Кабаре «Вольтер». Цюрих. Швейцария. 1917.
Днем в кафе было малолюдно. И я сразу увидел русского. Он тоже меня заметил и приветливо помахал рукой, приглашая к своему столику. Его рыжие усы и бородка не скрывали улыбки, раскосые монголоидные глаза под лысеющим лбом превратились в узкие щелочки.
- Хорошие новости с родины? – спросил я, отодвигая стул и присаживаясь напротив.
- Вы угадали, барон, новости замечательные.
- Хм… Россия оказалась колоссом на глиняных ногах, как впрочем и остальные империи… Европа пылает. Количество павших на фронтах перевалило за несколько миллионов… Но я понимаю, что вас радует. Именно катастрофа…
Русский пристально смотрел на меня:
- Вы ведь побывали на фронте, барон? Были серьезно ранены?
- Да, служил в артиллерии. Мое ранение, к счастью, обошлось без последствий.
- И как там, на фронте? – мой собеседник чуть ли не грудью навалился на столик, всматриваясь в мое лицо.
- Мне не пришлось участвовать в серьезных сражениях. Но и то, что я видел, напоминает мясорубку. Человеческую мясорубку.
- Но ведь это ваш знакомый, Маринетти, сказал: «Война – единственная гигиена мира». Разве он не прав?
- Для меня война, скорее, средство духовного очищения, - я знаком подозвал официанта и заказал кофе и бокал белого вина. Русский пил чай. На столике возле тарелки с недоеденным круассаном лежала смятая груда газет на французском и немецком.
- Для нас, батенька, сложившаяся ситуация в пылающей в войне Европе, как вы выразились, и соответственно в России, как нельзя более выгодна. Кризис! Кризис везде и во всем! И мы его используем, - продолжил русский. Он довольно резко жестикулировал, когда говорил. Его правая рука резала воздух, словно отбивая ритм для марширующих отрядов.
- Имеете в виду политический переворот или революцию, о которой не раз говорили? – я выпил глоток кофе. Он был горьким. Вероятно, робуста. Обычно я предпочитал арабику. Очевидно, проблемы с поставками. Все смешалось в мире, связи нарушились, ожидались изменения и не только с закупкой кофе.
- Революция, революция и еще раз революция! – Будто с трибуны проскандировал русский. Он картавил, и было немного забавно, как этот дефект вписывался во французскую речь. – Я понимаю, барон, ваше отношение к изменениям в обществе, к прогрессу. Вы аристократ с древними корнями и стоите на кардинально противоположных нам позициях.
Я помолчал, давая собеседнику немного успокоиться. Похоже, он был готов в пылу своей речи хватить тарелкой об пол. Мне показалось, что я слышу звон разбитого стекла. Или грохот. Грохот рухнувшей под ударами большевиков империи.
- Вы правы. Революция для меня – не прогресс, а регресс. А вы, стремящийся вместе со своими сторонниками изменить традиционный миропорядок , одна из подрывных сил, стихия, которая может превратить в руины не только сложившийся веками уклад, но и человеческую цивилизацию, - я допил кофе, осторожно поставил чашку на блюдце и медленно поднес к губам белоснежную полотняную салфетку.
- Вы консерватор, барон, несмотря на молодость. Защитник традиционного миропорядка… Мы же специально раздуваем мировой пожар. И поверьте, он скоро охватит всю Европу. А потом и весь мир… Народ порабощен и ограблен буржуазией. Свергнуть господство буржуазии сможет пролетариат и беднейшее крестьянство. Победа и прочная победа обеспечена пролетариату в России, если он возьмет власть. Справедливость восторжествует, - голос русского окреп, и на нас уже оборачивались другие посетители.
- То есть, вы полагаете, что буржуазия преступна, потому что поработила и ограбила народ, захватив власть в стране?
- Именно так, барон.
- Но если буржуазия – грабитель и насильник, узурпировавший власть, то чем будет отличаться от нее народ, когда отнимет власть у буржуазии?
Русский не ответил. Прищурил хитрые темные глаза и усмехнулся, размешал давно растаявший сахар в остывшем чае и, не вынимая ложки из чашки, сделал несколько глотков.
- Не уверен, - продолжил я после некоторого молчания, - что ваши планы будут реализованы. Если вам удастся совершить политический переворот, на вас ополчится вся Европа. К тому же, обожаемый вами Карл Маркс писал о возможности подобного переворота в наиболее развитой индустриальной стране. Такой, как Англия, Германия либо Франция… А Россия - слабое звено, осталое и, в основном, аграрное государство. Ей нужно, по крайней мере, лет тридцать-сорок, чтобы догнать развитые европейские страны.
Русский хмыкнул.
- Маркс, барон, допускал возможность прихода к власти пролетариата и в слабом звене, как вы изволили выразиться. А после и Европа не останется в стороне: из нашей искры разгорится пламя, которое изменит судьбу человечества. Власть во всем мире перейдет в руки пролетариата и крестьянства… И это не утопия, барон. Это реальность.
- Хорошо. Представим, что вам удастся взять власть в рухнувшей империи в свои руки, - продолжил я. - Ломая традиционный путь человеческой цивилизации, сколько сможете вы удержать эту власть? В государстве нового типа, подобного которому не существовало в истории человечества?.. Вы верно заметили, что я молод. Пожалуй, я смогу увидеть закат ваших идей на практике, если они реализуются, конечно…
Русский внимательно посмотрел на меня, прищурил глаза, улыбнулся и сменил тему:
- А знаете, барон, мне нравятся ваши работы. Картины. Я одобряю авангардизм в живописи. «Внутренние пейзажи» с указанием часа дня… Это интересно… Странно, что вы обратились к такому направлению в искусстве… Все-таки авангардизм – это признак движения к новому миру, новому обществу и новому человеку.
- Наша группа называет это течение в искусстве дадаизмом. Война показала абсурдность современной цивилизации. А в дадаизме главное - идеи бессвязности, разрушения, непреодолимых противоречий, назревших в обществе… Это вывернутые наизнанку этические, эстетические и логические категории в парадоксальных формах. Саморазрушение искусства в высшем состоянии свободы. Отказ от дисциплины и морали…
- Понимаю… Но от морали и особенно дисциплины в обществе отказаться невозможно.
- Вы имеете в виду то новое устройство общества, которое пропагандируете на местных митингах рабочих? Социализм? А вам не кажется, что общество, возведенное без фундамента культуры и традиции, обречено? Как вы там говорили? Государством смогут руководить кухарка и дворник? Вы сами дворянин и интеллигент, философ, политик. Человек, впитавший культуру поколений, образованный, считающий мыслительный процесс неотъемлемой частью своей интеллектуальной жизни. И вы верите, что кухарка, без корней, без веками отшлифованной духовности, сможет способствовать устроению жизнеспособного государства? Вы верите, что партия и ее верхушка, захватившая власть в стране от имени пролетариата, не превратится в машину подавления общества в своих интересах?
Он кивнул:
- Уверен. Мы создадим новую духовность – социалистическую, а потом и коммунистическую.
- Но ведь это утопия. Не приведут ли подобные изменения в обществе к ослаблению духовного и разумного начала? Не усилится ли интерес к материальной стороне жизни, к телесным потребностям, что свойственно низшим слоям общества? Ведь для формирования менталитета и культуры нужна интеллектуальная элита, для которой духовное выше материального. Именно она способна оградить общество от надвигающегося хаоса.
- Я знаком с вашими идеями, барон. Римско-нордическая духовность. Сословно-кастовая монархия. Антибуржуазность. Неприятие демократии. Защита традиционного миропорядка... Поверьте, новое время диктует новые формы государства и власти. То, перед чем вы преклоняетесь, изжило себя. Рим пал. Империи рушатся на наших глазах. Будущее за пролетариатом. Эта организованная нами мощная сила создаст нечто небывалое в истории человечества. Мы всё разрушим и создадим заново.
- Пугающие перспективы. Боюсь, что ваши идеи, воплотившись в жизнь, запустят разрушительные, губительные для цивилизации процессы. И в итоге всё это приведет современный мир к кризису. А что еще страшнее – к закату цивилизации…
- Довольно пессимистичный прогноз. Уверен, вы ошибаетесь… Знаете, я вчера играл здесь, в кабаре «Вольтер», в шахматы с вашим коллегой, господином Тцарой… Он превосходный тактик. А я стратег. Поэтому я выиграл. Представляете, разгромил вашего друга в пух и прах! - русский, вспоминая свой успех, довольно потирал ладони и улыбался.
Я смотрел на него в упор: в нем, даже улыбающемся, было что-то пугающее. Какая-то мрачная тень будущего, казалось, коснулась его головы, словно нимб. Дрогнувшей рукой я поднес к губам бокал с вином и, отпив, проговорил:
- Заканчивая наш разговор, хотел бы напомнить вам, что законы построения государства были даны человечеству древними мудрецами, обладавшими духовным знанием. Вы же согласны с тем, что существует высший божественный порядок?.. Вы вообще верите в Бога?
- Я материалист, батенька… Простите, барон… Я давно отказался от веры… Личная трагедия, знаете ли… Мой старший брат был казнен за революционную деятельность против царя… В нашем новом государстве лживую религию, стоящую на страже интересов богатеев, заменит атеизм.
- Сочувствую. Вы, очевидно, очень любили брата?
- Скорее, всегда стремился его превзойти. Откровенно говоря, хотел, чтобы ко мне окружающие относились так же, как и к нему. Ну и месть, конечно…
- Но это ваша личная трагедия. А вы замышляете отнять Бога у целого народа в случает победы своей революции. Что же будет для этого народа стержнем, опорой, высшим судьей?
Русский не ответил. Он повернул голову в сторону вошедшего в зал Тристана Тцары. Тот нес сложенную шахматную доску. Русский скомкано извинился передо мной и, отбросив с колен на столик смятую в пятнах салфетку, энергичным шагом устремился к победе.
Палаццо Венеция. Рим. Италия. !941.
При входе в огромный кабинет с большими окнами с переплетами, похожими на гвельфский крест, и балконом, выходящим на площадь, с настенной росписью, имитирующей архитектурные элементы, и черно-белым мраморным полом с мозаикой «Похищение Европы» я натолкнулся на преграду, ощущаемую как физическая - на взгляд хозяина кабинета да и впрочем хозяина всего государства. Глаза его, достаточно близко посаженные, как два раскаленных угля, как два обоюдоострых меча – обжигают и пронзают насквозь. Плотный, широкоплечий, крупная голова на мощной шее, квадратный подбородок на почти квадратном бритом лице, выпяченные вперед губы. Очень серьезен и мрачен. Очень харизматичен. Военная форма придает ему еще больше мужественности и неприступности, даже некую царственность. Хотя и сознательно выработанную благодаря присущему его личности яркому артистизму.
После обмена приветствиями он сразу заговорил о причине, по которой я был удостоен приглашения в столь «священную» обитель.
Он объяснил, что давно интересуется моими работами и на днях прочел «Синтез расовой доктрины». Идеи, изложенные в книге, его заинтересовали, и он посчитал своим долгом в интересах государства привлечь меня к сотрудничеству в прессе по вопросам расизма.
- Пожалуй, никто так глубоко, как вы, барон Эвола, не коснулся в современной Италии вопросов, необычайно важных для нас, членов партии.
- Позвольте мне, ваше превосходительство, поблагодарить вас за столь высокую оценку моего труда и сразу перейти к сути вопроса.
Мой собеседник кивнул.
Я продолжил:
- Я рассматриваю в расизме три составляющих: тело, душу и дух. Биологические проблемы – это первая степень, формы характера – вторая, и наконец раса духа - высшие ценности, третья степень. Идеал, естественно, совокупность трех составляющих.
- Согласен с вами, барон. Эта тройственная концепция позволяет избежать зоологических и биологических ошибок, свойственных немецкому расизму.
- Ваше превосходительство, я должен заявить, что не одобряю эксцессов нацистов в Германии по отношению к евреям. Я полагаю, что жесткая политика национал-социалистов в отношении представителей неарийской расы неразумна и пагубна.
Я знал, что он не любит фюрера, презирает, а еще больше – завидует ему… Дуче склонил голову и замолчал на несколько мгновений, взял в руки карандаш и постукивал им по столешнице. Затем вновь заговорил, игнорируя мое последнее замечание:
- Вы, барон, отдаете первенство духовным ценностям. – холодная замкнутость его лица несколько ослабла. - И это очень важно для партии. Ведь одно из самых главных направлений нашей политики – возрождение Римской империи, древнего римского духа, - голос Муссолини окреп и загремел на весь кабинет:
- Внутренние факторы, дисциплина и высокое напряжение сформируют из разнородного вещества итальянского народа новый тип элиты – расу фашистского человека, - дуче откинул назад голову, выпятил нижнюю губу и надул щеки. Он смотрел на меня в упор своими глазами-угольями, и я подумал, что вся исходящая от него уверенность и энергия – производные его великой веры в спорные для меня идеалы.
Он предложил мне возглавить идеологическую работу по формированию нового понимания расы в Италии в ведущих газетах под его личным контролем… Дуче вообще стремился контролировать всё: газеты, радио, кинохронику. Его стремление исправить и возвысить при помощи государства средний тип итальянца и создать из него нового человека, с одной стороны, восхищало, с другой, разбивалось о сомнения в возможности подобного… Мне вдруг вспомнилось, как другой будущий вождь и лидер, ныне уже покойный, совсем в другой стране много лет назад рассказывал мне о планах создания нового человека. Сейчас уже было известно, к чему привели эти планы, реализовавшиеся в жестокий эксперимент в масштабах огромного государства, уничтоживший прежнюю элиту и превративший большую часть населения в рабов и заключенных. Но ведь я всегда критично воспринимал идеи социализма и коммунизма. Господствующая ныне в Италии идеология фашизма была иной, но в и в ней я находил недостатки с точки зрения традиционализма.
- Ваше превосходительство, должен сообщить вам, что я не фашист. Я вообще никогда не состоял ни в одной партии… И в нынешнее время я не вижу оснований для восприятия обществом в целом положительно и с пониманием моих идей относительно расовой доктрины. Моя теория трех типов рас делает людей неравными. Идеал, как я уже отметил, - единство трех рас в высшем типе. В моем разумении он может воплотиться лишь в элите.
Дуче медлил с ответом, он не ожидал от меня подобного. Долго молчал, поднес руку к бульдожьему подбородку, выпятил нижнюю губу и задумчиво потер подбородок указательным пальцем.
У меня, неотрывно глядевшего на собеседника, неожиданно возникла некая зрительная иллюзия. Мне померещилось, что над его головой имеется неясное сгущение, уплотнение в воздухе. Странное мистическое видение. Довольно неприятное. Предчувствие надвигающегося краха… Будто петля зависла над головой… Не венец, не нимб, а именно петля… Мои знакомые и немногочисленные друзья часто восхищались моей интуицией. Они полагали, что занятия оккультизмом, магией, эзотерикой и восточными практиками развили во мне некоторые возможности предвидения… В тот момент я почувствовал холодок в затылке и легкое жжение в глазах. Эти симптомы, как правило, сопровождали мои «предвидения». Но усилием воли я взял себя в руки, стер страшное видение и продолжил:
- Ваше превосходительство, мои ценности – мир четкой иерархической традиции, Империя с ее сакральным содержанием, культ Императора, аристократия, долг которой - священное служение государству, деление людей на касты… Они отличаются от идей фашистской партии…
Я хорошо понимал идеи партии Муссолини: тотальный контроль за всеми во всем, за каждым членом общества в социальной, политической, культурной и духовной сферах. Общество без классов, единообразное, поделенное на корпорации производителей. Мощное, независимое, восстанавливающее Римскую империю с «безжалостными, воинственными и бескорыстными» гражданами. Государство с единственной правящей партией, запретившее выборы, любую критику в свой адрес, с одним правильным мнением для всех. Государство, в котором существует дуче и народ, полностью подчиненный своему вождю.
Я продолжил:
- Я высоко ценю ваше предложение… Но мой дифференцирующий расизм поставит под угрозу национальное единство. Большая часть итальянского общества состоит из низших слоев и мелкой буржуазии, а мои идеи направлены на элиту.
Дуче помрачнел. Теперь он смотрел не на меня, а в сторону. Он был в ярости. Его глаза бешено вращались. Я и раньше слышал о такой своеобразной его особенности, а теперь увидел. У меня на лбу выступила испарина. Я нащупал в кармане платок, но не осмелился достать его…
Муссолини сжал в пальцах карандаш и приподнял над столом. Но не успел постучать им по столешнице, если собирался: карандаш треснул и сломался. Его обломки упали на стол. Мой собеседник отстраненно и хмуро посмотрел на кусочки дерева и грифеля. Вскинул надменно голову и надул щеки, нижняя губа поползла вверх. Он, кажется, пожалел, что захотел со мной встретиться.
Я решил прервать затянувшуюся паузу:
- Я восхищаюсь идеей партии воссоздать Священную Римскую империю. Я готов служить Отечеству…
- Прошу вас, барон, не продолжайте. Я понял вашу позицию. Благодарю за встречу.
Он уже не смотрел на меня, холодно кивнул и склонился над каким-то документом, показывая, что аудиенция закончена. Я молча поклонился и вышел.
Фюрербункер. Берлин. Германия. 1944.
О желании фюрера встретиться со мной я узнал от Гиммлера. Я много раз виделся и с Гиммлером, и с Геббельсом на протяжении последних примерно десяти лет, когда приезжал в Германию. Это было связано с приглашением участвовать в конференциях и читать лекции в университетах и школах подготовки офицеров СС по нескольким разрабатываемым мной идеям, таким, как оккультные науки, магия, восточные ментальные практики и расовые вопросы. Все это, несомненно, очень интересовало верхушку национал-социалистической партии и вождя лично. Я знал, что он прочел несколько моих работ и даже цитировал выдержки из них на митингах и собраниях. На одном я присутствовал и слышал сам.
Фюрер в этот день пребывал в неплохом настроении, но я встречал его и в лучшем. 1944 год принес ему много разочарований, хотя он, кажется, не собирался сдаваться, всё еще веря в свою «мессианскую» миссию.
Кабинет Гитлера в берлинском бункере был обставлен в спартанском духе. Единственное украшение - портрет Фридриха Великого на стене.
- Барон, рад, что вы нашли время выбраться в мою новую берлогу, - фюрер улыбаясь встал из-за стола и пошел навстречу, протягивая руку для рукопожатия. Гиммлер вскинул руку в нацистском приветствии.
Большая овчарка с черной спиной, вытянув морду, насторожив уши и не сводя с меня глаз, поднялась с места возле стола хозяина и медленно двинулась в мою сторону.
- Место, Блонди, - скомандовал он тихо, и собака беспрекословно подчинилась, повернула назад, выгнув спину колесом и подметая пол хвостом-поленом.
Я заметил, что фюрер похудел: военная форма идеально сидела на его стройном теле. Я знал, что он сильно болел в последнее время. Кроме того, Гитлер был вегетарианцем и много лет придерживался особой диеты.
- Барон, вы знаете, как я занят, но все-таки нахожу время для маленьких душевных радостей. Я имею в виду книги и кино, к которому мы пристрастились последнее время. Удается и кое-что прочесть или перечитать. Ваши работы, например, - фюрер жестом предложил сесть. Я опустился в кресло. Гиммлер остался стоять.
- Круг затрагиваемых в них идей мне близок. Не во всем, конечно, - фюрер улыбнулся.- Однако, несмотря на сходство в рассмотрении ряда вопросов, рейхсминистр образования и пропаганды перестал приглашать вас для чтения лекций в университетах и орденских учебных заведениях, - заметил Гитлер. - Как известно, важнейшая задача Третьего Рейха – создание нового мировоззрения. Отчего же вы перестали участвовать в формировании этого мировоззрения у нашей молодежи? Генрих, присоединяйтесь к разговору.
- В 1935 году вышло немецкое издание моей книги «Восстание против современного мира», что ввело меня в круг известных в Германии писателей. И я был приглашен в Третий Рейх с лекциями, - я повернул голову в сторону вышагивающего вдоль стены Гиммлера. – Скажу откровенно: я был полон энтузиазма. Многое в политике Третьего Рейха совпадало с моими представлениями об идеальном государстве. Но больше всего меня привлекала идея Государства-Ордена как альтернатива тоталитарному государству.
Гиммлер вступил в разговор:
- Так как барон Эвола выступал с лекциями по нескольким темам, в том числе и по расовым вопросам, перед курсантами СС, я в курсе, из-за чего рейхсминистр народного просвещения и пропаганды Геббельс прекратил эти лекции. Выступления, лекции и публикации были прерваны из-за доноса, обвинившего барона в недопонимании значения женского начала в новой арийской социал-националистической Германии.
- В недопонимании женского начала?! – Гитлер в изумлении посмотрел на меня.
Ответить я не успел, меня опередил Гиммлер:
- На самом деле, это был простой предлог. Причина крылась в специфической – традиционалистской – трактовке понятия расы. Должен заметить, мой фюрер, что раса для барона вторична. Главное - Дух. Раса изначально пребывает в Духе, а уж после проявляется в крови… Расовая доктрина барона Эволы обусловлена Традицией. По традиционному представлению о человеке его природа состоит из трех частей: тело, душа, дух. У барона каждая из этих частей является носителем разных типов рас. И дух имеет преимущество перед кровью. Для нас же – кровь не менее важна, чем дух.
Гиммлер увлекся и вещал всем известные нацистские истины, будто перед ним сотни его любимых курсантов-эсэсовцев:
- Ариец - это благородная кровь, красота внешней формы и превосходство породы. Героический германский дух связан непосредственно с нордической кровью… Нордическая раса – лучшая арийская раса. Низшие расы должны подчиниться нордической, в которой на биологическом уровне закреплено сочетание нордического тела, разума и духа. Вот почему задача государства – сохранение исконных расовых составляющих… Цивилизация есть результат борьбы между творцами-арийцами и разрушителями-неарийцами. Нордические арийцы – создатели и хранители цивилизации, евреи – ее разрушители. Поэтому с ними нужно беспощадно бороться, - вдруг рейсхфюрер СС резко остановился и оперся о спинку пустого стула обеими руками: он заметил, что Гитлер хочет что-то сказать:
Фюрер обратился ко мне вкрадчиво и почти ласково:
- Выходит, ваши политические идеи низводят вопрос крови на нет? Или почти на нет? Вот в чем дело… Вершина вашей философии – Государство с точки зрения Традиции. Вы стремитесь к созданию легитимной монархии. Мы же готовимся создать новую цивилизацию. Государство не является целью. А лишь средством к цели. Но без государства нет высокой человеческой культуры. Хотя государство не есть главный фактор культуры. Главный фактор – раса, способная стать творцом культуры.
Гиммлер, сверкнув стеклами очков, подхватил:
- Новая аристократия крови немецкой нации заменила выродившуюся аристократию духа патриархальной Германии. Наши проекты по созданию породистых людей не напрасны, поверьте. Принимая молодежь в орденские замки для обучения, мы учитываем физические данные и особое внимание уделяем расовому фактору с упором на нордический тип. Нашим курсантам необходимо иметь предков-арийцев с 1750 года…
Я подтвердил:
- Мне всё это известно. И я восхищен расовой чистотой эсэсовцев. СС - сословие, принадлежностью к которому мог бы гордиться наследный принц.
Гитлер поморщился.
- Но мы же использовали биологический фактор! Ему уделяли большее внимание, чем аристократическим и духовным традициям кандидата. И это идет вразрез с вашей идеей, - Гиммлер наконец отодвинул стул и сел.
Я знал, что он создавал охранные отряды для Гитлера – СС. Гиммлер предполагал превратить СС в нечто похожее на древний Орден Тевтонских рыцарей. Рассчитывал, что СС заменит прежнее дворянство и выступит в роли ядра государства.
Словно прочитав мои мысли, Гиммлер похвастался:
- Напомню вам, что еще в октябре 1943 года в Познани я говорил об СС как о вооруженном Ордене, который должен стать основой европейской гвардии для борьбы с «азиатскими ордами» на Урале… Европейская гвардия! Чистокровная арийская аристократия духа!..
Мне было известно, что Гитлер не был аристократом и недолюбливал знать. А Гиммлер наоборот, старался сблизиться со старинными родами. В СС было много представителей высшей знати. СС поддерживали связь с берлинским Клубом Господ. Я сам в начале тридцатых годов вступил в Клуб Господ и чувствовал себя крайне комфортно среди представителей высшей немецкой аристократии.
Однако к этому времени я уже понял, что моя идея по поводу воссоздания Священной Римской империи путем объединения средиземноморской расы – итальянцев- и арийской – немцев – иллюзорна. Немецкий нацизм, выросший из итальянского фашизма, имел от своего прародителя одно важное отличие – во главу угла нацисты ставили превосходство своего народа над всеми, остальные же выступали в качестве потенциальных слуг, рабов или же подлежали полному уничтожению как неполноценные.
- Для вас высшее достижение цивилизации – Древний Рим с его божественными царями. Но римская цивилизация основывается на цивилизации этрусков, которые относятся к альпийской расе. Древнеримский тип в Риме был уничтожен в результате гражданских войн. Нобилитет выродился. Появился новый высший слой – всадники. Хваленый римский дух исчез благодаря расовому смешению. Вы сами писали: чем более расширялась империя, тем более ослаблялась римская раса…
Кажется Гиммлер решил растоптать меня в присутствии Гитлера, оправдываясь за отказ Геббельса от моих лекций в Третьем Рейхе.
Он продолжил:
- Божественное становление немецкой души совершается в нордической крови. И наша цель – сберечь чистоту этой крови… Вы же знакомы с работами Германа Шварца? Это ведь у него: королевство, в котором совершаются беспорядочные зачатия, быстро погибнет со своими жителями?
- Да. Это об основах расовой гигиены, ссылка на индийскую «Книгу законов Ману».
- Вы же в курсе, как мы действуем в наших структурах: если курсант или офицер хочет жениться, то решение принимает комиссия по расовым вопросам. В первую очередь невеста рассматривается как подходящая мать для нового арийца…
Гиммлер смотрел на меня в упор, упиваясь превосходством, одержанным в дискуссии о расах. Что я мог возразить этим двум людям, схватившим ледяными пальцами полмира за глотку?...
Гитлер молчал, он получил ответ на свой вопрос и утратил интерес к теме. В их такой разной реакции я читал общее мнение обо мне: Фанатик и мечтатель… Кабинетный философ… Претенциозный литератор… Отсутствие практики… Дилетант…
Я понимал, что им обоим не нравится в моих работах: я полагал, что биологическая и духовная расы имеют не пересекаемую границу. На первом месте Дух и Традиция. Упадок биологической расы начинается при вырождении ее Духа. Я обращался в своих работах и конкретно к национал-социалистической расовой доктрине. Согласно ей раса воспринималась лишь с биологической точки зрения… А кроме того, у нацистов произошло смешение понятий раса и нация. Гитлер перепутал понятия расизм и антисемитизм. Превратил их с синонимы. Этого я принять не мог. Вот почему Геббельс прекратил мои лекции в Рейхе. Хотя думать о лекциях в конце 1944 года было уже поздно. Чувствовалось, что развязка приближается.
В этот день после окончания аудиенции в саду у входа в рейхсканцелярию была сделана фотография: на ней Гитлер, Муссолини, Геринг, Дениц, другие нацисты… и я. За спиной фюрера. Глядя на выражение моего лица, можно понять, что я чувствовал после состоявшегося разговора.
Хотя закончился он довольно дружески. Гитлер на каком-то особом тонком уровне ощущал внутреннее состояние других. Как любой лидер он любил нравиться и не терять отношений с людьми, что могут пригодиться в дальнейшем.
После «разоблачений» Гиммлера мы молчали. В бункере ощущалась сильная сырость, меня пробирал озноб.
Овчарка встала со своего места, подошла к хозяину и положила голову на его колени. Он погладил ее между ушами. Собака лизнула ему руку. Его взгляд потеплел.
- Наслышан, барон, о ваших альпинистских восхождениях и победах.
- Да, альпинизм – моя страсть. Физическое увлечение. Победа над бренным телом. Я даже составил завещание, в котором прошу после смерти развеять мой прах в горах… Но и в переносном смысле для меня существуют горные пики. Это два пика духа – философия и поэзия. С каждого из них открывается иной угол зрения. Но оба они выше долины людей. Поэзия – это пик, с которого вещи воспринимаются без помощи разума, воздействует на чувства и эмоции. Философия имеет дело именно с разумом. Я смею предположить, что вам это близко. Знаю, что вы любите бывать в горах. Я имел честь быть приглашенным в вашу резиденцию Бергхоф в Баварских Альпах. Несомненно, горы пробуждают в вас высокие чувства и смелые идеи.
- Да, вы правы… Кстати, я недавно перечитал вашу старую работу !927 года «Человек как могущество». Несмотря на то, что она связана с мистицизмом Востока, я нашел в ней идеи, которые мне очень близки. Вы там поминаете одного из моих любимых философов, говорите о сверхчеловеке, который заставил бы побледнеть Ницше… Ярко! Образно!
Я попытался объяснить:
- Ну, это достаточно произвольно, потому что вырвано из контекста…
Гитлер не слушал:
- А вот что вы пишете по поводу морали и закона, - он, кажется, увлекся, - Восток игнорировал поклонение морали. Мораль для Востока – только средство… Закон – плот, чтобы перевезти человека через реку, а затем быть отброшенным в сторону…
- Понимаю, что вам могло понравиться в этой работе. «Для героя возможность разорвать любые узы, превзойти противопоставление добра и зла, чести и позора, добродетели и вины – путь, закон которого – собственная воля».
- Абсолютно верно, барон. Это чистая поэзия… «Раса существ с ужасным взглядом, раса Господ не имеет потребности в утешении, в Богах, в Провидении. Она движется свободно в своем мире, освобожденном от людских чувств, надежд, доктрин. веры и ценностей, ощущений, слов и страстей, и искуплена в своей природе, созданной из чистого могущества». Когда я это читал, в ушах у меня звучала музыка великого Вагнера. Поверьте, я получил истинное удовольствие от чтения этой работы!..
Произнося по памяти эту цитату, он оживился: поднялся с кресла, тряхнул головой. Его косая черная челка упала на лоб, и он, взметнув вверх руку отшлифованным жестом, резко откинул ее назад. Бледноватое лицо порозовело, в глазах появился блеск.
- А не пора ли нам перекусить и выпить чаю? - спросил он, заканчивая разговор.
Вернусь к той фотографии. После приглашения участвовать в фотосъемке было понятно, что фюрер остался в приподнятом настроении после разговора со мной. Мне, в принципе, не стоило расстраиваться: как философ я понимал, что люди, тем более такие люди, воспринимают мои идеи со своей позиции и имеют право на критику. Но когда я стоял в группе улыбающихся военных – верхушки Третьего Рейха – мне вдруг привиделось, что я стою среди мертвецов. У одних был след от пули на виске, у других шрам от веревки на шее. Меня парализовал ужас. Я отвернул голову в сторону, пытаясь прийти в себя... В тот самый момент фотограф крикнул : «Снято!»
(Из сборника «Сто рассказов про тебя»)