Москва прифронтовая.
22 июня 1941 года я был в деревне у бабушки. Деревней была окраина города Гжатск (сейчас город Гагарин). Эта часть города действительно была деревней, с деревенскими избами и участками в 15 соток, которые давали колхозникам. Мне только что исполнилось 6 лет, но мальчик, я был смышлёный, умел читать, писать и считать, и бабушка отправила меня в "город" за хлебом. "Городом" называли центральную часть города, где были магазины. Я купил хлеб, положил его в авоську и вышел на улицу. Был яркий солнечный день. Недалеко от магазина, на перекрёстке улиц 1 советской и Московской был репродуктор, и около него толпилась группа людей. Проход мимо я услышал слово "война". Вот так я впервые услышал о начале войны.
Через несколько дней меня отправили в Москву. Первое, что мне бросилось при приезде в Москву - это тишина. Москва была обычно шумная, многолюдная. Но сейчас Москва, была тихой притихшей. Не было оживления на улицах. Проходили редкие, сосредоточенные прохожие.
В доме почти сразу же появилась светомаскировка, которую делали из подручных средств. Обычно это было одеяло. И еще, во дворе перестали играть в игру "штандер", так как слово было немецкое.
Через несколько дней мы с мамой уехали в деревню к другой бабушке ( папиной маме) во Владимирскую область.
В Москву мы с мамой приехали в начале сентября. Не знаю, чем это было вызвано. Возможно с оформлением карточек или офицерского аттестата (папу призвали в армию в июле). Бабушка работала в колхозе, и меня оставит было не с кем. Поэтому приехали вместе.
И это была уже совсем другая Москва. Москва прифронтовая. На основных улицах стояли противотанковые "ежи". В угловых зданиях на первом этаже были образованы огневые точки: оконные проемы были заложены мешками с песком с отверстиями для оружия. Исчезли деревянные заборы. На торце большого дома на Баррикадной улице была нарисована целая деревня для дезориентации немецких летчиков. На большинстве домов была надпись крупными буквами "бомбоубежище" и стрелка, указывающая путь к бомбоубежищу. Были и указатели с надписью "газоубежище", но их было немного. По улицам иногда проезжали машины с громадными рупорами, звукоулавливателями, для раннего улавливания звука подлетающих немецких самолетов. Проходили иногда аэростаты заграждения. Их вели шесть или восемь девушек в военной форме. Мы эти аэростаты звали "колбасой"
Стекла на окнах заклеивали полосками из газет крест-накрест, чтобы стекла не разлетались при взрыве. Для светомаскировки выдавали шторы, сделанные из плотной черной бумаги, похожей на тонкую толь. На улицах дежурили патрули, которые следили за соблюдением светомаскировки окон. Всем жителям были выданы противогазы. Был противогаз и у меня. По сигналу воздушной тревоги я надевал сумку с противогазом на шею, что вызывало улыбки соседей.
В первые дни после приезда мы с мамой по сигналу воздушной тревоги уходили в бомбоубежище. Бомбоубежище располагалось в подвале семиэтажного дома. Большое подвальное помещение, в центре которого под потолком висела тусклая лампочка ватт на сорок. Вдоль стен стояли скамейки, точнее лавки. На них сидели люди со своими мешочками или сумками с документами, деньгами и небольшим запасом еды и питья. Большинство были с детьми. Сидели тихо, прислушиваясь к тому, что слышно на улице. Изредка перешептывались с соседями. Даже дети не шумели и плакали редко.
Правда были мы в бомбоубежище всего два или три раза. В дальнейшем по сигналу воздушной тревоги мы оставались дома или выходили на улицу. ПВО вокруг Москвы работало надежно, и в город проникали лишь отдельные самолеты, в основном разведчики, летевшие на большой высоте. Мы видели их в свете прожекторов, и видели разрывы зенитных снарядов. Однажды даже видели, как самолет задымил и начал падать, а летчик выбросился на парашюте.
Маму часто привлекали к различным работам. Она ездила на рытье окопов и других оборонительных сооружений. Часто во время воздушной тревоги дежурила на крыше дома с громадными щипцами для сброса зажигательных бомб. А было ей всего не полных 27 лет.
16 октября часов в 11 появилась тетя Маруся, соседка по квартире. Она работала недалеко и сообщила, что предприятие закрыли. Всем работникам выдали зарплату. Что делать дальше не сказали. Постепенно появились и работники с других заводов с теми же словами. И дом загудел.
На лестничных площадках и в квартирах обменивались новостями, которые приносило "сарафанное радио". Говорили, что все предприятия подготовлены к взрыву, а метро подготавливают к затоплению. Встали трамваи. Закрылось метро. Говорили, что в Химках видели немецких мотоциклистов - разведчиков. Говорили, что работает для жителей только Горьковская ветка пригородных поездов, и на Курском вокзале толпа народа штурмует каждый поезд. Говорили, что по шоссе Энтузиастов и Горьковскому шоссе идет вереница людей с тачками с вещами.
Но в нашей округе было тихо. Такое впечатление, что кто мог уехать раньше , те уехали. Остались те, кому некуда было ехать, или те, кто, как моя мама, считали, что бросаться в неуправляемую толпу, это безумие. Пару раз под окнами проехала семья с тачкой с вещами, а больше никого. Только во дворах появились костры, на которых жгли политическую литературу. Исчезла милиция и патрули.
Вечером пронесся слух, что начались грабежи магазинов. Сказали, что громят нашу булочную. Мальчишки старше меня побежали в булочную. Никто из взрослых не пошел. Меня мама, конечно, не пустила. Мальчишки прибежали с пакетами дешевых конфет, кто-то с пачками сахара. После этого в доме установилась напряженная тишина. Что же будет дальше?
Напряженность сохранялась еще несколько дней. 17 Октября по московскому радио выступили московские руководители с призывом соблюдать спокойствие и не поддаваться панике. Но звучало это не убедительно. Однако, в городе началось оживление. Пошли трамваи, открылось метро, заработали некоторые учреждения и предприятия., магазины. Появилась милиция и патрули. И это обнадеживало. !9 октября вышло постановление Государственного Комитета Обороны за подписью Сталина. Короткое, но четкое и жесткое. , оно сразу показало москвичам, что Москву не сдадут и будут защищать до последнего. И это постановление сразу придало москвичам спокойствие и уверенность. Тут же пронесся слух, что где то совсем рядом, в каком-то дворе расстреляли на месте труса и паникера.
Обстановка быстро нормализовалась. И где то в конце месяца мы с мамой спокойно, без толпы и давки, уехали на пригородном поезде по Горьковской ветке жд до станции Орехово и дальше до села Санино Киржачского района Владимирской области к бабушке. Точной даты я не помню, но 6 - 7 ноября мы были у бабушки и слушали там по радио доклад Сталина и репортаж о параде на Красной площади.
Вернулись мы в Москву в конце января 1942 года. Это все еще была прифронтовая Москва, еще стояли на улицах противотанковые ежи, работали бомбоубежища, но у москвичей на лицах появились спокойствие и уверенность: мы отстояли Москву и больше никогда немцы не подойдут к Москве близко.