Журналы

   
    Журналы похудели. Стали стройнее и изячнее, да, именно так. Между изящнее и изячнее есть некорая разница. Шрифты тоже уменьшились, побледнели. Их стало трудно читать без сильных очков или даже без лупы, но какое чтение через лупу? Разве одно-два слова, но этого мало. Как ни лаконичен рассказ Хемингуэя про  детские ботинки (неношеные), но на гонорар за него долго не проживёшь.  Однако, дело не в толщине журнального номера и не в побледневшем от отсутствия хлорофилла петите, а в чём? Они не стали хуже. Стихи, хотя  немного и даже много заумны, всё же рвутся куда-то за грани давящего ритма и рифмы, внутри которых  трудно дышать. Нет, хорошая и органичная рифма никуда не денется, но когда её слишком много, ценность её обесценивается. От жёсткости рифмы и ритма стало некуда деться. Они проели плешь. Ещё Пушкин задыхался от навязчивой рифмы «морозы» и «розы». С тех пор вторичных рифм стало так много, что через них ни перешагнуть,ни перепрыгнуть,не подвернув ногу. Да и проза много свободнее без бьющей по лбу линейки редактора. И то, и другое открывают шлюзы сознания, погружая в глубину, ради которой, собственно, люди  и берутся за перо. Каждый автор говорит сам с собой. Это внутренний монолог, внутреннее говорение, в котором плавают не всегда различимые тени  осознанных и полуосознанных мыслей и образов.Это речь из  глубин, из знакомых слов, но из другого языка. Текст похож на процесс рыбной ловли в глубокой воде. а иногда  в мелкой. Воде. Силуэты рыб скользят в голубых и зелёных просторах вод, и сачок, удочка или невод ловит их одну за другой и выгружают на берег  в ведро, садок или просто на траву. И в этом наплыве  пойманной добычи – радость рыбака. Из богатого улова варится богатая уха, а из бедного - жижица с мелкими блестинками. Но и то, и другое наполняет желудок сладкой клейкой пищей. В ней  есть всё, в чём нуждается мозг, тот сокровенный сок жизни, без которого не могут двигаться ни руки, ни ноги, на «варить» голова.
    Но может быть, это ещё не поэзия, а только преддверие настоящей музыки?