Горький, когда ждал в гости своего друга Шаляпина, то всегда в буфете держал несколько бутылок водки. Эту водку он даже большевикам не отдавал.
Шаляпин пришёл, вытащил из карманов пальто устриц – любимую закуску Максимыча. Выпили по первой, и Фёдор Иванович вспомнил, как он в пятнадцать лет он пытался устроиться в Казанский кафедральный хор.
– Очень я хотел туда попасть, Максимыч, но у меня тогда голос ломался. Меня забраковали, а взяли какого-то волосатого дылду лет двадцати… Как я его возненавидел. Если б встретил, по шее бы надавал!
– Феде-е-нька! – заохал Горький, – Так это ж был я! Мне тогда надо было хоть где пристроиться, подкормиться. А меня ведь через два месяца из хора выгнали. Сразу, как только узнали, что я петь не умею. Вот такие были мои университеты, Федя!
Алексей Максимыч жевал устрицу, а по усам катилась скупая мужская слеза.