Начало: http://proza.ru/2023/08/30/1403
Господь да поможет eму на одре болезни eго: все ложе eго обратил еси в болезни eго.
(Псалтырь 40:4)
На следующий день выдвинулись в путь, лишь только рассвело. Дэвис полагал пересечь реку Медведицу и к вечеру выйти к месту под названием Карачан, через который пролегал торный шлях с юга на север. День был ясный и морозный, но ветра не было. Места, где снег был мелкий, укатанный ветрами и идти по нему было легко, чередовались с глубокими намётами, в которых лошади увязали по колено.
Несмотря на то, что провалялись в пещере почти весь вчерашний день, усталость у Дэвиса так и не прошла. Ему снова и снова хотелось спать, а каждое движение давалось с трудом, словно двигался он сквозь воду. Кожа на обмороженных местах потрескалась и сочилась сукровицей. Пришлось замотать ноги чистыми портянками и одолжить у Кауле его растоптанные войлочные катанки, а лицо прикрыть тряпьём по самые глаза. В горле першило, будто туда набился колючий песок.
День казался бесконечным, как и зимняя равнина. Уже стемнело, но дороги всё ещё не было видно, и путники почти смирились с тем, что придётся опять заночевать в голой степи. Но тут, наконец, вдалеке показались желанные огоньки костров. Это шёл обоз на Карачан.
До постоялого двора добрались уже за полночь. Собственно, постоялый двор являл из себя просторную избу с деревянным настилом на полу, на котором вповалку спали несколько десятков людей. Воздух в избе был тяжёлым от дыма, копоти, людского дыхания, волглой одежды и испарений немытых тел. Докучали насекомые. Люди храпели, бранились, кашляли и стонали во сне. Но после ночёвок под открытым холодным небом, ночлег в доме, для измотанных долгой дорогой путников показался райским блаженством. Здесь хотя бы можно было вскипятить воду и поесть горячего хлеба.
Дэвис всю ночь промаялся, то просыпаясь, то снова погружаясь в какие-то цветные обрывки снов, которые мельтешили у него перед глазами. Всё время неслась перед глазами сухая степная земля с пожухлой, выгоревшей травой. Наутро он поднялся совсем разбитый. Болело всё тело, голова была дурная, а царапанье в горле переросло в сухой мучительный кашель.
- Ты в порядке? – обеспокоенно спросил его Кауле.
- Да, в полном.
Аксинья положила руку ему на лоб. – Ты весь горишь.
- Это от мороза.
- Тьфу! Не хватало ещё чтоб и ты! – буркнул Кауле.
- Со мной всё хорошо. – Дэвис хотел повысить голос, чтобы дать друзьям понять, что их забота сейчас неуместна, но осёкся хрипом. Только махнул рукой, - Надо кормить лошадей и ехать. Теперь по шляху и без меня доберётесь, - невесело добавил он.
Дальше они уже пошли с обозом. Караван из саней, запряжённых парами или по одной лошадьми, гружёных рыбой, кожами, коврами, железом, горшками и всем, что можно было продать, не спеша двигался на север. Отдельно гнали скот. Обоз сопровождали верховые, в основном татары, вооружённые луками и саблями на случай разбойного нападения. Степи сперва перемежались перелесками, потом и вовсе сошли на нет, уступив место густым сосновым лесам.
Ночами останавливались на постоялых дворах. Днём снова запрягали лошадей и шли. Дэвис ехал верхом, склонившись до самой холки своей лошади, не глядя на дорогу, почти в каком-то полусне. Он потерял счёт времени и ему казалось, что он плывёт в ладье Харона по мёртвой реке Стикс. Кауле временами окликал его – он старался отзываться. В какой-то момент он очнулся, лёжа на чьих-то санях, лицом на промёрзшей рыбе. Дэвис огляделся – рядом сидел Илья, укутанный в шубу.
- Лежи лучше, дядя Давид, а то ты с лошади падаешь. – сказал он ему. И Дэвис снова погрузился в цветастое мельтешение снов.
- К вечеру мокшанскую деревню проезжать будем, - сказал Кауле возчик, который благодушно разрешил посадить на свои сани с рыбой Илью и Дэвиса. – Люди они недобрые, говорят, колдуны. Всякой нечисти кланяются и жертвы приносят. Но знахари у них есть. Ежели сговоритесь, может и помогут.
Мокшанская деревня оказалась немного в стороне от шляха, в самой глубине леса. Обнесённая бревенчатым тыном, с медвежьим черепом над воротами, она и впрямь казалась недружелюбной. Им открыли ворота несколько вооружённых людей угрюмого вида и стали задавать какие-то вопросы. Тут оказалось, что мокшанского языка никто из путников не знает. Мокшане о чём-то оживлённо переговаривались и, судя по интонации, замышляли недоброе. Кауле уже жалел, что послушал возчика и подумал, что пока не поздно, надо бы отсюда сделать ноги.
- Э, люди добрые, мы, пожалуй, пойдём! Заплутали малость… - попятился он назад, к воротам.
Но мокшане сделали знак – обождать. Вскоре привели молодую женщину. Она смело подошла к путникам и спросила по-русски:
- Вы кто? Русичи?
- Нет.
- Татары?
- Нет. – Кауле подумал, как лучше ответить, - Мы – чужеземцы. Едем из Сарая по торговым делам. Нам нужен знахарь. Говорят, у вас есть. Мой друг и мой…сын, захворали в дороге.
Женщина перевела это мокшанам. Они снова стали оживлённо переговариваться, потом пригласили путников следовать за ними. Мокшанская деревня была небольшая всего где-то около десяти дворов. Их проводили в избушку, стоящую на самом краю деревни. Там уже не было частокола и начинался лес.
Их встретила пожилая женщина, очень опрятная и чисто одетая, с ожерельем из бисера и мелких медных монет на груди. В избе тоже было чисто и даже нарядно. Вышитые полотенца, скатерть на столе, начищенная до блеска медная посуда и плетёные половички. Видно было, что хозяйка даром времени не тратит, да и живёт не бедно. Знахарка велела переводчице согреть воды, а сама пошла затопить баню.
- Сюмерьге знает своё дело, - сказала женщина, - к ней часто приходят чужие, не только из деревни. Вы не удивляйтесь, что у нас охрана и частокол. Просто каждый, кто проходит с войском по шляху норовит сюда заглянуть и поживиться. Мы устали уже отбиваться – то татары, то русичи набегают. Пожить спокойно не дают. Татары – тем только добро нужно. Корм для коней, деньги, скот. Заберут и уйдут. А русичи могут и убить за то, что мы не веруем в ихнего бога.
- Ты русский язык откуда знаешь? - спросил Кауле мокшанку.
- Замужем была за русичем, - нехотя ответила та. – Потом ушла от него.
- Бил?
- А то как же. Каждый день. Один раз избил так, что еле жива осталась. Ушла от него в лес, три дня скиталась, пока вернулась сюда, в свою деревню. Сюмерьге выходила меня. Вот теперь живу при ней.
- А что мокшанские мужики жён не бьют? – не унимался Кауле.
- Им Юрхтава не дозволяет, - отвечала переводчица.
- Юрхтава – богиня?
- Да. – мокшанка поставила на стол мясную похлёбку и положила хлеб. – Ешьте, садитесь, пока баня топится.
Дэвиса знахарка в баню не пустила, размотала портянки на его ногах – кожа отходила кусками на отмороженных ступнях, из-под неё сочилась сукровица. Запах пошёл невыносимый. Сюмерьге промыла отваром язвы и смазала мазью. Тоже самое она проделала и с лицом Дэвиса. Потом дала выпить какого-то тёмного горьковатого зелья и велела раздеться догола. Намочила в травяном отваре простыню, обернула его и отправила на печь отлёживаться.
От зелья голова у Дэвиса стала лёгкой, шум в ушах поутих и вскоре он перестал чувствовать своё тело, завёрнутый в простыню, словно в саван. Знахарка подожгла пучок трав и стала водить им по избе, разгоняя ароматный дым.
- Что ты ищешь? Или что ты несёшь с собой? Зачем и куда ты идёшь? – спрашивала его Сюмерьге, и Дэвис с удивлением обнаружил, что понимает её слова.
- Я искал знания, когда начал свой путь. Мне был интересен мир, и я хотел, как можно больше узнать о нём. Я хотел строить нечто красивое и вечное, полезное людям. Но теперь я вижу, что знания мои не нужны и весь мой талант облечённые властью люди используют в своих корыстных целях. Я искал любви, но приносил своим возлюбленным лишь страдания и смерть. Я искал Бога и у меня была его частица, но я всё потерял и теперь я ничего не ищу и ничего не несу, я - пуст, как мех, из которого выпили всё вино. И я никуда не иду, я возвращаюсь туда, откуда был взят.
- Тогда мне сложно будет тебя вернуть с этого пути. Всё, что я смогу – только задержать.
Сюмерьге тихонько запела низким, грудным голосом. Она пела про одинокого путника, который идёт бесконечно долгой дорогой, не зная, что его ждёт в конце пути, встречает таких же одиноких, как и он сам, потом прощается с ними и снова бредёт в тумане. Не зная, куда и зачем. И Дэвис понял, что это песня про него.
- Скажи мне, мудрая Сюмерьге, - спросил он, когда знахарка кончила петь, - а зачем вы живёте? Вы не строите городов, не пишете книг, не сеете хлеб и не отбираете у других землю.
- Мы просто живём. Живём в лесу и лес даёт нам всё, что нам нужно. Зачем нам ещё что-то? Если нас сильно начнут притеснять мы уйдём ещё дальше в лес.
- Вы исчезнете и ничего не оставите после себя.
- Мы оставим лес. Ничего не разрушим и никого не убьём. Всё, что было до нас, будет и после нас.
Дымная пелена плыла по избе принимая причудливые очертания, огонёк тлел в руке знахарки, пока не погас.
- Странно, - сказал Дэвис на следующее утро Кауле, - я всю ночь с ней проговорил и понимал их язык, а теперь опять не понимаю.
Кауле подозрительно взглянул на него, - Ты всю ночь что-то бормотал на печке. Сам с собой.
Через пару дней путники вновь собрались в дорогу.
- Сюмерьге говорит, что мальчик здоров и может ехать дальше, а вот боярину нужно остаться до полной луны. Потому что болезнь не ушла, а только спряталась. – сказала им мокшанка-переводчица.
Предостережениям знахарки Дэвис не внял. Жар, вроде спал и кашель стал реже, ноги почти зажили. Осталась только противная слабость и одышка, но это, как ему казалось, должно было вскоре пройти. Да и путь уже был недолог.
Кауле пытался оставить в оплату несколько серебряных монет, но Сюмерьге решительным жестом показала, что не возьмёт.
- Боги разгневаются, - пояснила мокшанка, - Боги не всегда разрешают брать плату. Ей лучше знать.
Но Аксинья оставила в подарок знахарке своё ожерелье из монет, и та с благодарностью его приняла.
Двух лошадей они сменяли в деревне на сани и снова тронулись в путь. А вечером уже показались бревенчатые стены Рязани.
Продолжение: http://proza.ru/2023/10/16/1628