Елена с тревогой вглядывалась в Сашино лицо. Такое родное. Красивое. За красоту и полюбила, за что ещё любить с первого взгляда. Это потом уже узнала его как умного, верного, нежного, смелого до отчаянья. Эта смелость его погубила. Она хорошо помнила, как связывала тревога в тугой узел живот, когда он уходил на дело - ликвидировать какого-то сановника - чем уж он не угодил Сашеньке и его товарищам, Елена и знать не хотела.
Любовь к красавцу-студенту и тревога за него все чаще заставляли ее задаваться вопросом: а так ли уж нужно бороться со всеми этими царевыми приспешниками? Впрочем, если бы не Саша, она бы тоже оставалась до сих пор "одной из"... Она и сейчас не могла испытывать ненависти к "буржуям и богатеям", как называл их Саша, по детства и юности помнила их как воспитанных, уважаемых знакомых маменьки, папеньки, тётушки. Никакого зла она от них никогда не видела, хотя на Сашины пламенные речи об угнетателям и кровопийцах всегда согласна писала, чтобы не раздражать любимого. А про себя думала: ну и что, что живут богато? А кому ещё так жить? Разве ж горничную нашу Полюшку в гостиной усадить? Так она ж светскую беседу вести не умеет, только опозориться и себя неловко будет чувствовать. А имение если все мужикам отдать, то как они дела вести будут? Паренька что-то постоянно считает, записывает, договаривается, где что купить, кому продать, иногда до поздней ночи с управляющим Пал Агеевичем засиживаются, все какие-то цифры обсуждают, в толстых конторских книгах записи делают. Разве ж мужик, ну вот хоть их кучер Степан, так сможет? Пускай живут, все равно ничего не изменишь. И самим пора жить, а не прятаться по съёмным комнатушкам от полицейских ищеек. Может быть попытаться уговорить Сашу все бросить, поехать к ее родителям, кинуться в ноги, вымолить прощения... Рожать детей, пить вечерами чай из чашек китайского фарфора, музицировать... Она так прекрасно поёт, а маман играет на рояле. И у Саши чудесный голос, родители его полюбят. Но упрямец и слышать ничего не хотел о поездке в родовое именье. Как только она заводила о разговор об этом, сразу выходил из себя: глаза блестят, ноздри нервно подрагивают, как у породистого жеребца, жилка на шее бьётся. Елене становилось страшно в такие моменты, что он уйдет, бросит её, как недостаточно преданную делу революции. Помещица, дворянка, чужачка...
И когда бледный, зажимая кровоточащую рану, Саша ввалился в их каморку, успев, теряя сознание, прошептать, что надо бежать, она собралась везти его именно к родителям. Наспех перевязала рану, натянула на любимого чистую куртку, чтобы кровавое пятно и дыра от пули не выдали их, покидала в саквояж нехитрые пожитки и деньги. Саша стонал, то приходил в себя, то отключался. Кое-как она вытащила его на улицу, благо квартировали на первом этаже в комнатушке под лестницей. Саша всегда искал такие квартиры на случай облавы, чтобы проще было уходить через окно. Извозчика поймала сразу, втащила Сашу в экипаж, где он опять потерял сознание, грузно навалившись на неё под шутки извозчика о перебравшем муженьке. Она не возражала - пусть принимают за пьяного. Да и водкой пахнет - дезинфицировала рану. В конце улицы обернулась, заметил проскользнувшие к их временному убежищу тени. Выдохнула - пока удалось скрыться.
На вокзале Саша пришел в себя. Решительно потребовал, даже обескровленный, страдающий от боли, он умел говорить так, что Елена не смела перечить - бери билеты в Тифлис, ни о каком имении ее родных, ехать до которого было намного ближе, и слушать не стал. Она боялась облавы, поэтому купила билеты в общий вагон, надеясь затеряться в людской массе. Замотала голову шалью, чтобы выглядеть проще.
В Тифлис они прибыли на рассвете, и можно было выдохнуть - тут их уже не достанут. Но Саше становилось все хуже. Он надолго терял сознание, а отвернув полу куртки, она с ужасом заметила, что рана продолжает кровоточить - повязка была влажной и дурно пахла. Смочив губы любимого водой, Елена попыталась привести его в чувство. Он ненадолго открыл глаза - взгляд был мутным и каким-то нездешним.
- Сашенька, потерпи. Я сейчас попытаюсь найти врача, - взмолилась она. - В больницу тебя отвезём.
- С ума сошла? Какая больница. Бери билеты в Самтредия, - с трудом разбирала она прерывающимся хрипами и стонами слова. Елена кивнула, глотая слёзы, несколько раз повторила про себя незнакомые чуждо звучащие названия, побежала за билетами.
Больше он с нею не говорил, только изредка просил пить. Черты лица его заострились, губы превратились в бледную нить. Елена натянула ему до подбородка шапку, устроила его так, будто спит. По счастью, другие пассажиры были заняты собой и своими говорливыми детьми, на них, забившихся в самый угол вагона, обращали мало внимания. Но вытащить его из поезда в Самтредия Елена уже не смогла. Пришлось просить помощи у кондуктора. Тот с подозрением уставился на неподвижного мужчину, с акцентом спросил:
- Тиф, произнося ф почти как п.
- Нет-нет, - Елена была слишком измучена тревогой, чтобы правдоподобно солгать, сказала правду:
- Он ранен, - и спешно добавила, - ему в больницу надо. Пожалуйста.
Кондуктор позвал какого-то служащего, то ещё одного - высокого худого мужчину. Совещались на грузинском над телом выгруженного прямо на платформу Саши. Елена не понимала ни слова.
Наконец к ней подошёл высокий, одетый в добротное пальто мужчина. На хорошем русском, с еле заметным акцентом - Саша также разговаривал, произнёс:
- Выражаю вам свои соболезнования. Ваш спутник скончался.
- Нет-нет, вы ошибаетесь, - заискивающе улыбаясь, замотала головой Елена, - он только что дышал. Я проверяла. Давайте отвезем его в больницу, я...
- Ваш спутник скончался, - твердо повторил мужчина. - У него огнестрельное ранние, я должен буду вызвать полицейского. У него есть какие-то документы?
Елена послушно протянула ему Сашин паспорт. В голове звенело, перед глазами то открывались, то закрывались темные шторы, тяжёлые, бархатные, как в гостиной в доме ее детства.
- Сандро Карселадзе, - продиктовал кому-то мужчина. Повернулся к Елене, собираясь ещё что-то уточнить, и еле успел подхватить оседавшую на платформу девушку...