Начало: http://proza.ru/2023/05/30/1549
Гласом моим ко Господу воззвах, и услыша мя от горы святыя Своея. Аз уснух, и спах, востах, яко Господь заступит мя. (Псалтирь 3:5)
И снова унылая, зимняя степь. Опять промёрзшая земля звенит под конскими копытами. Ветер поднимает облака колючей пыли и песок хрустит на зубах.
Можно было перезимовать в Азаке и весной двинуться на Русь. Но Кауле поклялся вернуть Аксинью с сыном домой, как можно скорее, да и самому Дэвису не терпелось в глаза поглядеть Протасию и поспрошать, откуда стали известны столь деликатные подробности его личной жизни столь разным людям. К тому же возможность преследования со стороны татар тоже была вполне реальной. Поэтому, Дэвис решил пройти через мёртвые степи на северо-запад, добраться до реки Тан и выйти к Вороньей крепости. А там уже пролегал торный шлях, по которому в обе стороны - на север и на юг шли обозы.
После бегства из Сарай-Бату несколько дней пришлось подождать, пока у Кауле отойдёт спина, чтоб он смог ехать верхом. У табунщика купили шесть лошадей – по лошади на человека и две для поклажи. Дорога предстояла долгая и нелёгкая.
Сперва переправились через Ахтубу и застряли на берегу Итиля. Ждали погоды для переправы на гиблом леденящем ветру. Итиль здесь напоминал небольшое море с белыми гребешками пены на волнах. За Итилем взяли на северо-запад по безлюдной, дикой равнине, прорезанной глубокими морщинами балок. Ночами ставили в степи навес из жердей и конских шкур, который немного защищал от холода, но не согревал. Чтобы развести полноценный костёр и сварить пищу нужны были дрова, но в этой местности не росли деревья, только изредка попадались остатки становищ и лошадиные скелеты. Поэтому питались сухим хлебом и вяленой кониной.
Дэвис надеялся за несколько дней одолеть эти места, но как назло, на третий день пути простудился и начал кашлять Илья. Кауле пристроил его в седле впереди себя, засунув в свою огромную шубу, чтобы согревать своим телом. Четвёртый день не принёс ничего хорошего. Степь и холод. Холод и степь. Только теперь добавился ещё и снег. Пока неглубокий, но по мере приближения к северу его становилось всё больше и больше, это мешало двигаться и угрожало бескормицей лошадям. Трое измученных взрослых и больной ребёнок – ничего хорошего не могла им дать степь. И Дэвису казалось, что смерть идёт за ними по пятам. Поэтому, когда на пятый день показались белые гряды известняка, а между ними покрытое льдом тело реки – он выдохнул с облегчением. По берегу росли деревья и можно было, наконец, нарубить дров и развести огонь. Среди известковых уступов нашлась небольшая пещера, где путники и расположились на ночлег. В пещере, видимо, когда-то останавливались или жили люди. Даже нашлось несколько сухих поленьев, из которых тут же сложили очаг. А когда завесили шкурами вход – стало по-настоящему тепло.
Илья между тем совсем расхворался. Он весь горел в лихорадке. Дыхание его стало тяжёлым и хриплым. Аксинья то и дело прикладывала к его лбу тряпицу со снегом.
- Послушай, Давид, - сказал Кауле, - у тебя же остался ещё Свет.
- Думаешь, поможет? - с сомнением пожал плечами Дэвис.
- Ну мне же помог.
- Не знаю. По-моему, ноги тогда у тебя от испуга отказали.
- Всё равно, хуже не будет. Другого лекарства у нас нет. – просил Кауле.
Дэвис взглянул на осунувшееся лицо Аксиньи, потом достал скляницу. Какая разница, сколько капель он привезёт – одну или две. Да и вообще, что толку сейчас думать о дарах и святынях, когда речь о жизни человечьей. Помолившись про себя, Дэвис открыл скляницу и капнул на пылающий лоб отрока ещё одной искоркой света. Скляница потускнела и все застыли в ожидании чуда, не решаясь произнести даже слово. Прошла минута, другая… Все сидели, боясь спугнуть призрачную надежду. Ничего не происходило. Илья всё так же тяжело дышал, временами его бил сухой, лающий кашель.
- Я ж говорю, ты тогда просто испугался, - в сердцах бросил Дэвис Кауле, обжёгшись об отчаянный взгляд Аксиньи. Взял топор, рукавицу и отправился за дровами на берег реки. Его трясло от отчаяния и осознания собственного бессилия. Надо было уговорить их перезимовать в Азаке, а не гнать лошадей по безлюдной степи. Опасность быть схваченными татарскими отрядами уже казалась ему слишком переоценённой. Что теперь толку, если парнишка не доживёт до утра и придётся оставить его тело здесь, в этом проклятом месте. И что потом делать с онемевшей от горя матерью? Только отогрелась душой, только ожила немного и опять этот её волчий взгляд? «Господи, зачем ты хочешь забрать его, а не меня? – спрашивал Дэвис у Бога, срубая топором тонкие сухие деревца, - Я устал, я никому не нужен, я приношу людям одни только беды и страдания. Я не хочу так больше. К чему эта вся моя никчёмная жизнь? Что хорошего я сделал?» Слёзы текли по его щекам и застывали от холода, но Дэвис не замечал их.
Между тем резко стемнело и повалил снег. Срубив несколько сухих тонких деревьев, Дэвис накинулся на большую иву, стоящую над самым обрывом. Ивы должно было хватить надолго, если жечь костёр с умом. Он рубил её одной рукой, долго и остервенело, словно вымещая на дереве свою боль. А когда дерево треснуло и подалось, он обхватил его, чтобы направить в нужную сторону, но не удержался и свалился вместе с бревном с обрыва в реку. У берега было глубоко, но на стремнине лёд оказался тонким, поэтому сразу проломился под ним. Дэвис ушёл под воду, но тут же вынырнул. Больше всего он испугался потерять топор. Зажав топор в зубах, он карабкался по обледеневшему обрыву, цепляясь одной рукой за нависающие над водой корни деревьев. Намокшая одежда тянула вниз, ноги скользили. Он срывался в воду и карабкался снова, точно лягушка из кувшина с молоком. Потом, когда, наконец, выбрался сам, стал вытаскивать срубленное бревно, которое только верхушкой сползло в воду и застряло. Одежда на нём затвердела как короб и в ней стало тяжело двигаться, тело онемело и потеряло чувствительность.
Снег шёл все сильнее и сильнее. Дэвис как мог одной рукой с негнущимися пальцами, помогая зубами, попытался связать вместе дрова, чтобы дотащить их о пещеры, а когда наконец смог это сделать, то с ужасом понял, что не запомнил, где вход в пещеру. Снег валил уже сплошной стеной и ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Дэвис поволок дрова наугад вверх, так как к реке он определённо спускался. Но когда подъём закончился – картинка вокруг не изменилась. Всё такая же белая стена снега – ни огонька, ни звука.
Он стал звать Кауле, но звук голоса тонул в толстых складках снежной завесы. Дальше идти не было ни сил, не смысла. Можно было упереть вместе с дровами неизвестно куда и потеряться совсем. Дэвис почувствовал, что смертельно устал, он сел возле вязанки дров, спрятавшись за ней от ветра и решил немного передохнуть и подождать, пока метель немного утихнет.
Глаза закрылись сами и Дэвис увидел Свет. Он словно растворялся, становясь прозрачным и обволакивал всё вокруг. И в этой светлой дымке перед Дэвисом предстал огромный яблоневый сад, весь в белоснежном цветении. Под яблонями длинный стол и за этим столом пируют люди, которые показались ему знакомыми. Да это же сад Уолефа Ольдерсона! Как он разросся, каким стал большим. А вон и сам Уолеф сидит за столом и машет ему рукой. А рядом его отец. И женщина с младенцем на руках – его жена Агафья? А от стола к нему прямо идёт высокий человек, распахнув объятья… Патрик? Ну конечно же это он! И Дэвис рванулся бегом туда, домой, скорее домой, к своим родным и близким. Но кто-то схватил его сзади и держит крепко, не пускает к ним. «Пусти! – Дэвис кричит, но голоса его не слышно. Он пытается вырваться, но Свет понемногу гаснет и долину заволакивает тьма.
- Ты что, совсем спятил? – Дэвис сначала услышал голос Кауле, а потом открыл глаза. Снег, темнота, вязанка дров.
– Ты что тут разлёгся? Нашёл где спать! Почему у тебя одежда ледяная? – орал на него Кауле.
- В воду упал, – губы еле разжались, лицо онемело.
- Уууу! – Кауле вдруг перешёл на визг, - В какую воду! Ты же конченый идиот! Тебя одного нельзя оставить ни на минуту!
Он перевёл дух, и Дэвис даже в сумраке заметил, как трясутся у него губы от страха. Таким ещё он не видел своего, обычно невозмутимого друга. Но удивляться не было сил, страшная слабость навалилась на Дэвиса, хотелось снова лечь и заснуть.
- Давай вставай, чего сидишь? – Кауле распинал его и помог ему подняться на негнущиеся ноги. – Пещера - вот. Сам дойдёшь?
Пещера действительно была шагах в двадцати.
- Угу. А дрова?
- Себя донеси!
Дэвис добрёл до пещеры, где Аксинья стащила с него промёрзшую, негнущуюся одежду и напоила горячим медовым настоем. Тело начало отходить от холода и появилась боль. Особенно болели ступни ног и лицо. Видимо, когда задремал, приморозил.
Дэвис склонился над спящим Ильёй. Ему показалось, что мальчик дышит ровнее.
Аксинья перехватила его вопросительный взгляд, - Заснул наконец, дай Бог, чтобы полегчало, - прошептала она, стискивая руки на груди.
- Всё будет хорошо, - произнёс Дэвис, заворачиваясь в одеяло.
- Мы ждали-ждали тебя, очень переживали, а потом Коля пошёл искать. Мне так страшно было его отпускать. Темень. Снег.
- Ничего, он меня быстро нашёл.
На следующий день решено было остаться в пещере. Дров, которых приволок Дэвис, хватало. Снег перестал, подморозило и лошади откапывали там, где не было глубоких намётов, прошлогоднюю траву. Жар у Ильи спал, но он был ещё слишком слаб, чтобы двигаться дальше. У Дэвиса всю ночь болели обмороженные ноги и горело лицо, он стискивал зубы, чтобы не стонать и не полошить своих товарищей.
Наутро Дэвис стал искать скляницу с остатками Света, но в карманах сушившейся одежды её не оказалось. Он и не помнил, куда вчера её засунул. Наконец, нашёл скляницу, валявшейся на полу пещеры. Она оказалась пустой. Сколько Дэвис не тряс её, сколько не вглядывался – обыкновенное мутноватое стекло, ни искорки Света.
Он спросил об этом Кауле, но тот лишь отвёл глаза и бросил – Откуда мне знать!
Но Дэвиса трудно было провести. Он повторил свой вопрос – Кауле, ты ничего не хочешь мне рассказать?
Кауле сперва отмалчивался, потом воскликнул в сердцах – Ну да, да! Это я! Я вчера испугался, когда нашёл тебя в снегу. Ты был весь белый, холодный, я тебя тряс, а ты не просыпался. Вот я тогда эту последнюю каплю…
- Потратил на меня… – закончил Дэвис.
- Да, – жмудин шумно выдохнул, - Говорю же, испугался я. Ежели с тобой что, как мы отсюда выберемся? Я дороги не знаю. Теперь у нас больше ничего нет. – сокрушённо добавил он.
Дэвис какое-то время молчал, разглядывая пустой сосуд, где ещё недавно хранилась драгоценнейшая для него реликвия – частица Святого Грааля. Потом рассмеялся и обнял жмудина, прижав его к своей груди. – Да, ладно! Ты теперь и есть на самом деле самая величайшая моя святыня. Ты, и Илья, и Аксинья. Вы – самое дорогое для меня на этом свете.
Ему вдруг стало легко. Он подумал, что может быть Господь и хотел от него именно этого осознания. Реликвии, идеи, ритуалы, традиции - всё суета и ничего не может быть важнее людей и отношений между ними. Дар Хавраса больше не тяготил его, и теперь, он никому не должен и никому не обязан, будто гора с плеч упала.
Продолжение: http://proza.ru/2023/08/31/1678