Новелла выделена из романа-эпопеи "Милосердие" и посвящается памяти Великой Княгине Ольге Александровне.
* * *
2 Августа 1914 год. ст. "Дно" Витебской губернии.
За окном купе неторопко проплывали пепелища с остатками обуглившихся деревьев и срубов. Шёл дождь. Хорошо, что пыли нет, успела подумать Великая Княгиня, как тело вновь зачесалось. Мерзость такая! Спала не особенно хорошо, поскольку за ночь, как и всех её попутчиц, клопы заели. К утру на этой почве, как и следовало ожидать, Ольга Александровна тесно сдружилась с двумя женщинами в новеньких сестринских одеждах. Смирнова оказалась из монашек, другая, Громова, из общины Красного Креста, представилась Татьяной Андреевной.
— Ваше Высочество, — с кресла, по другую сторону коридора, её окликнула Смирнова, но встретившись с укоризненным взглядом, покраснела и поправилась, — простите, Ольга Александровна, Ваша очередь мыться.
Княгиня вернулась мыслью, как с ней до утра она ловили клопов, после чего монашка чистила диван в её купе головной щёткой. Это было так трогательно и Княгиня ужасно смущалась. А клопы?! Противно было думать о них; Громова всех предупредила, что дальше будет хуже и пойдут вши в волосах.
Когда с задорными шутками Татьяна Андреевна из дорожного кофра достала кувшин с молоком и нарезала колбасу с хлебом, поезд плавно затормозил против станционного здания с вывеской "Дно". Едва перекусили, когда в вагон зашли несколько смущённых врачей, в том числе и знакомый ей старший врач Гриненко:
— Так куда мы сейчас следуем, Алексей Яковлевич? — ответив на приветствие, спросила Княгиня.
— Не взыщите, Ваше Высочество, мы едем в Киев и оттуда не знаем куда нас пошлют.
Немного побеседовав, они ушли в свой вагон, а Ольга Александровна принялась за письмо к племяннице:
"Милая моя душка трогательная Татьяна! Твое милое письмо меня ужасно тронуло вчера вечером! Мы должны были ехать в 9 1/2, но стояли на станции до 12 1/2. Была толпа — из знакомых сестер и родственники их — и когда, наконец, мы тронулись, все нас крестили в открытые окна".
Вкратце описав полюбившихся ей сестёр милосердия и их яростную борьбу с вредными паразитами, продолжила с новой строки:
"Думаю, так много о вас — моих милых, дорогих! Скажи Мам;, что я так тронута, что сказать не могу, ее милым отношением ко мне и люблю ее ужасно. Целую Ольгу-душку милую нежно и Мари и Настеньку "a gloomy one". Прощай, моя дорогая! Да хранит тебя Господь! Пишите мне часто, душки мои. Твоя любящая тебя всем сердцем Тетя Ольга 1914, 2 Августа (в поезде на войну едучи)".
5 августа 1914 год. Киевский вокзал.
Начиная с предместий, город утопал в буйно разметавшейся зелени садов. Одноэтажный деревянный павильон с начатками фундамента нового здания, встречал шумной человеческой суетой и зычными выкрикиваниями дикторов названий поездов. Беженцы с детьми, множество военных, отдельными кучками толпились на перроне, куда с черепашьей скоростью подходил состав.
Двое врачей, пришедшие в вагон попращаться с Княгиней, рассказали, что поезд через Житомир направляют в Ровно. Сами же они сходят здесь для службы в Сводном эвакуационном госпитале № 8. Минут через десять поочередно прозвучали два длинных звонка. Застенчиво откланившись, врачи поспешно удалились. Раздался третий и состав медленно тронулся в сторону польско-австрийской границы. Туда, где шефа 12-го Ахтырского гусарского полка, Великую Княгиню, вступившую на дорогу сестры милосердия, ждал ежедневный и тяжкий труд.
9 августа 1914 год. г. Ровно. Лазарет Евгеньевской общины.
На станции Ровно Княгиню и сестёр милосердия встречала небольшая группа медперсонала во главе со статским советником Колмогоровым. Представившись главным врачом лазарета, он предложил всем занять места в двух экипажах, которые доставили прибывших к зданиям давешних артиллерийских казарм, где по военному времени в короткий срок оборудовали лазарет с палатами для раненых.
В сопровождении врача, Ольга Александровна внимательно осмотрела перевязочные и операционные залы, а на предложение разделить с ним завтрак вежливо отказалась:
— Благодарю, Василий Иванович, за заботу, но прежде хотелось бы обойти тяжелораненых. И ещё, уж не взыщите, — смущённо улыбнулась Княгиня, — заведовать лазаретом в военных условиях для меня непросто, поэтому пока потружусь рядовой сестрой.
— Одобряю Ваши условия, Ольга Александровна, а обед накроем в резервном кабинете, — Колмогоров кивнул с пониманием.
— Не стоит беспокоиться, принимать пищу я намерена с сёстрами лазарета в общей столовой. И отдельного помещения для жилья не мне не требуется, я с удовольствием разделю любую комнату с моей милой компаньёнкой сестрой Громовой.
Почти до полудня Ольга Александровна общалась с больными. Многие легкораненые офицеры рвались в бой. В одной из палат она подсела на кровать к одному такому раненому в руку и ногу. Разговорившись, Княгиня с радостью узнала, что вахмистр из 9-го драгунского Казанского полка, где шефом являлась её любимая крестница Мария. Не догадываясь кто передним, Волков со всеми подробностями рассказал ей о бое 28 июня, когда они атаковали пехоту австрийскую и попали под пулемет:
— А от 1-го эскадрона и от моего 3-его взвода только мы двое и остались, — вахмистр с грустью кивнул на соседнюю койку.
Сестра милосердия Кубасова, низкорослая, проворная, быстро сменив повязку второму раненому, отошла от него и зная, что ещё на станции Княгиня просила всех обращаться к ней без чинов, по имени отчеству, прошептала на ухо:
— Схожу за священником, Ольга Александровна, — а встретившись с её взглядом, она отрицательно покачала головой.
Товарищ Волкова умирал и от раны в живот уже шёл тяжёлый запах. Княгине стало бесконечно жаль молоденького офицера. С горечью вглядываясь в большие страдающие голубые глаза, она склонилась к осунувшемуся лицу:
— Миленький, я сегодня же отпишу шефу... — у неё закапали невольные слёзы. Хотела ещё что-то добавить, но корнет, прикрыв воспалённые веки, уже задышал с трудом.
В расстроенных чувствах, Ольга Александровна в этот день ещё долго ходила от палаты к палате, выспрашивала... разговаривала...
К исходу дня весть о том, что у них простой сестрой милосердия трудится Великая Княгиня облетела весь лазарет. Больные долго не могли поверить, что эта улыбающаяся, хрупкая женщина, с такой заботой ухаживающая за ними, родная сестра Царя. Многие крестились, думая, что перед ними видение и шептали "Кусочек Его!".
Первую неделю она, как и все сёстры милосердия, почти не спала, поскольку ежедневно прибывали раненые. Потом стали поступать крупные партии, едва ли не по полторы сотни с эшелона. Тогда уж работали днём и ночью без перерыва. Раненые прибывали с фронта в ужасном состоянии — только после двух или трёх ванн удавалось смыть с них окопную грязь.
Опытная сестра Вера Титова, которую поначалу дали в помощь Ольге Александровне, теперь не выходила из операционной. В перевязочной, помимо сестры Веры Поммерг и санитара Смирнова, им вызвался помогать один миленький солдатик из выздоравливающих. Как заметила Ольга Александровна, сперва Дионисию ужасно не нравилось всё, что приходилось видеть, но вскоре попривык и помогал в перевязках
За окнами смеркалось, когда запыхавшиеся санитары из только что прибывшего поезда внесли в зал двух очередных пациентов. У одного из одежды оставался мундир тёмно-зелёного сукна, прикрывавший лишь верхнюю часть туловища. Его разбитое правое бедро кровянилось наскоро наложенной повязкой. Друга нога, сиротливо белея длинным шерстяным носком домашней вязки, судорожно подёргивалась.
— Ольга Александровна, будьте добры, приготовьте гипс и бинты.
Распорядившись уложить раненых на на столы, Вера взяла с подноса флакон с бесцветной жидкостью:
— Как звать тебя, голубчик?
— Николай Суворов, урядник Оренбурского 2-го полка, — охрипло пробормотал казак.
— Сейчас, Николай, усыпим тебя ненадолго, слегка выпрямим ногу и наложим гипсовую повяку.
— По другому никак? — спросил он нерешительно, очевидно страшно конфузясь своего вида.
— Никак, касатик, ты уж потерпи, а мы привычные ко всему.
Смочив маску хлороформом и удобнее приспособив её к лицу вокруг рта и носа, терпеливо дожидалась пока подействует. По залу поплыл, уже ставший будничным, сладковатый запах.
Пока Поммерг с санитаром трудились над раненым, Ольга Александровна развязала у второго больную руку и принялась было за промывку раны, однако засомневалась и выбежала из зала. Заметив болтавшуюся по коридору волонтёрку-сестру, попросила позвать свободного врача.
— Алексей Яковлевич, помогите, боюсь что-то не так сделаю.
После тщательной дезинфекции она собственноручно, под наблюдением рыжего доктора, наложила повязку и забинтовала руку. По мере приобретения опыта, Княгиня стала помогать в операционной и перевязочной, и даже этим увлеклась. Через некоторое время врачи уже доверяли ей делать сложные перевязки.
Эшелоны часто приходили по ночам и в случае непредвиденной ситуации медперсонал поднимали под утро с тёплых постелей. Дрожа от холода в накинутом поверх ночной сорочки халате, Княгиня вбежала в распахнутую дверь палаты, где у ряда носилок, сестёр дожидались заспанные санитары. При виде обилия перебитых ног, рук, простреляных животов, грудей и голов, Ольгу Александровну, охватывал вселенский ужас. И надо всё это чинить кое-как, всякий раз мелькала непрошенная мысль.
Так и на этот раз, распределив общими усилиями раненых по свободным местам, они срезали грязные окровавленные одежды и одевали в чистое бельё. Уложив последнего в кровать, Татьяна Андреевна с Кубасовой убежали в кухню за чаем и молоком. Напоили кого смогли, когда первых понесли на перевязку.
25 августа 1914 год. г. Ровно. Лазарет Евгеньевской общины.
Лишь к трём ночи Княгиня, пошатываясь от усталости, вернулась в свою комнату. Милая компаньонка дежурила и Ольга Александровна прилегла, чтобы дать отдохнуть ногам, но вспомнила про начатое письмо. Стульев здесь не было, разве что к столу покушать приносили. Писала, стоя на коленях у подоконника:
"Мои милые дорогие душки все! ...Наш госпиталь считается раем. Военные госпиталя довольно плохи, ничего у них нет; кормят плохо не перевязывают по 8 дней, потому что материала нет. Перевели 2 госпиталя вперед, а их больные попали к нам. Они и рассказывают, затем волонтерки-сестры — большею частью гадость — когда приносят раненых они даже их не раздевают, а велят им самим это сделать — а вы бы посмотрели в каком виде их приносят — в лужах крови или с присохшей к ранам одежду — нам приходится почти все ножницами разрезать на них чтобы снять — сами шевельнутся от боли не могут, несчастные душки. Офицеры угрюмы и озверелые, когда приносят — но быстро тают в нашей обстановке и делаются ручными через день. К некоторым приезжают родные — и это тоже душераздирающе видеть как несчастная жена видит своего любимого мужа в бессознательном положение, который не может с нею говорить даже! Это ужаснее всего для меня. А затем тоже, когда умирают бедные молодые австрийцы — и умоляют, чтобы до смерти привели бы их жену или мать... я рыдаю над ними больше даже чем над своими! Наши как-то умеют умирать тихо, и с верою — а те так борются и не хотят умирать далеко от родины — вот и тяжелее это видеть..."
О ногу неожиданно потёрлась приставшая к ней белая кошка. Во время еды она прыгала ей на колени и брала просто из тарелки. Вот нахалите bonienm! Очевидно, от живого тепла её веки отяжелели и она едва добрела до постели. Уютно закутавшись в оренбургский платок, Ольга Александровна свернулась было калачиком, да под ухом что-то зашуршало. Сунула руку. Уголок мятого конверта тотчас напомнил ей о горестном письме из Киева, полученном утром от офицера Ахтырского гусарского полка поручика Баронч. А ведь до этого я вообще ничего не знала об ахтырцах. Бедный маленький Боря Панаев! Раненый дважды, он вёл под огнём своих гусар в атаку, пока не пал сраженный ещё двумя пулями в сердце и висок. И этот ангел убит! Убит, единственный в этой атаке! Пожалуй, смерть для таких не страшна. Перекрестив лоб, Княгиня мысленно произносила короткую молитву:
— "Преблагий Господи, помяни во Царствии Твоем православного воина, на брани убиенным, и приими Бориса в небесный чертог Твой..."
Уже засыпая, подумала, что наверное, он сейчас уже попал куда-нибудь близко-близко от Бога.
Сентябрь 1914 год. г. Ровно. Лазарет Евгеньевской общины.
Поток раненых не ослабевал. Одежды их в дороге затвердели, словно каменные, пропитанные запекшейся кровью и гноем. Боже, как приходится их, — бедных ангелов, мучить! — думала Ольга Александровна, разрезая ножницами присохшие к ранам повязки и отчаянно понимая, как это мучительно для пациента.
От соседнего стола её окликнул Гриненко, обычно выполняющий наиболее трудные перевязки. Завершив перебинтовывание культяпки правой ноги, Алексей Яковлевич тотчас приступил к обработке обширного ожёга груди. Ресницы, брови и усики едва проглядывались на опалённом лице хорунжего. От сильной боли он подвывал и матерился.
— Ольга Александровна, подойдите скорее, поласкайте больного.
Она поспешно забежала с другой стороны, привычно просунула ладонь под спину, приобняла его, другой же осторожно гладила нетронутое огнём предплечье. Почуяв ласковые, успокаивающие прикосновения, раненому, похоже, стало совестно кричать, он заскрипел зубами, притих и лишь мелко дрожащая культя выдавала его состояние.
Теперь Алексея Яковлевича ничто не отвлекало и не отрываясь от работы, кивнул ей с благодарностью.
Через неделю, с трудом выкроив время, она заглянула в палату проведать увечного. Несмотря на тусклый свет, тот сразу узнал её и замахал рукой:
— Сестрица, родненькая моя, пойдите сюда, сядь ко мне.
— Тогда познакомимся, казак, — Княгиня присела на краешек кровати, — меня зови Ольга Александровна, а ты кто, с каких будешь?
— Сладкевич, из терских, — Он ласково уставился на неё своими чудными чёрными глазами.
— Вот и славно, теперь мы друзья, — Ольга Александровна с улыбкой встала, собираясь уходить.
— Побудь ещё, сестрица, поговори, ведь люблю тебя, как матку родную.
В ответ она мягко погладила его руку:
— Опосля, милок, — шепнула на ухо.
К ночи Княгиню обеспокоили зуд и боль в ухе. Осмотревший её Колмогоров сказал, что это нарыв, но несколько дней следует отдохнуть, а спать необходимо на этой же стороне. Зайдя к себе в комнату, увидела на постели большую коробку с папиросами и вспомнила о подарке Брата для раненых. Кое-как проведя беспокойную ночь, всё же решила не откладывать. Утром с посылкой в руках принялась разносить по палатам папиросы, выкладывая каждому на тумбочку по шесть штук. Услышав, что курево от Царя, раненые "покорнейше" благодарили Государя. Некоторые решили беречь на память и ей пришлось объяснить им, что прислано, чтобы курить, а одну можно сохранить на память.
Княгиня подходила к просторной палате, где обосновалось большинство Терских и Кубанских казаков. Внезапно из-за двери донеслись сдавленные всхлипы, которые сильно встревожили Ольгу Александровну. О, Боже! Вокруг кровати у окна, где лежал её черноглазый друг, над ампутированной ногой суетились главный хирург и сестра Громова. Она подбежала к рыдающему Сладкевичу и увидела, что Татьяна Андреевна накладывает на культяпку марлевую защитную повязку.
— Не волнуйтесь, Ольга Александровна, — Николай Нилович протирал руки раствором хлорной извести, — возникло небольшое гнойное осложнение и я применил дополнительное дренирование.
— Но он плачет!
— Увидел гнойное выделение и испугался, да и фантомный болевой синдром даёт знать. Нужно время, всё образуется.
После ухода хирурга Княгиня объявила пациентам о подарке и вручила коробку Громовой, которая, к радости больных, принялась оделять всех папиросами. Ольга Александровна опустилась на табурет, стоящий у изголовья хорунжего. Тот помалу начал успокаиваться и словно перепуганный ребёнок, уткнулся в её локоть.
— А это твоё, — она положила у подушки папиросы.
Близкий аромат свежего табака окончательно взбодрил Сладкевича и он просяще протянул ладонь:
— Дайте мне побольше, страсть, курить люблю.
— А вот напишу Государю и скажу, что есть такая обжора и небережливый человек Сладкевич — который зря выкурил все хорошие папиросы!
Тут уж, помимо хорунжего, расхохоталась вся палата.
* * *
Ухо продолжало беспокоить и вернувшись к себе, Ольга Александровна сразу легла. Уже в дрёме решила, как почувствует себя лучше, напишет Татьяне об одном трогательном инвалиде, у которого теперь одна мечта – поехать в Петроград и увидеть Папа;, "моего Батюшку", как тот именовал Царя. Она пошлёт казака в столицу за ногой и когда приедет, то пусть навестят его, а она напишет, где он будет лежать.
Боль чуть приуменьшилась и Ольга Александровна торопливо сунула руку под подушку, где притаился долгожданный подарок, ответная депеша от её любимого Кукушкина. Радость с новой силой охватила Ольгу Александровну, поскольку давно от него ничего не слыхала — и душою болела. Лишь недавно он по случаю приехал на двое суток в Ровно. Княгиня невольно улыбнулась, припомнив, как гуляя по улице с Николаем, встретили двух молодых солдат. Один отдал кое-как честь, но другую руку не вынимал из кармана — и был удостоен милостивыми словами Николая Александровича: "вынь руку из кармана ж...".
Тёплой волной Княгиню накрыли воспоминания далёкого апрельского дня 1903 года. Тогда она отправилась из Гатчины в Павловск, чтобы присутствовать на военном смотре. Беседуя с офицерами, вдруг заметила высокого пригожего мужчину в мундире офицера Лейб-Гвардии Кирасирского полка. Она никогда ещё не встречала его прежде, ничего о нём не знала. Их взгляды встретились. Это, несомненно, был перст божий! В тот день, впервые в жизни она поняла, что любовь с первого взгляда существует, что любовь её приняли и ответили взаимностью. С трудом дождавшись окончания смотра, заметила, как этот высокий ротмистр разговаривает с её братом Михаилом. Оказалось, они друзья, а офицера зовут Hиколай Куликовский. Что он из известной военной семьи, хотя для неё такие подробности не имели никакого значения. Она просто сказала Михаилу, что хочет познакомиться с ним. Hа следующий же день брат устроил обед...
Не в силах сдержаться, в который-то раз, Княгиня выдернула письмо из-под подушки, прижала к груди и её вновь объяло то знакомое горячечное чувство, когда в первый день войны, по требованию Ники, она отправилась в Красное Село, чтобы проводить на фронт офицеров и нижних чинов Ахтырского гусарского полка. Вместе с ним туда отправлялись и другие полки. Она лишь мельком увиделась с Hиколаем, на мгновение коснулись руками, обменялись парой слов, сказанных шопотом и её избранник ушёл с Ахтырским полком. Она смотрела ему вслед и доверяла Божьему промыслу. После его отъезда, в Петербурге её более ничто не удерживало. Город стал для неё темницей. Ни с кем не советуясь, она вернулась в Северную столицу. Найдя мужа в библиотеке, сообщила, что встретила человека, который ей дорог, и попросила немедленно дать ей развод. Заявила, что отправляется сестрой милосердия на фронт и что никогда не вернётся к нему.
Поскольку принца Ольденбургского с первого дня брака с Княгиней не связывали супружеские отношения, то страстная речь девицы его ничуть не заинтересовала, словно Ольга Александровна сообщила ему о том, что не желает идти на приём или в театр. Выслушав её, он ответил, что его крайне заботит собственная репутация и честь семьи. Тем не менее, немедленный развод исключается, но он, возможно, вернётся к этому вопросу через семь лет. Hа другой же день Ольга Александровна поехала на Варшавский вокзал и села в первый же санитарный эшелон, направляющийся на запад.
Время шло, обещанный срок давно истёк, но оставалась надежда на своего державного Брата. Ольга Александровна тяжело вздохнула. Теперь вот блаженствую в кровати, изводилась она, а сколько времени не смогу идти в госпиталь к своим солдатам? Примиряла мысль, что всё-таки ужасно отрадно здесь работать, лишь бы работы этой побольше и — главное не думать. Боюсь думать...
Неожиданно ей припомнилась чудная всенощная в палате для нижних чинов, где лежали менее тяжёлые больные. Так было трогательно среди толпы молящихся раненых Христолюбивых воинов — уже пролившие свою кровь для Царя и Родины — такие дорогие существа! Кто мог стоял — другие сидели, а кто не мог лежали. Пели одни солдатики и как дивно подпевал один раненый из Переволочинского полка, сидевший в одном белье на табуретке рядом с ней.
Ольга Александровна прикрыла глаза. В ногах уютно мурлыкала кошка и поплыли чередой праздничные Субботы в Царском, всенощные в чудном Соборе...
Октябрь 1914 год. г. Ровно. Лазарет Евгеньевской общины.
Передовой военно-санитарный поезд 164/14 имени ЕИВ Великой Княжны Ольги Николаевны и проходящий следом Военно-санитарный поезд Вятской губернии доставили к вечеру почти 250 раненых из Венгрии, из под Кракова и из под Кельцы.
— Вера, пересчитайте ещё раз, возможно, я ошибся, — усталым голосом проговорил Колмогоров.
И ещё долгий час Титова с Кубасовой и Ольгой Александровной бегали по палатам, помечая в журнале новеньких. Особо сестёр поразил не столько вид нескольких Сибирских стрелков — "с Папaхами огромными, как лихорадочные повествования чудных стрелков, так называемой "Железной Бригады". Это были удивительные люди! Со слов уцелевших нижних чинов, когда перебитыми оказались все их офицеры — они сами продолжали идти в атаку и командовали сами собою..."
Страшная нехватка медицинского персонала вынуждала Княгиню, как и прочих сестёр, работать по пятнадцати часов в сутки, а иногда и больше. Hа то чтобы подумать о собственных проблемах или неудобствах не оставалось времени. Палаты лазарета были переполнены. Ворочать и переодевать раненых, которые и сами-то шевельнуться от боли не могли, у Ольги Александровны часто нехватало сил:
— Ваня, приподними его, я рубаху сменю, — попросила она Смирнова, указывая на пожилого солдата, только что доставленного из операционной, — и передай Дионисию принести воды горячей и мыла, сама голову обрею бедненькому, а то барином работаю.
За неделю Ольга Александровна привязалась к старому татарину, лицом более смахивающиму на обезьяну. Раны через бедро в руку доставляли ему ужасные страдания. Сейчас он был под хлороформ, поскольку операцию сделали, чтобы гной выпустить из ран. Она закончивала с бритьём, как позвал, лежащий через койку раненый из добровольцев, повидимому, нетерпеливо дожидавшийся её:
— Сестрёнка, погулять бы, помоги трошки в халат облачаться.
Татьяна Андреевна, кормившая поодаль манной кашей сибирского стрелка, видела, что компаньёнка занята и бросилась к молодому казаку. Однако Ольга Александровна давно избрала его своим и никому не уступала трогать раненого в её присутствии. И на этот раз она дурашливо зарычала и защёлкала зубами, с удовольствием отмечая, как тому очень приятно и лестно чувствовать такую своеобразную заботу. Обитатели палаты рассмеялись, включая всех присутствующих сестёр и саму Княгиню.
Под конец смены Ольга Александровна пошла в офицерскую, чтобы хоть на минуту проститься на ночь со своими душками. Однако долго сидеть не пришлось, вновь привезли много раненых. Поскольку в палате опять никого не оказалось в эту минуту, она принялась в одиночку укладывать их по койкам. Наконец прибежали Кубасова с Поммерг и до девяти вечера они успели перевязать пять человек.
Внезапно наваливалась усталость, стало зябко и Ольга Александровна подошла к своему ахтырцу. Аглаимыч спал с головой чёрной под подушкой, уже часа три приложившись щекой к её оренбургскому платку. Она понимала, что все любят её платок, который часто переходил от одного к другому. Всё бы ничего, да только с ранеными прибывали и вши. Вот и в последнюю ночь её опять что-то кусало. Ольга Александровна вздохнула:
— Let's hope it was only a flea!
* * *
Посылки шли со всех сторон и у Княгини образовался такой огромный склад вещей и белья — что ужас! Тюки стояли повсюду, на лестнице и в комнате. Но это для неё было приятно иметь — и когда что нужно, всё под рукой. А на днях получила трогательную посылку из Воронежа от одной учительницы — очень бедной — 2 пакета для солдат — сама сшила их. В помещении было холодно и за неимением пухового платка, Княгиня набросила на плечи одеяло. Несмотря на крайнюю утомлённость, решила послать весточку своей любимой племяннице. Она затопила камин, после чего подсела к подоконнику.
5 - 6 Октября 1914 год. г. Ровно. Лазарет Евгеньевской общины.
Здравствуй моя толстая душка милая Мария!
Интересно ли было на параде Конвоя? Очень сожалею что никогда не вижу его — именно это меня очень интересовало бы. Сразу как я встала мне принесли телеграмму от них, где они поздравляют меня сами собою и очень милые вещи пишут...
Я нежно люблю Татьяну Андреевну и мы очень уютно с нею живём. Вера Титова взяла себе перо, которым Папа; расписался, когда был здесь у нас — а ее друг Вера Поммерг взяла стул на котором его ж... просидела 2 минутки — и она завязала розовый бант на спинке и ревниво охраняет от чужих соприкосновений! Сегодня я долго стояла и смотрела как учились около наших казарм — ратники. Они хорошо учились...
Внизу под моей комнатой помещаются санитары и в данный момент они вечерние молитвы поют и кончили гимном. Каждое слово слышно... — гимн первый раз не удался и оборвался посреди, поругались и начали сначала... Вообще ужасно дружно живем. Иногда вечером собираемся в кучку на кровати уже лежащей сестрицы — и долго разговариваем уютно, но это редкое удовольствие. Обыкновенно мы все спать хотим до бешенства и кидаемся на постели, засыпая моментально...
На днях мы кормили около 1000 раненых на питательном пункте. Это невероятно весело ибо надо все полным ходом делать — и я люблю физическую работу; например, нести огромные чайники, разносить хлеб, чистить столы и кормить солдат. Было очень смешно, потому что многие меня спрашивали: "Сестрица, которая из вас сестра Государя?" и мне пришлось ткнуть себя в грудь с виноватым видом! Вот ели! Ужас как аппетитно...
Из сегодняшних раненых один ранен бомбой с аэроплана — и около него была убита сестра милосердия, которая бедная в эту минуту перевязывала — убило 8 человек — уже раненых! Это было у станции Самбора.
А сегодня две пули сами вылетели из ран! Так смешно было — а вчера тоже: одна из жопочки, другая из животика и третья из ляжки — конечно из разных солдат — как-то их повернула раной вниз — и вытекли пули сами и с треском упали в тазы!... Меня больные любят и никому ни за что не даются перевязывать — если кто подойдет с этим намерением — подымается вопль: "Оставьте меня пожалуйста — только желаю чтоб сестричка меня перевязывала, она легко делает и потом не болит", — и манят меня рукой. Если очень плохо и терпеть им нет сил — усыпляем хлороформом, — тогда легче всё делать и не боишься им больно делать... Меня ангелы — наши, правда, любят! Ах, какая радость! Если я как-нибудь редко подхожу к кому-нибудь, они мне же жалуются:
— "Почему же сестрица вы, ко мне давно не приходили посидеть — посидите у меня на койке".
А ещё моя кошка сделала дуду тайно в кровать ночной сестры. Бедная душка Смирнова, которая еще не пришла и не подозревает эту гадость. От Кукушкина моего собственно получила сегодня депешу и очень обрадовалась. Ну до свидания моя душка. Спасибо большое Ольге и Настьюшке за письма и за поклоны нянь, и всех благодарю и кланяюсь. Т.А. всех целует она занята и писать не могла. Твоя любящая тетя Ольга.
Она запечатала письмо в конверт и оставила на подоконнике, намереваясь отправить по-утру. Убирая письменные принадлежности в тумбочку, увидела поверх внушительной стопки прочитанной корреспонденци последнее письмо от Анастасии, полученное на Покров Пресвятой Богородицы с настоящим фельдъегерем! Ольга Александровна расплылась в улыбке, вспоминая, как от души хохотала, читая "эпистолию" Швыбзика. Анастасия крайне нелестно отзывалась о тех бедных офицерах, которые имели несчастье попасть в Феодоровский лазарет: "такие не аппетитные, что могли бы и не жить". Вытирая слёзы, подумала тогда, что всё-таки племянница свинья, хотя фраза и прелестна.
24 ноября 1914 год. г. Ровно. Лазарет Евгеньевской общины.
Дня за четыре до начала Рождественского поста в лазарете наконец-то наступил долгожданный покой, хотя в палатах и наличествовало не менее двухсот раненых. Работы к полудню закончились и до приезда больных Княгиня сходила в баню с Татьяной Андреевной, где и скребли друг другу спины мочалкой. К трём часам Ольга Александровна вернулась в перевязочную и пользуясь свободной минутой, сидела в уголке и шила тёплые чехлы на раненые ноги. В зал неожиданно ворвался запыхавшийся Колмогоров:
— Ольга Александровна, вне телеграммы прибыл Санитарный поезд № 14 княгини Юсуповой. Раненых много, половину наших сестёр с санитарами я отправил на станцию...
— Ничего не объясняйте, Василий Иванович, — прервала она главного врача, — уже бегу, будем готовить помещения.
Дополнив ранеными офицерские палаты, санитары стали заносить пострадавших в палату для нижних чинов и с носилок перекладывать на кровати. Вскоре свободных мест не осталось и по распоряжению главного врача, сёстры, нянечки и сиделки принялись устанавливать дополнительные кровати.
Рядового 270-го Гатчинского полка Байдакова поместили на оставшуюся койку у самого выхода. Ранения от шрапнельных пуль ещё в поезде доставляли ему адские муки, словно в плечо впихнули раскалённые угли, отчего постоянно бросало в пот. Теперь же резь немного отпустила. Сергей открыл глаза и увидел стоящую перед ним невысокую, худенькую, заурядной внешности женщину в тёмном платье сестры милосердия. Под белой головной косынкой у неё проглядывали стянутые в узел, зачёсанные назад волосы. Спросила ласково:
— Как себя чувствуете?
Ощущая крайнее изнеможение, ответил не сразу, отрешённо разглядывая её близкий вздёрнутый нос на монгольском типе лица:
— Нога вот… да и плечо... а рука – это пустое...
— Снимите рубаху, я осмотрю вашу рану, — светлые карие глаза на излучавшем нежность лице, казалось, привнесли ему некое облегчение.
Сергей с трудом разделся. Сестра осторожно сняла бинт, отмочила повязку и окликнула проходившего мимо рыжеволосого мужчину в докторском халате:
— Алексей Яковлевич!
Бросив быстрый взгляд на раненого, тот остановил бегущего санитара:
— Смирнов, в операционную!
В большом зале, где на всех столах шли операции, находилось никак не менее десятка раненых. В этот день, как и в предыдущие, Ольге Александровне приходилось часто делать анестезию. Пары хлороформа одурманивали и каждый раз, когда надо было кого-то вызвать, она выходила из операционной на нетвёрдых ногах.
Когда до Байдакова дошла очередь, его положили на освободившийся стол и тотже доктор с помощником начали очищать его рану. Та, которая его встретила, стояла рядом. Поодаль находилась и вторая. Третья сестра кипятила инструменты. Плечо сильно болело, поскольку кость была разбита, и вынимание кусочков доставляло ему немало боли.
— Пожалуйста, ваты, — доктор протянул руку.
Сестра подала.
— Мало...
Тогда она дала громадный кусок, намоченный какой-то жидкостью. Команды исполнялись сестрой беспрекословно, в то время, как вторая держала таз и полотенце, а фельдшер придерживал руку и голову.
— Ваты! Воды!.. Ножницы № 6... Скорей! Примите руку… Ваты!.. Дайте шприц скорее!
Все это исполнялось моментально, без малейшего смущения и волнения; на Сергея в упор смотрели два добрых глаза, полных сострадания и печали; в то же время эти глаза смотрели строго и притягивали к себе, заставляя на секунды отвлекаться от боли. Вскорости очистка закончилась.
— Можете сейчас же терпеть перевязку ноги? — спросил доктор.
— Могу...
Сестра развязала бинт и в тазу, поданном фельдшером и другой сестрой, начала мыть его рану; последняя была невелика, но от долгого времени снаружи начиналось нагноение, которое надо было очистить. Мягкими, осторожными руками сестра промыла рану и доктор завершил остальное. Вслед за этим последовала перевязка пальца. Страдания настолько обессилили Сергея, что он не помнил, как в бессознательном состоянии его перенесли на кровать.
Вдоволь наглотавшись во дворе свежего воздуха, Ольга Александровна вспомнила о цитрусах, накануне приобретённых в лавке. Многие офицеры, раненые в разные места, из-за которых они конфузились, ей были не интересны. Солдаты же, душки такие, страшно любили, когда она им лимоны накупала к чаю. К вечеру, нарезав в столовой плоды, Княгиня, с тарелкой в руках, поспешила в палату нижних чинов, где и оделила всех аромаными дольками.
Сергей собирался приподняться, чтобы попить чай, подошла таже сестра, что мыла ему рану и, подхватив под здоровое плечо, помогла приподняться. Затем она села на край кровати, налила в блюдечко чаю и стала его поить. Разговорились. От приятной кислинки он совершенно ободрился.
— Так вы семейный, Сергей Алексеевич? Детки есть?
— Двое мальцов.
— Ну, что же, поедете в свою Нагорскую волость проведать их, а потом опять?
— Через месяц, должно быть, вернусь к роте...
— А вы очень любите свою роту? — спросила сестра и, не дождавшись ответа, сказала, — Вам надо спать, уже поздно, девять часов, а завтра поговорим...
Она встала, мягко провела рукой по его волосам и как-то по-матерински, как в детстве, ему мама говорила:
— Ну, спите, будьте умницей...
— Сестра! — он остановил её, — скажите: в этом лазарете работает Великая Княгиня Ольга Александровна?
— Да, а что?
— Мне бы повидать...
— А вам зачем? — улыбнулась сестра.
— Да как же, ведь Царская Сестра и вдруг такую работу исполняет… Да и потом, говорят, она хорошая, добрая… Мне бы ручку поцеловать Великой Княгини...
— А вы мне обещаете спать, если я вам устрою?
— Обещаю, — воспрянул духом Сергей.
— Ну, целуйте скорее и спите, — сестра ладонью закрыла ему рот.
Он обомлел в первую секунду. Затем, схватив руку, прижал её к губам:
— Ваше Императорское Высочество...
Они тихо отвела руку:
— Зовите меня сестрой и помните, что вы дали обещание спать.
Эти дни Княгине почему-то было так хорошо — положим, она знала причину: Аглаимыч, как все его здесь прозывают. Он сам по себе прелесть и затем он Ахтырец и затем ужасно любит Николая Александровича. Погода стояла прекрасная. В два пополудни она одела пальто и пошла звать одного из ходячих раненых гулять. Казанович ещё был в халате и сказал "матушки!" и стал быстро-быстро одеваться, а Ольга Александровна ждала и потела, сидя на койке Аглаимова. Бедный маленький — он тоже хотел!
На крыльце Княгиня набросила на голову апостольник и поддерживая Казановича под руку, осторожно свела его по ступеням. Они шли по главной улице куда-то в сторону разваливающегося замка Князя Любомирского, откуда с площади с одинокой карусели доносились звонкие детские голоса.
* * *
2023 год. Суррей Канада Роман Кушнер