Подруга опаздывала. И, как стало ясно из последнего звонка, опаздывала окончательно и бесповоротно. Престарелая тетушка непреодолимым обстоятельством переносила нашу встречу на неопределенное время. Пожилые тети, дяди, родители не так давно перестали мною восприниматься как похитители времени. Наверное, и мой переходный из пока еще бодрого и молодящегося в размеренный, склонный к созерцательности возраст придавал моей лояльности оттенок не столько снисходительности, сколько терпеливого понимания. Как можно отказать старенькой родственнице в удовольствии вспомнить былое, в желании показать знакомые с детства — пусть обветшалые, но такие милые сердцу —мелочи, погрузиться в атмосферу будоражащих память запахов и звуков.
«Все в порядке! Я подожду. Найду тихое место», — произнесла я и чуть не добавила язвительно: «У Черных камней. Там клев лучше».
Щурясь и плавясь от жаркого солнца, отыскала в скверике под тенью плотной стеной растущих кустарников пустую скамейку. Отлично! Подсаживаться к кому бы то ни было совсем не хотелось.
На соседней скамейке сидел парень, потягивая через соломинку холодный кофе. На противоположной аллее смотрительница парка с огромным черным мешком для мусора в одной руке и с телефоном в другой громко и деловито объясняла кому-то, что она тут все как следует полила, больше поливать не надо. Аквавумен убрала мобильник в карман форменной одежды и, не расставаясь с мешком, прогнала с газона пристроившуюся было дворнягу и ногой подвинула поливочный шланг в сторону цветочной клумбы.
Я достала телефон. Пролистала ленту новостей, получив порцию ожидаемого негатива. В надежде на то, что возможно просто не дошло уведомление о новом сообщении, одно за другим открыла все возможные приложения. Пусто. Никто не вспомнил меня за эти пятнадцать минут, которые я сижу тут в добровольной изоляции.
Парень, оставив на скамейке пустой стакан от кофе, испарился в маслянисто-жарком воздухе. Его место на пару минут занял другой — очевидно его двойник — с таким же стаканчиком. Теперь на краю скамейки было два свидетельства о недавнем «пиршестве». Мимо в обоих направлениях сновали люди и исчезали так быстро, что даже не успевали возбудить хотя бы минимальную заинтересованность с моей стороны. Ожидание было таким же вязким и тянучим, как жара.
Широко прошагал мальчик. Сейчас все, кто не старше тридцати, мальчики. Высокий, кажется, симпатичный, — отмечаю про себя. Он уселся на ту самую скамейку с пустыми стаканами. Следом, чуть не бегом, девушка лет двадцати догнала его и плюхнулась рядом. Поссорились, думаю. Быть свидетельницей чужих размолвок совсем не хочется. Но и уходить некуда. Так что, молодые люди, простите! Я тут сидела!
Разговор тихий, невнятный. Мысленно затыкаю уши, переключаю внимание, чтоб не подслушивать. А она все время повторяет: «Что я сделала? Ну что я сделала?» Ах, этот проклятый «вопль женщин всех времен»!
Беги, милая, беги от него со всех ног! Всю жизнь будешь оправдываться — просыпается во мне женская солидарность.
Но голос девушки звучит все громче, театральней. Прохожие оборачиваются. Молодой человек пытается вставить слово в ее тираду, чем распаляет ее еще больше. Теперь мои симпатии на стороне юноши.
Беги, милый, беги от этой фурии! — просыпается во мне мать, душой болеющая за своего сыночка.
Нет, надо уходить самой. Но тут с возникает фигура ретивой поливальщицы. На этот раз с веником. Она бесцеремонно обходит занятую мною скамью и выметает из-под нее целый совок окурков. «Это не мое!» — беззвучно начала оправдываться маленькая девочка внутри меня, которую поймали за чем-то нехорошим. Но уборщица не поверила. Она несколько секунд с укором взирала на содержимое совка. А потом для закрепления результата еще раз прошлась веником под скамьей. Я чуть было инстинктивно не подняла ноги, но вовремя спохватилась.
А страсти у соседей достигли своего апогея. Теперь не сдерживаясь, кричал и он. Аргументы закончились, поняла я. И тут случилось невообразимое: она замолотила его руками. Встала обессиленная, надела темные очки и быстро зашагала к остановке.
Я невольно скосила глаза в его сторону. Сидел подавленный. Встал и медленно прошел мимо меня в том же направлении. Теперь я, не прячась, следила за ним. Пройдя еще немного, он ускорил шаги. Потом побежал. Он бежал вслед за ней, пока я еще могла различить его фигуру. Дальше уже воображение рисовало мне картину примирения. Он догнал, схватил ее за руку. Она пытается сбросить эту руку. А он с силой притягивает ее к себе. Обнимет. Целует заплаканные щеки.
Как у них сложится, я не знаю. И никто, наверное, не знает. Иногда, может, лучше, чтобы ничего и не было. Но сейчас… Пусть будет. Потому что нельзя, чтобы навсегда, чтобы окончательно и бесповоротно...
— Светик! — машет мне рукой подруга, которая вырвалась из объятий любимой старенькой тетушки — дай ей Бог здоровья!