро или за шею /
- Довбышу, - продолжал атаман, - сиречь приставу Пряснопрядскому, огласить приговор всему народу на площади, у места казни. Есаулу Безбородько приступить к исполнению приговора.
Осужденного, сопровождаемого станичниками, повели к месту казни…
***
Торопились Пантелей Георгиевич и Пётр Степанович, добрые кони с рыси переходили в намёт, и к полудню показалась станица Каменская, столица округа в который входило пять станиц, в том числе Калитвенская и Тацинская. Сюда призывались казаки на царскую службу, отсюда отправлялись и на войну, когда она возникала.
Штаб располагался на главной площади в большом доме с высоким крыльцом, над крышей развивался бело – сине – красный стандарт, с двуглавым орлом посредине. Поэтому казаки сразу определили нужное им место и, поскакав к крыльцу, не переводя дыхания, ринулись в дом.
- Стой, кто такие? - Преградил им дорогу стоящий у двери, на крыльце дюжий казак, выставив штык в их сторону. Но увидев на груди Георгиевские кресты, штык опустил.
- Мы из станицы Калитвенской, нам нужно к господину полковнику, по срочному делу, - отрапортовал Пантелей Георгиевич.
- Василия Михайловича нет, он поехал в войска, к молодым казакам, призванным вчера на службу. Может быть, к вечеру вернётся.
- Всё, пропал мой сын, - безнадёжно опустив голову Барышев.
- А, что случилось – то? – участливо спросил постовой.
- Попал мой сын в беду, завтра его судить будут, « судом чести» и, скорее всего, приговорят к смерти, - осипшим, с горя, голосом выдавил Пантелей.
- Да, беда! – посочувствовал казак. - Ну, так вы тогда скачите в лагерь, он расположен в верстах десяти от станицы, в сторону Донца, там и найдёте полковника.
- Спасибо тебе, друг, - облегчённо вздохнул Пётр Степанович, - так, мы и сделаем.
Намётом, проскакав десять вёрст, казаки, наконец – то, достигли цели. Полковника Чернецова они увидели сразу, он стоял перед строем, на плацу, и произносил напутственное слово, вновь вступившим на боевой путь, молодым казакам. Закончив, полковник, заметивший верховых сразу же, как только они появились, направился в их сторону. Увидев военные мундиры и Георгиевские кресты казаков, полковник улыбнулся:
- Что казачки, тоже послужить захотели? – и вдруг узнал их. - А, Калитвенские герои, хорунжий Барышев. А где же твой сын? Мне доложили, что он не явился на сборы вчера в лагерь. Что случилось или он заболел, и отец решил за него нести очередной срок службы?
- Никак нет, господин полковник! Богом прошу, выслушайте меня!
- Хорошо. Говори!
- Беда случилась, Василий Михайлович! Свихнулся Ермолай, полюбил девицу, дочь казака Аджубея… - и Пантелей Георгиевич рассказал полковнику всё, что знал о случившемся.
- Да действительно беда, - посочувствовал полковник, - но при всём уважении к вам казаки, я ничего поделать не могу. За убийство сына сотника, вашему сыну грозит смерть. Отменить решение «суда чести», значит нарушить наш казачий правопорядок. Езжайте в станицу Тацинскую, падайте в ноги атаману, присяжным, просите Совет стариков, священника, о помиловании или выплате штрафа. Хотя знаю Аджубея и Коршунова, это всё будет бес пользы. Ка же так, такой хороший боевой казак, в бою ему равных не было бы, а размяк перед какой – то девчонкой, она – то и на казачку не похожа. Видел я её, красива, конечно, но губить себя ради девки, казаку не пристало. Даже если бы он никого не убил, а только похитил её, всё рано его отлучили бы от казачьего круга. Это братцы, как не крути, а виноваты вы. Кого воспитали? Казака или женолюбца?
Казаки, понурив голову, развернулись и подались к своим коням. Вот уже Пантелей Георгиевич засунул ногу в стремя и готов был сесть в седло, как услышал голос полковника:
- Хорунжий Барышев! Вернись!
Пантелей стремглав соскочил на землю, и бегом припустил к полковнику, в душе его затеплилась надежда.
- Вот, что Пантелей Георгиевич, мне кажется, есть одна лазейка, через которую можно освободить твоего сына, но тебе от этого легче всё равно не будет, ты его больше никогда не увидишь. Во время боевых действий, боевого казака «суд чести» судить не имеет права, а только Главный военный суд Российской империи.
- Так, а где же она, война – то эта, – первый раз в жизни Пантелей желал, чтобы во всей России немедленно вспыхнула война.
- Подожди, не перебивай, - жестом остепенил казака полковник, - вчера нарочный доставил депешу из Ростова, в Китае восстали повстанцы, члены общества «Белый лотос» начали притеснять русских. На Урале и в Сибири формируется два казачьих полка, для их усмирения. От нас с Дона на Урал через неделю отправляется эскадрон казаков, вот и пусть твой сынок повоюет в Китае.
- А почему же я никогда не увижу больше сына?
- По двум причинам. Ты уж прости за прямоту. Первая - китайцы тоже воевать умеют, и многие казаки назад в Россию не вернутся, не думаю, что твой сын будет прятаться за чужими спинами. Вторая – сюда в наш округ ему возвращаться нельзя, убийство срока давности не имеет, и он снова попадёт на «суд чести», Коршунов ему это не простит.
- Ну, что же делать, господин полковник, пусть будет так, у меня хоть какая – то надежда останется. Я буду знать, что, пока, мой сын живой.
- Ну, тогда слушайте мой приказ. Вы в эти дела не вмешиваетесь. Я, завтра с утра отправляю есаула Луганского и взвод казаков в станицу Тацинскую, чтобы исключить различные инциденты. Они забирают сына твоего, заворачивают в вашу станицу, два часа на прощание с родственниками и, вместе с собственным боевым конём, к вечеру, чтобы он был у меня здесь, в станице Каменской.
- Спасибо Василий Михайлович, век буду за вас бога молить!
- Подожди благодарить Пантелей Георгиевич, ещё не известно, чем дело кончиться, станица Тацинская большая, дивизион казаков, неизвестно, как они поведут себя, атаман у них тоже серьёзный казак.
- Всё, давайте, всего хорошего! – махнул рукой полковник.
- Ты Петро, пока ничего не говори своим и моим домашним, - попросил Пантелей, когда они стали подъезжать к родному хутору, - я жене сказал, что Ермолай уехал в лагерь на сборы. А завтра, если всё пройдёт благополучно, когда есаул Луганский завезёт его домой, скажу, что он добровольцем едет на войну.
***
… Процессия с осужденным Ермолаем приблизилась к центральной площади, к лобному месту. Большой ржавый якорь, выпятив заострённые, в виде массивных стрел, загогулины, отсвечивал бурыми пятнами в солнечных лучах, будто радуясь тому, что, вот, наконец – то о нём вспомнили. А он и рад послужить людям, исполняя этот трагический ритуал, почти совсем забытый, так как в станице он давно не проводился.
Вышел пристав, старый казак Пряснопрядский, развернув свиток, зачитал приговор, и, как только он произнёс слова: «…повесить за рёбра и не снимать до полного наступления смерти…» в собравшейся огромной толпе в голос заревели женщины, плач подхватили ребятишки. Из толпы послышались выкрики казаков:
- Что ж так строго!
- Зачем такая мучительная смерть!?
- Повесить его за шею или утопить сразу!
- Зачем губить парня, мы догадываемся; Антипка Коршунов сам виноват, тот ещё пакостник!
Перекрывая общий гвалт, атаман Летвиненко приказал:
- Есаул Безборотько, приступайте к исполнению приговора!
Отец Онуфрий, наскоро, прочитал молитву, перекрестив подсудимого, отошёл в сторону.
Двое дюжих казака связали ноги и руки Ермолаю и уже подняли его, за тем, чтобы загнать ему якорный крюк под рёбра, как вдруг стоящие сбоку у дороги казаки закричали хором:
- Стойте, стойте казачий разъезд скачет с полковничьим стандартом на пиках. Вся толпа повернулась в сторону дороги и взорам её представились восемь верховых, вооружённых винтовками, казаков, возглавляемых есаулом, которой держал пику в руке. Под остриём её развивался стандарт полковника Чернецова, начальника Каменского округа Войска Донского.
- Вешайте скорее этого гада! - подскочил к есаулу Безбородько, сотник Коршунов.
- Ну, нет, – возразил тот, почувствовав, что казачий разъезд примчался не просто так, - отставить казаки! - Распорядился он, и казаки опустили Ермолая на землю.
Взвод казаков быстро протиснулся сквозь толпу к лобному месту. Не слезая с коня, есаул Луганский обратился к атаману Летвиненко:
- Высокочтимый господин атаман, при всём глубочайшем уважении к вам и членам «суда чести», а так же к Совету стариков и святому Отцу, – полковник не зря отправил на это хитроумное дело есаула Луганского, тот был великий дипломат, но и добрый воин, - ни сколько не сомневаясь, что приговор был вынесен справедливый. Уважая это принятое решение, тем не менее, полковник – командующий нашего округа господин Чернецов Василий Михайлович, отменяет вынесенный приговор и передаёт это дело на рассмотрение Главного Военного суда Российской империи.
- Это, ещё с какой стати?! - взвился на дыбы сотник Коршунов. - Он хоть и полковник, но нет у него права нарушать законы казачьего круга.
- Господин есаул, - поддержал Коршунова атаман Летвиненко, - сотник совершенно прав, отменить решение «суда чести» полковник может только в военное время и применительно к воину участвующему в боях. А с кем же мы воюем, почему же тогда мы не знаем о том, что идёт война?
- Уважаемые господа казаки, - обратился тогда есаул Луганский к собравшимся, - никакого нарушения полковник Чернецов не допустил, вот приказ, - есаул вытащил из – за пазухи бумагу и зачитал.
В приказе значилось то, что урядник станицы Калитвенской, Каменского округа Войска Донского, Барышев Ермолай Пантелеевич, два дня назад призван на действительную службу, и ещё вчерашним числом должен был отбыть на войну в Китай. И что осужден военным судом Российской империи он будет после того, как вернётся с войны из Китая в Россию.
- В Китае поднялись повстанцы и убивают находящихся там наших, русских людей, - от себя добавил есаул. Казаков войной в Китае было не удивить, по приказу Верховного главнокомандующего Российской империи, они воевали почти во всех странах Европы и Азии.
- Поэтому Ермолая Барышева немедленно освободить! - распорядился есаул Луганский. Два дюжих казака, которые связывали подсудимого, начали его развязывать. Аджубей, Коршунов и их прислужники, с кольями в руках, с криками :
- Сдохни, тварь! – кинулись к Ермолаю, но верховые казаки, быстро передёрнув затворы, выстрелами вверх отпугнули их.
Толпа гудела, одни кричали:
- Правильно, пусть идёт, воюет!
- Нарушен наш закон, казнить его! – кричали другие.
И тогда есаул Луганский пошёл на хитрость:
- Ну, что же, господа казаки, раз вы так стоите за свои права, и ставите их выше государственных, я уполномочен вам передать решение полковника Чернецова, сейчас в Китай на войну отправляют провинившихся казаков, вроде вот Барышева Ермолая, а мне велено вам сказать, что если вы воспрепятствуете выдачи Ермолая нам, то с вашей станицы будет набран целый эскадрон казаков /сотня/. И через неделю его отправят в Китай, на войну.
Над площадью нависла минутная тишина и затем прорвалась выкриками:
- Не пойдём!
- Пусть Ермошка воюет!
- Не хотим за коршуновского сынка умирать, – кричали казаки.
- Не пустим!
- Не позволим, из – за Аджубеевой девки, сиротить наших детей, – кричали казачки.
- Быстро берём парня! – распорядился есаул Луганский. Казаки из взвода подхватили избитого и ослабевшего Ермолая, посадили на запасного коня, и казачий разъезд, подняв клубы пыли, быстро скрылся за околицей станицы.
***
Извёлся весь, Пантелей Георгиевич, в ожидании окончательной развязки в судьбе сына, почернел, ссутулился, глаза с потухшим взглядом глубоко ввалились. Данное полковнику слово он сдержал, в станицу Тацинскую не поехал, но с раннего утра подался за околицу и, приложив ладонь ко лбу, защищая глаза от солнца, с нетерпением всматривался вдаль, за горизонт, туда, куда уходила дорога, ведущая в соседнюю станицу, туда, где решалась дальнейшая судьба его старшего сына.
«Что же я скажу его матери Агафье Фёдоровне, деду Георгию, бабке Матрёне – родителям моим, обманул я их, сказал, что Ермолай в лагере на сборах. Вижу, что не поверили они мне, особенно дед, старый казак, он отлично понимает, что на сборы ночью, не попрощавшись с семьёй, не уезжают. Да и Агафья места себе не находит, чует – случилась беда»
- Что, сынок, ждёшь с моря погоды!? - от неожиданности Пантелей вздрогнул, не заметил, как сзади подошёл отец.
- Да вот жду, полковник обещал отпустить Ермолая из лагеря, попрощаться с семьёй. Сказал…
- Брось Пантелей врать отцу родному, - оборвал дед Георгий, - я ещё вчерась, утром, заглянул в конюшню, а там двух коней нет, догадался, куда махнул Ермолай. Что ж ты околачиваешься здесь? Сыну помогать надоть, а вы с Петькой слюни распустили, - распалялся дед, - вчерась, куда – то маханули, мне ничего не сказали, ездили – ездили, а проку ни хрена нет!
- Не ругайся отец, и так тошно, - понурив голову, оправдывался Пантелей, - к полковнику Чернецову ездили…- и он рассказал всё, что произошло в эти дни подробно.
- Да, Василий Михайлович человек слова, если он обещал, значит не всё потеряно.
Через некоторое время к ним присоединился кум Пётр Степанович:
- А я с утра к вам пошёл, а вас нет, слышу в сарае кто – то рыдает, заглянул, а там Агафья, пошла, видимо, корову доить, обняла её и ревёт в голос. И бабка с мокрыми очами по хате рыскает, один Афонька спит.
- Пойдёмте мужики в дом, что толку здесь на дороге торчать, сейчас стадо погонють, бабы коров будуть провожать, удивятся тому, что мы тут толкаемся, набрешут, посля, с три короба, - рассудил дед Георгий, - да и баб наших, одних в горе, бросать не следоват.
Дома, собрав всю семью, Пантелей, ничего не утаивая, выложил всё, что знал о случившемся, и о принятых, в связи с этим, мерах, не известно было только то, чем всё это кончиться. Время тянулось медленно, все измучились ожиданием вестей из станицы Тацинской. Какими они будут? Либо семья Барышевых получает сына, либо известие о его смерти.
Наконец – то, во второй половине дня, улица перед домом наполнилась топотом лошадиных копыт и нетерпеливым ржанием лошадей. Дед Георгий распахнул ворота, и каурый жеребец, с восседавшим на нём Ермолаем, первым впорхнул во двор, за ним дружно проследовали лошади конвоя, с вооружёнными казаками в сёдлах.
- Дитятко ты наш, - в голос заплакала бабка Матрёна.
- Цыц, старая! – приструнил её дед Георгий. - Ты что голосишь, не видишь он живой.
- Сыночек ты мой, кто ж тебя так? – взглянув на побитое лицо сына, запричитала Агафья.
- С коня упал, мама, - опустил глаза Ермолай.
- Какой же ты казак, если в седле удержаться не можешь, - упрекнул брата Афанасий. Ему было уже девять лет и он, так же как и старший брат, был обучен всему тому, что должен уметь казачек в эти годы, - завтра я тебя научу, как это надо делать, - все невольно засмеялись.
- Правильно, - сказал дед, - не умеешь ездить верхом, иди в пехоту.
Сели за стол, приготовленный заранее во дворе, казаки выпили по стакану горилки и стали закусывать, Пантелей Георгиевич, всё ещё не совсем веря в то, что сын жив, сидел рядом с ним и старался предупредить все его желания. Закусив, есаул Луганский рассказал о том, как ему удалось освободить Ермолая от неминуемой смерти. Благодарности родственников не было придела. Выпили ещё по одной, за здоровье есаула, после чего он, поднявшись из – за стола, объявил:
- Вот и всё Ермолай Пантелеевич, час тебе на сборы и прощание с родственниками, а мы пока подкормим и напоим лошадей, думаю, хозяин не обеднеет, выделив нам мешок овса.
Прощание перед отправкой на службу или войну, обычное дело в доме казака, но это расставание особой тяжестью ложилось на сердца родственников и самого Ермолая. Тяготило случившееся несчастье перед этим днём, все понимали, что жизнь сына - внука висела на волоске, и, чудом произошедшее, спасение требовало особой оплаты, возможно, лишь чуть меньшей стоимости, чем сама жизнь. Эта дальняя, через всю Россию, поездка в совершенно незнакомый, и потому загадочный Китай, с дикими, как им казалось, племенами, где жизнь ничего не стоила. И даже удача в этом проклятом Китае, в дальнейшем, не давала никаких шансов на их встречу на этой, любимой донской, земле.
- Прощай мой ясный сокол! – приникла мать к груди сына.
- Не надо мама, - тихо прошептал Ермолай, - бог даст, свидимся ещё.
- Ну ладно, казак, терпи – атаманом будешь, - приобнял внука дед Георгий, - много стран перед нами легло, покорится и Китай этот!
Бабушка Матрёна тихонько вытирала краешком платка нескончаемый поток слёз.
Крепко обнялись с отцом, с крёстным, подняв высоко на вытянутых руках Афанасия, Ермолай серьёзно сказал:
- А ты, братка, теперь единственным помощником в семье остаёшься, береги их всех, и меня не забывай.
Вскочив, теперь уже, на своего серого в яблоках Соколика, выехав за ворота, Ермолай обернулся. Все, не сдерживая слёз, прощально махали руками. Фигура отца, изменившаяся с горя до неузнаваемости, поразила его; всегда подтянутый, моложавый, он, вдруг, ссутулился, стал меньше ростом, а опущенные плечи напоминали крылья подбитой птицы, пробившаяся седина опоясала его склонённую голову. Таким отец и запомнился сыну навсегда.
- Ты с коня – то больше не падай! – крикнул в след Афанасий.
- Нет, теперь уж не упаду! Прощайте!
И сопровождаемый эскортом казаков, он скрылся в переулке.