Глава девятая: http://proza.ru/2023/08/20/1378
Глава десятая. Жизнь продолжается.
Новость Бориса не настолько ошеломила, насколько озадачила. «Думай, как распорядиться…» – рванул, было, следом за Ульяной, узнать, как, но, вспомнив одно из правил кодекса*, решил не пороть горячку и хорошенько всё обмозговать.
Никто сейчас не в силах сказать или даже предположить, радость или очередное горе принесёт это известие Роману, и не мог Борис вспомнить, чтобы Ромка хоть когда-нибудь интересовался отцом. Мальчишка давным-давно смирился с его отсутствием, так стоит ли сейчас ворошить прошлое и будить лихо? Ведь прожитого, как пролитого — не воротишь, а как сложится дальше – время покажет, оно и рассудит, и расставить всё по своим местам.
Ульяне он поверил. Роман хоть и уродился лицом в мать, но мужской стройностью, осанкой, мимикой и многоликим пронзительным взглядом, на самом деле пошёл в породу Петрашевских, в коих, по народной молве, текла кровь то ли цыган, то ли ассирийцев. Одним словом, Вячеслав Петрашевский – вероятный отец Романа, родом из тех, у кого натура страстная, а кровь горячая. Оттуда и характер. Удивлялся Борис, насколько близка была разгадка, но предположить подобное никому не пришло на ум. Да и где, и при каких обстоятельствах пересеклись пути Олеси со Славкой, тоже оставалось, покрытой мраком, тайной.
В те годы Петрашевские держались особняком. Жили скрытно за высоким забором в большом белом доме, что стоял у тихого, но глубокого пруда на окраине города. Это была непозволительная роскошь по тем временам. Невероятным являлось и то, что сам хозяин усадьбы нигде не работал. Один брат его шил сапоги, другой – официально мастерил золотые зубные коронки, а неофициально – ювелирные украшения. Чем занимались остальные, а народу в доме проживало много, было неизвестно. Всякое болтали о них, порой пугали историями одна другой страшнее, но вечерами роскошная усадьба купалась в ярком свете фонарей, и машины богачей и влиятельных лиц одна за одной шустро сновали из ворот в ворота.
Смутили Бориса слова соседки и о Божьем промысле. Правда ли, нет – никто не знает, но удивлению его не было предела, что появилась Ульяна в тот самый момент, когда он, спасая Ромку, оказался в полном нокауте. Когда потерял веру в собственные силы, когда от отчаяния опустились руки. Невероятным казалось и то, что точно также он встретил Романа у порога подъездной двери.
Солнца луч упал на бутылку и багровой искоркой, словно хитро усмехаясь, подморгнув, ответило вино. «Что ж, – подумал, вставая, – сам мальчишек учил: «Ни чьим советом не пренебрегай…»*, а значит, придётся готовить сытный обед и подать к нему подогретый кагор».
Оделся и отправился за продуктами на рынок.
Ромка не менее растерялся, и у него никак не укладывалась новость в голове. Принять её, постичь не получалось, требовалось время на осмысление, но издалека, как из тумана, словно утренний рассвет, забрезжили в голове спасительные мысли. Мелькнула проблеском надежда покинуть город сразу после выпускного, не ожидая осеннего призыва.
«Вячеслав Петрашевский! – повторял он мысленно. – Мой отец!»
В душе фейерверком и радость, что где-то живёт родной по крови человек, и боязнь отвержения, а вдруг не признает, не примет его, и страх из глубин подсознания получить новую порцию боли. Но где искать этого Петрашевского? С чего начать? …
А может и не стоит? Что такое «иметь отца» он не знал и давно научился жить без него, но весть эта растревожила и, словно шоковым ударом, неожиданно пробудила интерес к жизни.
«Я найду его! Обязательно найду! – взволновалась вдруг ожившая душа. – Он поможет. Я ничего такого просить не буду… мне ничего от него не надо… только взглянуть. Только… четыре месяца до призыва где-нибудь переждать. Может, поможет? И прописаться, но я буду работать и все долги ему верну».
Ромке было всё равно где жить: хоть в деревне захудалой, хоть в любом селе или на заброшенном хуторе, лишь бы из города долой и подальше. Но и для военкомата не потеряться, ведь призыв по прописке. Службу в армии Роман рассматривал, как трамплин, как возможность в дальнейшем неплохо устроиться в жизни. Какое ему дело до тех, кто боится трудностей и опасностей, кто рассказывает о несправедливости и дедовщине? Он не избалован и постоять за себя всегда сумеет.
«Ну, а если откажет, не признает… – замирало в страхе сердце. – То… тогда я сам что-нибудь придумаю…»
Среди Ромкиных друзей и одноклассников сирот не было, но и достойными отцами похвалиться могли немногие: встречались отцы-пьяницы, дебоширы, даже алкоголики, что создавали дома кромешный ад. Были «приходящие папы», что жили на две семьи, а попадались и такие, как у Севки, которые тщательно скрывались от алиментов. Но даже эти ребята всё-таки имели, пусть и негодного, но всё-таки реального отца, а не прочерк в метрике и придуманное матерью отчество. Когда у товарища геройски погиб отец, Ромка неожиданно для самого себя, даже ему вдруг позавидовал: хоть и мёртвый отец, но в сердце живёт, и есть кого помнить, кем гордиться, кого отрада им с матерью оплакивать и любить…
До сегодняшнего дня разыскивать отца Ромка никогда не собирался. Если при жизни матушки он ещё спрашивал о нём, а мать всегда отшучивалась, то после её смерти об отце он не задумывался – душа его, страдая от безжизненной холодной пустоты сиротства, свернулась в комочек и закрылась для всех.
И вот он слышит: «Есть отец», и мысль о нём переворачивает душу. Она словно руку помощи протянула, словно отыскала для умирающего стебелька корешок под землёй и напоила его, увядающего, живительной влагой.
«… Ну, а если откажет, не признает, я сам тогда что-нибудь придумаю…» – и это казалось невероятным, что одно лишь только упоминание об отце придало мальчишке сил и уверенности.
Страх осуждения со стороны окружающих, боязнь критики и насмешек немного поутихли, но вырваться из плена стыда не получалось.
В свои неполные восемнадцать лет, судьбою не обласканный Ромка уже знал, что со временем рана от потери близкого затянется, притупится боль и сгладится острота чувств, но договориться и ужиться с совестью не получится – поедом будет есть, со свету сживая.
Прокручивая в голове события последних дней, он всё больше убеждался, что вина его в смерти брата огромна. Прямая или косвенная – какая разница, если Севки больше нет, и корень греха своего он видел в близости с Лёлей. Это – подлость, это было чистой воды предательство.
В тот день нервничали все: и Ромка, и Лёля, и Севка, который ко всему прочему, ещё стеснялся этого скучного празднования своего дня рождения. Без музыки, без песен и танцев… Горько на душе у Романа. Уверен он, что Севка сердцем почувствовал перемены и всячески старался Лёльке угодить. Вот и помчался ради девушки, глупый, не раздумывая, по тонкому льду навстречу своей смерти...
«Но почему не я? – изобличал себя Ромка. – Почему Севка не испугался и побежал? … И кто, выходит, из нас сильнее, кто порядочней? Поучал его, как жить, а на поверку сам… дерьмом оказался!»
Грех выворачивал нутро, рвался наружу, но в жалость к себе его не выпускала. Она всегда – опасная и хитрая – ищет себе оправдания и стремится переложить вину на другого. Он винил и Лёльку за то, что куксилась, унылая ходила, за то, что соблазнила его накануне…
«Зачем, – накручивал себя, – красовалась предо мною? Неодетая из ванной вышла? Ишь, косы распустила… неверная… да, если бы не она… я бы никогда…» И тут же ему становилось жалко девушку, хотелось повторения… и горше стыд обжигал от сладостных воспоминаний.
Казнил себя ещё за то, что не сумел спасти Севку, что барахтался в воде слепым кутёнком, судорожно цепляясь за льдины, и страшно боялся утонуть. Что его по грязному обрыву из воды, как тряпку тянули на верёвках, и он мёртвой хваткой держался за них. Очень сильно ему тогда хотелось жить, но после, представляя себя со стороны, жаром позора заливало лицо, и жить ему уже совсем не хотелось.
Мог ли он после такого унижения встретиться с Лёлей и её бабушкой? С одноклассниками? С тёткой? Взглянуть им в глаза? Нет – снаружи стыд, внутри вина… бежать, бежать отсюда без оглядки… Уехать навсегда … и никогда не возвращаться…
И вот известны имя и фамилия отца, и принято решение – ехать в Москву и разыскивать его там…
Впервые за много дней, Рома вышел на кухню и сварил себе кофе. С интересом выглянул в окно и подивился: солнца яркий свет, и совсем нет снега, в самом разгаре трепетная весенняя кутерьма. Увидел Бориса Андреевича, что возвращался с рынка, неся в двух руках большие пакеты, и несказанно обрадовался ему. Встретил в дверях.
– Завтракал? – как ни в чём не бывало спросил Борис, а сердце его радостно ёкнуло.
– Кофе выпил.
– Омлет сделать?
Ромка кивнул.
– Я тебе тут кое-какую одёжку прикупил – померяй. Не подойдёт, поменяем. Мой бывший ученик торгует, выбрал самое лучшее.
Будничные, пустяковые разговоры, и в них есть своё счастье. Это – стабильность и покой. Для Ромки – лекарство. «Главное, – думал Борис, – этот хрупкий нежный росток возрождения души не поранить, не сломать».
Он не приставал к Ромке с разговорами, Борис Андреевич стряпал сытный обед.
Когда всё было готово, сварил из кагора глинтвейн, добавив в него мёд, пряности, что посоветовали торговцы на рынке, и позвал Ромку к обеду.
Полная миска салата «Оливье», насаженная на бутылку запечённая курица. На сковороде аппетитно шкворчит сало с луком. Им Борис зальёт мятую картошку. Солёные грибочки, маринованные помидоры. Печёные пирожки из кулинарии. И посередине стола в кастрюльке, сваренный из церковного кагора, глинтвейн.
Жизнь продолжается.
*Кодекс чести русского офицера (1904 год)
«Не пиши необдуманных писем и рапортов сгоряча».
«Ни чьим советом не пренебрегай — выслушай. Право же, последовать ему или нет, останется за тобой. Сумей воспользоваться хорошим советом другого — это искусство не меньшее, чем дать хороший совет самому себе».
Глава одиннадцатая: http://proza.ru/2023/08/29/50