В окне проезжающего поезда мир зачастую кажется более притягательным. На скорости смешиваются леса и поля, небольшие болота и крупные озера, дома и люди. Все становится более сказочным и загадочным, и эта скорость даёт ощущение спокойствия: в один миг ты видишь множество сменяющихся пейзажей. Вагонная романтика — одна из самых необычных и созерцательных, но только если у созерцателя должное настроение. Однако то, в каком состоянии ехал Николай, внушало его соседям по купе смешанные чувства: от неприязни до смеха. Полноватый юноша. На вид я бы дал ему 25 лет, не более, — размышлял сидящий напротив него седовласый мужчина. Рядом с ним сидела его жена, которая спала и смотрела в окно, но даже её заинтересовал этот, как она, тихо шепнув мужу, сказала: самодовольный щегол.
Действительно, соседи по купе очень тонко и правильно подметили настроение юноши. Лицо его, ещё совсем юное, но уже сальное и со вторым подбородком, выражало превосходство и надменность. Выпяченные губы и частые причмокивания, особенно когда его соседи начинали двигаться, смешили мужа с женой. Но Николай продолжал оставаться крайне серьезным господином, который направлял свой высокомерный взгляд в окно и демонстративно смотрел на дорогие часы, что крепко, словно змея, обвили его руку. Недовольство Коли можно понять, ведь его отправили в ссылку, которая, что хуже всего, имеет своей целью перевоспитать юношу. Разумеется, он сам считал этот приговор невероятно жестоким и неоправданным, но его отцу было виднее.
Юноша был родом из крайне богатой семьи, которая сколотила свой капитал на выращивании и последующей перепродаже домашних животных. Его отец, Валентин Петрович, человек старых нравов и крайне серьезной закалки. Прошел войну, встретив победу в Варшаве, вернулся в родную Минскую область и принялся поднимать всё хозяйство, что осталось от его родителей. Тогда ему было всего 23 года. Ни родителей, ни семьи — гол как сокол, но с кротким сердцем и невообразимым запасом энергии. Работал на лампочном заводе, а в свободное время ходил на шабашки. Спустя 3 года он с большим трудом, но сумел насобирать на трактор. Ему дали прозвище «Валя-пахарь», потому что он перепахал бесчисленное множество гектаров во всей Минской области. В каждой деревне Валентина ждали как дождь в летние дни. И так он сумел заработать неплохой капитал, уволился с завода и стал заниматься разведением животных. Через 11 лет после возвращения с войны у Валентина Петровича были своё прибыльное хозяйство, должность председателя местного колхоза и счастливая семья. Женился он уже ближе к 30 годам на местной партийной служащей Любке, которую местные прозывали «курносая». Она успела родить ему 2-х сыновей, но трагически погибла, попав под комбайн. Так Валентин Павлович и остался с детьми и кучей забот.
Старший сын Федя, безупречно закончивший учебу 86 в Гомеле, устроился работать педиатром в столице. А младший, которому уже было двадцать лет, все никак не хотел найти себя в жизни, и лишь жил на отцовские харчи, попутно испытывая его терпение. Отцу было жалко такого сына, но в то же время он не хотел отпускать его в вольное плавание. Не пройдёт и месяца, как сына увольняли с каждой работы. Все жаловались отцу на его ужасное высокомерие, чванство и лень. Так шёл год за годом, отец уже совсем потерял надежду на исправление сына. К тому же, в нём стали проявляться ужасные черты характера: из себя он ничего не представлял, но его высокомерие не знало границ.
Стоит отметить, что и отец не был идеалом, часто медлил и витал в облаках. Семейные дела его интересовали далеко не в первую очередь. Так и рос Коля в благополучных условиях, которые создавал отец. Для него стало привычным хорошо жить и совершенно ничего не делать, от чего у всех он вызывал лишь скрытую ненависть. Но отец вовремя опомнился и понял, что так дальше продолжаться не может: если сейчас не выковать из него человека, то потом будет уже поздно. Дурные черты характера очень быстро находят нужную почву. А в Коленьке они проросли настолько, что нужно было рубить с плеча, и как раз тому, кто с такими сорняками души чаще всего имеет дело. После длительного скандала со слезами, криками и попытками сбежать из дома младший сын против своей воли был отправлен в деревню к одному из подчинённых его отца.
Эта деревушка находилась в 70-ти километрах от столицы, а это исключало возможность побега. К тому же в поезде за Коленькой присматривал охранник, который уже успел дважды словить его при попытке бегства. Вот поэтому юноша и сидел крайне раздосадованный в купе и презирал всех, кто был рядом с ним. Дорога оказалась долгой, так как поезд останавливался на каждой станции. И лишь к 3-м часам дня дверь купе открылась, и низкий мужчина с кепкой на голове грубым басом сказал: — Николай, на выход, приехали.
Его величество нехотя потянулось, огляделось на присутствующих и, шаркая, направилось к двери. Вот и новая жизнь! Теперь целое лето Николай проведет вдали от шумного города, будет наедине с природой и простыми людьми. Поезд зашумел и пополз дальше, а Коленька стоял и с жалостью смотрел вслед уезжающей железной посудине.
Вот так попал! — думал он. — Но ничего, я быстро их построю, они у меня будут ходить как шёлковые. Хах-хах, не на того напали они! — самодовольно заключил Николаша и в сопровождении мужчины в кепке отправился в сторону деревни, что виднелась неподалеку от станции. Коля жутко не любил деревню и считал людей, живущих там, второсортными дикарями. Откуда он мог такого набраться? Роскошь, непозволительная роскошь — любое поручение младшего сына выполнялось ежесекундно помощниками отца. Он же просто платил им деньги в надежде на то, что всё получится само собой. Но Коля быстро смекнул, что имеет безграничную власть, ведь любая его хотелка будет исполнена. Женщины бегали возле него словно он царь и не могли ума приложить как ему угодить.
Коленька любил ездить на машине по хозяйству отца и строить из себя главного, делать замечания, оскорблять и выводить из себя. — Вы должны работать лучше, вас такими природа сделала. С чумазым лицом сразу родились, давай-ка быстро садись в трактор! — кричал избалованный юноша, высунувшись из окна машины. А самым любимым занятием было приставать к молоденьким дояркам: — Ты чего корову так слабо доишь? В ответ всегда было молчание, ведь многим просто противно с ним разговаривать. — Я кому обращаюсь, ты, доильница, вот я тебя заберу домой и быстро там всю дурь выбью, я умею!
Девушки опускали головы и смиренно продолжали работать. И в таких условиях трудилось почти все хозяйство. Отец весь в партийных делах, на местах бывал редко, поэтому его сынок с радостью забрался на пустующий трон. Он знал о выходках сына, но не считал это проблемой. Пусть учится руководить, — говорил он. Но с каждым днём ему писали все больше и больше жалоб на Николая, многие увольнялись, поэтому отец постепенно выходил из себя.
— Слышишь, ты, а здесь хоть клуб есть?
— спросил Коля у охранника.
— Нет.
— Ну а девочки должны же работать хорошенькие?
— Не знаю, тут в основном мужчины.
— Да, я и здесь порядок наведу! Месяца хватит, как отец сразу заберёт меня, вот увидишь.
Деревня, в которую направлялись Николай с охранником, была именно тем исконно белорусским селением, которое сохранило традиции прошлого. Чудо, что нацисты не сожгли её. Именно поэтому сохранились многие раритетные дома. Маленькие, одноэтажные, с огромным количеством различных вырезок и узоров, аккуратно покрашенные в разные цвета, ухоженные заборы и покошенная трава возле них. Здесь ты словно возвращаешься в прошлое: широкие грунтовые дороги, добродушные люди и настоящий дух деревни. Домиков правда здесь было совсем немного, не больше 30.
Как ни крути, но все ехали в город, а деревня понемногу умирала. Как можно променять эти красоты на бетонное, серое безумие? На краю деревни начинается густой сосновый бор, который дарил невероятный аромат местным жителям. Справа от деревни виднелись бесконечные чернозёмные поля, которые простираются далеко за горизонт. Есть и своё озерцо, прямо на краю леса. Вода там кристально чистая, правда, оно довольно глубокое. Есть свой колхоз. Кажется, живи себе, трудись на родной земле и будь счастлив. Но нет, молодежь это не прельщает, ей нужны шум города и большая скорость жизни. Без всего этого они быстро тухнут в медлительном темпе деревни. Однако некоторые, побывав в городе, возвращаются в родные места, где чувствуют себя живыми и нужными. Так как Коленьку привезли в воскресенье, то местные в большинстве своем отдыхали. Это означало, что много любопытных глаз встречало необычного гостя.
Да, он явно был необычным: июнь месяц на дворе, уже совсем тепло, даже жарко, а он приехал в сером костюме и большим чемоданом, словно партийник решил отдохнуть. Скоро он поймет, что пиджак тут явно лишний, — проговорил мужчина, который проходил мимо с товарищами и улыбался вслух. Николай одарил их своим излюбленным презренным взглядом и направился дальше. Его дом стоял на самом краю деревни, у леса. Совсем неприметное жилище в сравнении с теми строениями, что были в начале деревни. Сосновый сруб, который больше походил на баню, старый шифер, крыша изрядно покрылась мхом. Двор без забора, на территории дома стояло лишь несколько сараев и собачья будка, из которой удивлённо поглядывал местный лохматый пёс.
— Да, ну и закинули вы меня в захолустье! А чего землянку сразу не вырыли в лесу?
— Заходи, дверь открыта, — сказал мужчина.
— Массивная дверь еле поддалась Коленьке, и он зашёл в хату, ворча.
Этот классический дом белорусской глуши, как же он прекрасен! Скандинавы явно брали пример минимализма в жилом помещении именно с таких домов. Внутри нет ничего лишнего: слева от окна стоит небольшая печь с лежаком, правее — стол и стулья, а у другого окна стоит кровать с бережно поставленными подушками, что вышиты местным орнаментом. За печкой расположилась небольшая кухонька со столом и шкафчиками. Коленька изумлял охранника палитрой своих гримас.
Сначала он оторопел, потом разозлился, задумался и загрустил. Но, видимо вспомнив, какого он статуса, Николай поджал губы, немного прошёлся по хате, держа руки за спиной, и заявил:
— Сейчас же звоните отцу! Я не собираюсь жить в этом хлеву. Звоните немедленно!
— Да, конечно, — тихим голосом сказал мужчина и вышел за дверь.
— Вот, сейчас всё и уладят. Ишь ты, меня, да в такую дыру, я им покажу, как себя надо вести!
Коля прошёлся по хате, несколько раз чихнул, улёгся прямо на аккуратно расставленные подушки и заснул. Юноша проснулся уже ближе к 6 вечера и не помнил, что ему снилось. Ужасно разбитый, он еле-еле слез с кровати и поволочил ноги к выходу, но оказалось, что дверь была заперта!
— Это что ещё такое, — прокричал он писклявым голосом.
— Немедленно откройте!
Но никто не открывал дверь. Чем дольше он кричал, тем сильнее багровел и злился. По итогу юноша стукнул дверь ногой, плюнул и пошел к окну. — Эй вы, крикнул он проходящим мимо малышам, а ну-ка быстро открыли дядьке двери! — Ребята рассмеялись и побежали дальше по своим делам. Дурдом, да и только! Я им что, заключённый, чтобы меня в тюрьме держать. Ну, покажу им, — грозился Коленька. Он продолжал сидеть в окне и пытался добиться помощи. Проблема была в том, что и вылезти через него Коля не мог из-за своей плотной комплекции. Так и сидел сударь у окна и просил помощи крестьян, которые лишь смеялись над ним.
Но одной мимо проходящей женщине все же стало жалко Коленьку, и она прокричала:
— Так ты дверь на себя открывай, а не от себя!
Коля вскочил и побежал к двери. Действительно, она была не заперта, а просто открывалась во внутреннюю часть избы. Вот так да, каким же он предстал глупцом перед всей деревней. Николай выскочил из дома и принялся бродить по уже вечернему селению. Все вокруг жгут костры, воздух пропитан запахом жареной картошки и сала. Где-то вдали мужики запевают хмельную песню, а женщины сидят на лавочках у домов и что-то громко обсуждают. Но романтика деревенской жизни была не по душе сударю. Ему все это казалось лишь театральным представлением, ведь в понимании Коленьки люди так не живут.
Пойти вечером в ресторан, прогуляться по набережной, забежать в парк аттракционов — это жизнь, а все остальное, размышлял Коля, — от безысходности. Но тогда почему эти люди настолько счастливы, почему их на их лицах улыбка, почему они словно парят над землёй, будто и не было тяжёлого трудового дня? Жизнь гудит в каждом дворе. Этот улей приносит много вкуснейшего мёда, просто не все ценят и понимают эти моменты, и мёд со временем теряет для них свою ценность. В этом весь человек: он стремится к упрощению всего, на что падает его взор. Да и что говорить, сами люди страдают от этого. Вот в деревне все простые, хоть их жизнь и сложная, а в городе жизнь гораздо легче, но люди сложные до ужаса. Два этих лагеря с трудом понимают друг друга. Вот Коленька и ходил с открытым ртом по улочкам, утопающим в предзакатной неге, слушал и с каждым разом удивлялся всё больше и больше. Оказывается, они разговаривают так же, как и люди в городе: те же буквы и выражения, те же улыбки и манеры поведения. Но всё слишком упрощено, здесь масок нет, людям незачем скрываться друг от друга под личиной высокомерия и гордости. На поле все одинаково устают, потеют, причитают и просят поскорее привезти воды. Здесь нет царей и подданных, все делают всё.
Вот только юному гостю было так далеко от этого понимания: он ещё считал, что скорее попал в зоопарк, нежели к людям. Поэтому, походив по улицам, он быстро пресытился этим, запылил свои новые туфли и отправился в свой дом. Что же делать в нем? Коленька включил свет, сел на кровать и стал оглядываться, словно зверёк, загнанный в угол. В этот момент дверь заскрипела. В дом вошёл седовласый мужчина в большой льняной рубашке.
— Здравствуй, Николай, — приветливо обратился он.
— А ты кто?
Мужчина иронично улыбнулся, взял стул и сел напротив мальчика. Выглядел он необычно и очень колоритно: уже упомянутая рубаха была белоснежной, что странно, особенно в деревне. Она сияла в уже потемневшей хате, словно лампочка, что тускло горела под потолком. Обычные полотняные черные штаны и лёгкие лапти — этот образ был для многих привычным, но не для Коли, который видел такое разве что в музеях. Лицо мужчины загоревшее, но очень доброе и кроткое. Оно явно располагало к хорошей беседе о деревне, людях, об урожае, но не к тому, что выдал Коленька далее.
— Я тебя спрашиваю, ты кто, тебя послал отец? Почему меня поселили в этот сарай? А ну-ка, отвечай мне, — провозгласил Николай, рассвирепев.
— Однако я не думал, что твой отец говорит правду. Мне казалось, что он преувеличивал. Да, протянул он, дела. Сынок, а тебя не учили, что со старшими нужно на «вы» разговаривать, и хоть чуток, но проявлять уважение?
— Слушай меня сюда, старик. Я с тобой шутки шутить не буду. Ты отвечай, а иначе вон из дома!
— Николай, тебя отправил отец к нам на перевоспитание. Знаешь, что это? — Представляю, — буркнул он.
— Хорошо. Наша задача состоит в том, чтобы из самодовольного лентяя, коим тебя назвал отец, сделать порядочного гражданина и привить любовь к труду. Послушай, Коленька, я с тобой церемониться не буду. Выслушивать твои речёвки тоже не собираюсь. Если будешь буянить, я закрою тебя в сарае с коровами и свиньями. Будешь там сидеть, пока не успокоишься. Ты меня понял? — серьезным и почти грозным тоном спросил мужичок. Колю словно холодной водой обдало.
Никто не смел спорить с ним и отказывать в его пожеланиях. А тут ему прямо стали угрожать! Но вот смелости возразить что-то ему не хватило, поэтому Коленька промолчал и надул губы. Это у него получалось делать лучше всего.
— Хорошо. Раз молчишь, значит уже процесс пошёл. Тогда я расскажу, чем тебе предстоит заниматься все эти 3 месяца. Во-первых, ты должен обращаться ко всем уважительно. Ты не становишься лучше других только потому, что приехал из города. В вопросах воспитания все равны и должны уважать друг друга. Ребёнок это или старик, неважно. Ты не добился в своей жизни ничего, чем можно кичиться, а если бы и добился, то лучше держи язык за зубами. Никто не любит болтунов и забияк. Как я сказал, проявляй уважение к людям, потому что никто с тобой не будет иметь дела, если будешь относиться к окружающим неуважительно. Во-вторых, завтра ты с самого утра отправишься с нами на поле, чтобы понять, каким тяжёлым трудом достаётся то, что в городе кажется сущим пустяком. Вот твои 2 цели на ближайшее время — уважение и работа. Вопросы есть?
— А если я не хочу?
— Тут тебя никто не спрашивает, хочешь или нет. Ты дошел до крайности, и отец сам не знает, что с тобой делать. Да, это его вина, что он заботится о всех, но о воспитании сына совершенно забыл. Но ничего, мы это исправим. Если ты не захочешь, то хлев станет твоим домом на целые дни и недели. Поверь, ты сам захочешь пойти работать, посидев там. Усёк?
— Я не пойду работать. Точка. И без работы могу перевоспитаться, просто не хочу, мне и так хорошо.
— А ты думал, что будет, если отец перестанет заботиться о тебе? Он же не вечен.
— Ничего, как-нибудь разберусь. Но подчиняться вам я не намерен. Никому. У меня есть свои права и достоинство. Хорошо, вы — трудяги, и вас надо уважать. Я это понял, но больше ничего делать не буду.
— Договорились. Тогда с этого дня ты сам по себе. Я не буду закрывать тебя в сарае, это слишком маленькая мера, хоть отец мне её и предлагал. Три месяца ты будешь жить сам по себе. Дом я тебе оставлю, но все остальное только в твоих руках. Сбежать ты не сможешь: вокруг лес, в котором уйма хищных зверей. Вот и думай. Старик поднялся со стула, осмотрел хату и уточнил у Коли, не передумал ли он. Коленька ответил отрицательно, повертев головой, после чего мужчина вышел за дверь. После этого в доме воцарилась тишина. Ну и попал, сбежать нельзя, что же мне делать? Коля решил отложить этот вопрос на завтра и лёг спать.
Но сон все никак не шёл, потому что избалованному юноше хотелось кушать. Он не ел с самого поезда, а для него это было сущим кошмаром. Коля крутился и вертелся в постели, но ничего не помогало. В таких мучениях он пролежал до самого рассвета, после чего тихонько вышел на улицу. Деревня уже не спала: люди шли на поля, запрягали лошадей, проверяли инструменты.
— Гляди, царевна вылезла, — кивком головы показал в сторону дома Коленьки высокий мужчина с белоснежной улыбкой.
— Того ещё, с нами попрется, — с грустью сказал его товарищ.
Юноша походил по двору, искал что-то съедобное, но не нашел. Хоть и Коля был лентяем, но, когда дело касалось еды, он находил в себе силы бороться за неё любым способом. Поэтому Коленька подождал, когда дороги более-менее опустеют и принялся бродить по деревне. Голод все больше и больше одолевал парня, он долго бродил, но ничего не находил. Коленька сумел набрать воды из колодца, правда, сам чуть не свалился туда. Юноша был на грани отчаяния и уже почти согласился с тем, чтобы идти работать со всеми. Но гордость и упрямство не позволяли ему сдаться. Голод или гордость, что же окажется сильнее? Сильнее оказалась обычная случайность.
Коленька бродил по огороду одного из домов на краю деревни, когда услышал, что его кто-то окликнул: — Ты чего там ходишь, а ну-ка иди сюда. Женский, даже скорее девичий, голос раздался из дома, и Николай словно под гипнозом повиновался ему. Подойдя ближе, он увидел, что в окне торчала миловидная голова девушки с кучерявыми каштановыми волосами и маленьким носиком.
— Ну, подойди, боягуз, не укушу, — улыбнувшись сказала она. Николай продолжал повиноваться, хотя ранее такого с ним не случалось.
— А, так это ты, хах-хах, я тебе узнала. Коля, да? Он кивнул головой в знак согласия.
— На перевоспитание привезли? — спросила она.
— Да, а откуда ты знаешь? — удивлённо спросил Коля.
— Меня тоже сюда возили. Ладно, чего через окно говорить. Обойди дом справа и зайди там.
Коля в растерянности не сразу сообразил, где право и лево. Он пошел в последнем направлении.
— Коленька, в другую сторону иди, — сквозь смех проговорила девушка.
Николай немного пришел в себя и нашел дверь. Отворив её, он очутился в небольшом квадратном коридорчике, в котором стояли две бочки. Через мгновение появилась и сама девушка.
— Заходи, не стесняйся, их ещё долго не будет, — сказала она.
Коля прошел дальше и очутился на небольшой, но очень уютной кухне. Они расселись друг напротив друга и сидели молча. Юноша стеснялся говорить, а красные щеки предательски выдавали его волнение.
— Так что же ты натворил, что тебя сюда отправили?
— Да я сам не знаю… Говорят, что лентяй и эгоист.
— О да, это их любимое. Что ещё говорили?
— Я уже не помню. Так, а как тебя зовут?
— Катя. Я уже бывала здесь раньше, в этом месте живёт моя бабка. В прошлом году меня отправили сюда родители, чтобы я взялась за ум. Не нравится им, что я учиться не хочу, а мне эта учёба вообще не сдалась.
— А что ты хочешь делать?
— Я хочу быть певицей, а для этого учёба не нужна.
— Ну да.
— Так ты действительно лентяй и эгоист? Расскажи! — попросила Катя.
— Да не сказал бы, просто так проще всего жить. Мамы не стало, когда я ещё был маленьким, отец постоянно на работе, а за мной приглядывала нянька. Она моментально исполняет все мои поручения. Так оно тянется до сих пор: что я ни скажу, они бегом юбками шуршать за мной. Удобно так жить короче, да и отцу нет особо дела до меня, вот я и царствую так.
— Царя то с престола скинули на всё лето?
— Ну да, а ещё заставили жить самостоятельно.
— Небось этот дед приходил?
— Ну он и говорит: или работай со всеми или живи сам.
— Я считаю, что все эти попытки исправить нас ни к чему не приведут, а сделают только хуже. Вот взять меня: я учебу эту ненавижу, потому все детство из-под палки сидела за уроками. Когда обрела маломальскую свободу, так сразу же отбросила от себя это образование. Оно для меня олицетворяет мучения и страх, все эти воспоминания до сих пор в моем сердце. Да я лучше пойду на панель работать, чем буду учиться дальше.
— То есть дороги делать?
— Да, работа на дорогах, верно, — ответила Катя, ехидно улыбаясь.
Коля так и не понял, зачем ей класть дороги, но дальше слушал очень внимательно.
— Ты голодный? — спросила она.
— Ну так, немного, — смущённо соврал он.
Она достала из-под стола банку с вареньем и хорошенько намазала его на кусок хлеба. Коленька принял этот священный дар и буквально в два укуса всё съел.
— Ещё сделать? Юноша всё ещё пережёвывал, поэтому лишь кивнул головой.
Понадобилось 4 попытки, чтобы Коля почувствовал сытость. Теперь он был готов слушать Катю хоть вечность.
— Так вот, продолжила Катя, намазывая варенье уже себе, все их уловки не работают. Я всё равно останусь при своём. Они не понимают, что если человек, лишенный свободы, получает её, то больше никогда не отдаёт. Будет ли ходить пленник возле места своего заточения? Нет. Так и я ни за что не вернусь к тому, что отобрало у меня всё детство. Пока дети резвились на улице, я плакала над учебниками. После этого они хотят, чтобы мы слушали их? Да ни за что! Понимаешь, их воспитывали таким же образом: они думают, что мы будем жить, как «все». Ни в коем случае. Воспитывая рабов, всегда есть риск того, что один из всего поколения захочет жить так, как он считает правильным. А ты понимаешь, что этот замкнутый круг длился поколениями? Когда ты пытаешься из него выйти, то сразу же становишься врагом и предателем. В этом вся проблема, Наши родители боятся дать нам свободу, потому что сами всегда жили не по своей воле. Так хуже того: они считают это правильным! Катя доела хлеб с вареньем и задумалась. Но молчание длилось недолго.
— Ведь ты не родился таким, а стараешься защищать свои интересы. Главное — понять, за что борешься. Вот тебе чем нравится заниматься?
Коленька задумался и опустил голову. Его мало что интересовало, всё было готово, своими руками он особо ничего не делал.
— Да я ничем не занимаюсь, поесть люблю разве что.
— Ну вот, воскликнула Катя, если ты любишь хорошо поесть, научись готовить. Так ты найдешь своё дело, а там, может, это станет твоим призванием.
— Ну, я не знаю…
Ну что ты так сомневаешься. Так и проживёшь всю жизнь, не реализовавшись. Надо найти себе занятие, тогда и появится смысл. Представь, что ты старик, которому ничего не надо, который ничего не умеет. Тогда зачем вообще жить?
— Этот старик, что пришел ко мне, сказал, чтобы я эти 3 месяца сам себе был хозяином здесь, — перевел тему разговора Коля.
— Да, совет дельный, — ответила она.
— Я не знаю, что делать, а мне ещё тут столько жить.
— Я помогу тебе не словами, а поступками. Все мы боремся за правое дело. Только в тебе корни дурного проросли слишком далеко. Ты слишком долго был в таком положении, поэтому так быстро всё это из тебя не выбить. Слушай меня, во-первых, тебе нужно понять, чего ты хочешь от жизни. Вечером ты придёшь сюда и ответишь мне, иначе еды не получишь. Далее тебе нужно найти занятие по душе. Одного будет достаточно. Третье — перед тем, как кому-нибудь сказать что-то плохое, стань перед зеркалом и посмотри на себя. Начни говорить всё то, что ты обычно говоришь людям. Усёк?
— А как же мне до вечера ничего не есть? — взмолился Коленька.
— Так будет лучше думаться. Всё, иди, я хочу немного попеть в тишине. На прощание Катенька сунула в карман пиджака Николая какой-то подарок, который не особо его обрадовал. Коленька топал домой совершенно разбитый и уставший, рой мыслей кружил в голове, а потому она жутко болела. Сколько же всего навалилось на него: эта деревня, мужик, девушка со своими заданиями, все что-то от него хотят, требуют изменений. Ну зачем мне меняться, если я и так хорошо живу? Если что и будет, потом всё решу, зачем сейчас себе голову дурить.
Вечером юноша не пошел к Кате и устроил страшный пожар. Вся деревня стояла на ушах. Мужчина, что приходил к Коленьке, был в бешенстве и сказал отцу, что ноги его сына в деревне больше не будет. Тот самолично забрал Коленьку домой на машине. По дороге они не разговаривали, но отец заметил, что в лице Николая произошло изменение: проявилась лучезарность, детско-обидчивый взгляд сменился на более осознанный.
Коленька знал причину своих метаморфоз, но ни с кем этим не делился. Юноша перестал вести себя бескультурно и устраивать сцены. Он замкнулся в себе и всё чаще уходил гулять в одиночку по вечернему Минску. Как бы он не хотел, но время в деревне откликнулось в его сердце, а огонь самобичевания начал разрушать парня изнутри. Он противился людей, самого себя, всё вокруг приносило ему дискомфорт. Даже во сне юношу донимали кошмары. Буквально за несколько месяцев Коля сильно похудел, потому что ел редко и мало. Парень становился всё более хмурым и молчаливым, выдавить хоть слово из него было крайне тяжело.
Спустя год Коля объявил отцу, что уезжает. Он задавал вопросы: «Куда? Зачем? Почему?» — Николай отвечал лишь молчанием. Отец не мог удержать сына и отпустил его с горечью в сердце. А Коленька уехал в глухую деревню в Могилевской области, где за деньги, что он собирал в течение года, купил себе небольшой домик. Там он долго искал себя, занимался и готовкой, и строганием, мастерил мельницы и лодки. За несколько лет Николай превратился из ленивого эгоиста в хмурого трудягу. Он искал себя и в творчестве: рисовал картины, писал стихи. Но всё это было донельзя мрачным и однообразным. Коля долго и упорно искал себя. Трудился он по 9 часов, а после этого принимался за новое увлечение. Но счастливее от этого Коля не становился. Юноша помогал всем местным и никогда не брал с них денег. Они любили и уважали его, но парень никому не отвечал взаимностью. Так Коля прожил 6 лет, после чего в его жизни наступил переломный момент. Проезжая на тракторе возле линии электропередач, он зацепился дверью за провода и получил удар током.
После этого у Коленьки отнялась вся правая часть тела. Лишь спустя несколько лет у него кое-как, но заработала рука. Однако лицо было изувечено жуткой гримасой, а ногу он таскал за собой как ненужный балласт. Местные помогали ему, пока Коля не уехал. На тот момент ему было 28 лет. Многие боялись, что он пропал, чтобы свести счёты с жизнью. Но позднее оказалось, что Николай уехал в Коломенский монастырь. Об этой истории узнала его новоиспечённая знакомая Катя, которая на тот момент уже была певицей и состояла в браке. Она решила поехать к нему и посмотреть, что же стало с толстяком Коленькой.
Отец Иероним, так теперь его звали, жил в маленькой келии недалеко от пасеки. Монастырь был небольшим и бедным, монахи жили только за счёт пожертвований и своего скудного огорода. Иероним ходил мало, и единственным, что он делал для братии, была готовка. В остальное время закрывался в келии и молился часами напролет. Чувствительность ноги немного вернулась, поэтому он мог стоять на коленях. К себе посетите лей пускал редко, с другими монахами почти не общался. Но на исповеди он всегда стоял дольше всех, чем вызывал много разговоров в монастыре. Катя попала в обитель в начале осени, когда вся братия, кроме отца Иеронима, дружно собирала урожай. Он же сидел у келии на лавочке и читал священное писание. Именно в этот момент к нему и подошла Екатерина.
— Здравствуйте, вы отец Иероним?
— Это я, присаживайтесь, — сказал он и указал левой рукой на свободную часть лавочки.
Он сильно поменялся, и Катя с трудом нашла в его лице черты молоденького Коленьки. Лицо стало длинным и худым, глаза погрузились в глазницы так, что под ними появились большие тёмные круги. Длинный нос и уже изрядно поседевшая борода. Годы пытались взять своё, но, видимо, Иеронима они так легко взять не смогли. Чёрное длинное облачение скрывало его искалеченную ногу, как и борода скрывала обездвиженную часть лица. Катя долго не могла начать разговор. В этом месте, где прекрасная осень разбросала свои краски, хотелось спокойствия и тишины. Братия гурьбой ходила по огороду, каждый был занят своим делом, а природа занималась приготовлением ко сну. И все происходило так медленно: листья долго лавировали перед тем, как упасть, цвета постепенно перетекали от зелёного к бурому. Для людей эта скорость кажется ничтожной, но это и есть благодать. Чудесные моменты, когда тебе никуда не нужно спешить и можно наслаждаться мгновениями увядающей красоты.
Отец Иероним пристально вглядывался в даль, словно пытался что-то высмотреть там. Кате стало неловко от такого молчания, и она заговорила:
— Проезжали мимо монастыря и решили поговорить со знающим монахом. Сказали, что по такому вопросу нужно обращаться к вам.
— Пожалуйста, обращайтесь.
— Тяжело жить в последнее время, заботы, тревоги — всё в кучу смешалось. Скажите, как не потерять себя во всём этом?
— Чаще бывайте наедине с природой, как сейчас, — ответил монах.
— А может какие-то молитвы нужно читать, чтобы проще было?
Отец Иероним улыбнулся половиной лица, которая была обращена к Кате, и сказал:
— Вы молитесь вместе с муравьями, так будет больше толку. Молитесь с ними каждый день в тишине, обязательно на коленках.
Катя опешила. Какие муравьи, что он говорит? Видимо Коленька действительно сошел с ума.
— А как же мне стоять на коленях возле муравьев, если они меня будут кусать? — изумлённо спросила Катя.
— Ну конечно же вы им мешаете! Но все равно продолжайте молитву. Когда Богу молиться легко, то слова имеют мало искренности. Лишь боль может открыть в нас просящую душу, а не исполняющую номер.
— Это как-то странно, — задумчиво проговорила Катя.
— Катенька, — посмотрев на собеседницу начал монах. Для чего вам молиться? Чтобы стало легче жить? Тогда, дорогая, вы ошиблись. Я таблетки не продаю, вам в аптеку. Вы крещеная?
— Нет, — смущённо ответила Катя.
— А Бог то вам зачем нужен?
— Ну, как и всем, наверное, — неразборчиво проговорила Катя.
Отец Иероним ничего не ответил и вновь смотрел вдаль. Катя сидела и молчала, опустив голову. Ей было стыдно, и она не знала, перед кем именно и почему. Он узнал ее, но Катя не могла понять, что это за человек сидит рядом с ней. От него веяло теплом и простотой, к нему хотелось прижаться и попросить прощения за всё плохое, что было в жизни. Но вместо этого Катя продолжила донимать монаха. Ей было всё равно на Бога и молитву, женщиной двигал лишь интерес. И отец Иероним это прекрасно ощущал. Вот только Катя думала иначе.
— Скажите, а вы давно здесь?
— Сколько помню себя человеком, столько здесь и живу, — задумчиво ответил монах.
— Хорошо здесь? — спросила она.
— Да, но женский монастырь в 100 километрах на север, там ещё лучше.
Катя не оценила шутку и решила отбросить все формальности, обратившись к монаху по прошлому имени:
— Коля, зачем же ты пошел сюда? Жил бы себе с отцом и горя не знал.
— Мне и здесь хорошо живется. Братия, природа, молитва. А мне большего и не нужно. Я столько лет искал себя в разных начинаниях, но завершал их все одинаково. И оказалось, что я искал в мутном болоте — там ты никогда ничего не найдешь. Долго его чистил и попутно искал, но ничего не помогало. Я понял многое, когда добился того, чтобы болото стало озером. А болота чистить есть тут один умелец, но дорого берет. Именно поэтому я решил сам свое почистить.
— Коля, ты говоришь загадками и шутками, разве так можно. Я ведь к тебе серьезно обращаюсь, — надувшись проговорила Катя.
— Если расстроил вас, простите. Могу перегибать. Так зачем вы приехали сюда?
— Интересно стало, как ты живёшь, может помочь нужно чем-то? Про отца знаешь?
— Да, царствие ему небесное, — сказал Иероним и перекрестился. Хороший был человек, много добра сделал.
— Так чего ты семью не завел, как все «нормальные», — Катя оговорилась и покраснела, слово «нормальные» тут явно было лишним.
— А я как болото расчистил, так сразу понял, что под ним есть ещё одно. Этому нет конца. А тут в келии удобно его чистить: ведрами грязь вытаскиваешь и выливаешь, прямо вот сюда. Монах показал на небольшую прорешину в траве, когда объяснял, куда отправляются отходы. Так что дел у меня здесь полно. Если я больше не нужен, то прошу меня отпустить, — сказал он, повернувшись к Кате.
— Можно последний вопрос? — спросила она.
— Конечно.
— Что тебя так резко поменяло? — спросила она.
— Ох, Катя, все вам нужно знать. Как-то само взяло и поменялось. Не знаю, как сказать даже. Помнишь, ты мне тогда яйца подарила. Уж очень вкусные они были, — словно в забытьи ответил монах.
Катя, немного помолчав, встала и ушла, а отец Иероним побрел в свою келию. Многих монахов интересовал последний вопрос, заданный Катей, но Иероним никому не рассказывал эту историю. Лишь перед смертью он поведал ее настоятелю прихода во время исповеди.
— Отче, чувствую, что скоро придет моё время. Послушайте историю, которая привела меня к Богу, — заговорил монах, лёжа в постели.
— Я слушаю тебя, — ответил настоятель. Когда мне было около 20 лет, отец отдал меня на перевоспитание в деревню. Вёл я тогда себя действительно хуже некуда. Слава Богу, что мне помогли полностью не потерять себя. Я говорил людям страшные вещи, обижал их не только своими словами, но и поступками. Считал себя выше Бога и каюсь в этом. Много боли приносил окружающим, и я искренне прошу у всех прощения. Так вот, прожил там всего несколько дней и как-то одним вечером решил приготовить яичницу. Зажёг электрическую плиту, поставил сковороду и накрыл ее крышкой. Думаю, на маленьком огне пускай томится, а я пока немного отдохну. В тот день я познакомился с одной девушкой, которая и дала мне пару этих яиц. Пришел домой от неё сильно уставшим. Я не заметил, как задремал. Проснулся от сильного жара и гари — дом уже был полностью охвачен огнем. Куда бы не бросался — повсюду стена огня. Дышать становилось всё труднее. Я забился под кровать и просто начал плакать. В какой-то момент вспомнил молитвы, которым меня учила мама, и начал их судорожно повторять. «Спаси меня Боженька, спаси меня Боженька, я всё сделаю, только спаси», — кричал я в слезах.
Монах в постели заплакал и остановился. Настоятель подождал немного, и Иероним продолжил:
— Простите меня, отче. Я кричу, прошу Бога о помощи. Неожиданно на кровать падает горящее бревно и все становится темным. Но спустя мгновение я оказываюсь позади дома, в той же одежде, но лежу уже на земле. Я в ужасе вскакиваю, ощупываю себя и понимаю — живой. Я обегаю дом с другой стороны и вижу людей, которые собрались возле него.
— Вот он, вот он! — закричали они и побежали ко мне. Я от радости в ответ стал кричать им: «Это я, это я». Меня поколотили, и после этого отец забрал домой. Тяжело мне было, отче, после этого. Мои пороки не давали мне покоя, мучали меня, но в то же время в памяти и до сих пор стоит этот горящий дом и чудо спасения. С того дня я пообещал Богу, что стану жить по его законам и исправлюсь. После этой исповеди монах Иероним прожил ещё несколько часов. Умер он в возрасте 67 лет, по меркам монашества ещё совсем молодым. Но, несмотря на это, после его смерти случилось большое чудо: монах, который зашёл заменить свечи в келии, вдруг ощутил запах дыма из келии. Он с ужасом вскочил в неё, но огня так и не обнаружил. Позже прибежал настоятель и вся остальная братия — огня не было, но от тела исходил мягкий запах дыма. Этот запах был и не удушливым, и не приятным. Вскоре вызвали епископа и митрополита, которые подтвердили этот факт, а также то, что тело монаха Иеронима стало нетленным. Позже его перевезли в Минск, где он находится и по сей день. Тонкий аромат дыма в пустующей часовне напоминает о человеке, прошедшем непростой путь. Эта дорога была вымощена камнями самолюбования и страдания, но все же привела Коленьку к правильному направлению, на котором уже монах Иероним нашел себя в Боге.