Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Эта пошловатая очевидная истина, пожалуй, лучше всего подходит для внезапного состояния удивления и радости от случайно дошедшего до меня света далёкой звезды -- статей и прозы Ходасевича. Нынче ведь не то, что прежде -- умные порядочные люди почти совсем повывелись, а народившаяся поросль не то, что светить, а и коптить-то не способна по большей части (. Да и не нужны мне те дискуссии бесмысленные, мнения навязчивые -- не обсуждений жаждет душа, а свидетельств и суждений людей умных, добрых, светлых, знающих, и хоть бы и живших давным-давно -- что с того, коли свет их мыслей оказался неугасимым и насущным, спустя много лет. Погружаясь в этот "сквозной весенний свет", я возвращаюсь к норме, утерянной, казалось бы, безвозвратно. К норме видеть и воспринимать взгляды человека мыслящего, какими бы неоднозначными, противоречивыми они не были и как бы не ломали укоренившиеся во мне стереотипы.
Ну, теперь, когда достигнут вполне приличный уровень пафоса этой заметки на полях, можно зачерпнуть полной ложкой из первоисточника и блаженно зажмуриться от психологического резонанса с автором. Описывая свою жизнь с Горьким (в основном, в Италии), Ходасевич, говоря замшелым языком старых советских литературоведов, красной нитью проводит отношение Горького к правде и лжи. Конечно, нам, погрязшим в своих заскорузлых стереотипах, кажется странным такое повышенное внимание к вопросам, давно ставшими образцами душной нравственности. Мы было начинаем натягивать на себя траченные молью белые пальто с потускневшими блестками, но приобретенные за долгий жизненный путь сомнения и здравый смысл берут верх над глупыми привычками оценивать и осуждать. И вглядываясь в мглистую дальнюю даль тех времён и в тот образ Горького, который вбила в наши головы школьная пора, мы вдруг понимаем, каким убогим, плоским и кривым он был, этот образ. А давно усвоенный опыт -- все люди врут -- расцвечивается новыми смыслами. И даже о дятле теперь мы не можем думать иначе, как о "низменном любителе истины".
"Вся его (Горького) жизнь пронизана острой жалостью к человеку, судьба которого казалась ему безвыходной. Единственное спасение человека он видел в творческой энергии, которая немыслима без непрестанного преодоления действительности - надеждой. Способность человека осуществить надежду ценил он не высоко, но самая эта способность к мечте, дар мечты - приводили его в восторг и трепет. Создание какой бы то ни было мечты, способной увлечь человечество, он считал истинным признаком гениальности, а поддержание этой мечты - делом великого человеколюбия."
;;;
"Упорный поклонник и создатель
возвышающих обманов, ко всякому разочарованию, ко всякой низкой истине он относился как к проявлению метафизически злого начала. Разрушенная мечта, словно труп, вызывала в нем брезгливость и страх, он в ней словно бы ощущал что-то нечистое. Этот страх, сопровождаемый озлоблением, вызывали у него и все люди, повинные в разрушении иллюзий, все колебатели душевного благодушия, основанного на мечте, все нарушители праздничного, приподнятого настроения."
;;;
"От раннего, написанного в 1893 г. рассказа о возвышенном чиже, "который лгал", и о дятле, низменном "любителе истины", вся его литературная, как и вся жизненная деятельность, проникнута сентиментальной любовью ко всем видам лжи и упорной, последовательной нелюбовью к правде. "Я искреннейше и неколебимо ненавижу правду",- писал он Е. Д. Кусковой в 1929 году. Мне так и кажется, что я вижу, как он, со злым лицом, ощетинившись, со вздутой на шее жилой, выводит эти слова."