«Чего ж ты такая мелкая уродилась-то? И земля от дождей не просыхает, и копать тяжко. А ещё два рядка! – Вера кинула очередные выкопанные картофелины в ведро и, повернувшись в сторону соседского дома, крикнула, – Михалыч! Знаю ведь, что смотришь из-за шторы! Нет, чтоб выйти да помочь, всё обиду изображаешь, старый хрыч!» «А сама-то не старая, что ли?» – спросил тихонько внутренний голос. «И сама старая, – так же тихо ответила ему Вера. – Только мне пока ещё 76, а Михалычу уже 80… через три года стукнет».
Она взяла ведро с картошкой и понесла к дому, чтобы рассыпать для просушки у крыльца. Но, пройдя несколько шагов, остановилась и опять крикнула в сторону соседского дома: «И нечего на меня обижаться, Мотя! Я тебе не для обидок сказала: хочешь, чтоб жили одним домом, приходи да так прямо и говори. Делай предложение! А то всё бубнишь да бубнишь ни о чём. Вот хоть бы раз с цветами, что ли, пришёл! Я георгины люблю. Большие такие, красные, как у Райки. Слышь, Михалыч?!»
Утром Вера обнаружила у крыльца неожиданный натюрморт: на холщовых мешках была аккуратно разложена выкопанная с двух оставшихся рядков картошка. «Во дела! – Вера посмотрела на окна Михалыча и, увидев дернувшуюся занавеску на одном из них, крикнула, – вот это я понимаю! Объявляю благодарность за героический труд! А ты когда копал-то, Матвей? Ночью, что ли?!» «Можно подумать, сама не знаешь, – хмыкнул внутренний голос, – ранним утром он копал, пока ты дрыхла, как убитая».
Следующим утром, выйдя на крыльцо, Вера чуть не споткнулась об оставленную там банку с остатками краски. А само крыльцо (и ступени, и перила) были выкрашены в небесно-голубой цвет. «Ой, держите меня, люди добрые! Мечты сбываются! Целый год собиралась покрасить, а тут – нате вам, Вера Васильевна! – сюрприз от Михалыча! – Вера засмеялась и помахала обеими руками в сторону соседских окон. – Опять удивил, сосед! Второй раз тебе благодарность! Слышь, Михалыч?!» «Да слышит он, слышит. Чё орёшь, как потерпевшая! Иди чаю выпей с мятой»,– посоветовал внутренний голос.
Весь день Вера Васильевна мечтала и прикидывала, какие ещё сюрпризы могут случиться от Матвея Михайловича. Может быть, покосившуюся калитку подправит или траву в конце огорода скосит? А, может, прочистит водосточную канавку за забором? А, может… Внутренний голос молчал. Подсказок не было…
Наступившее утро неожиданностей не принесло, и Вера даже слегка огорчилась. Но ровно в восемь на крыльце возник запыхавшийся Михалыч с тремя ярко-красными игольчатыми георгинами.
- Вот, Вера Васильевна, тебе, какие любишь! А я это… В общем поговорить бы надо…
- Ой, Михалыч, красота-то какая! А ведь у тебя никаких георгинов отродясь не водилось!
- Зато у Райки водится, каких хошь. Больше, чем картохи насажено!
- Так ты, значит, того… У Райки спёр, что ли?
- Да не спёр, ясен пень! Срезал с краешку, у забора. А в ящик почтовый 100 рублей кинул. Только она, поди, ещё не увидела с утра-то…
- Ну, ты даёшь, Мотя! Райка в гневе – это ж страшное…
Вера ещё не успела договорить «дело», как с дороги у дома Михалыча раздался зычный Райкин голос: в длинной забористой тираде в адрес Матвея цензурными были только слова «Мотька» и «ворюга».
«Чего стоишь-то, как вкопанный? Хочешь по башке от Райки получить? Заходи давай уже…» – прошептала Вера и, затянув за руку Матвея в дом, потихоньку закрыла дверь…