Зима прошла ровно. Бегемот набирался сил, Мурзик рос, Юля развивалась. Мама, по состоянию здоровья, почти всю зиму сидела дома, я подрабатывала продавцом и барменом, выходя на замену постоянным сотрудникам.
Весной, солнышко пригрело всех нас. Юля, лишённая ста одёжек, уверенно забегала, у меня появились предложения постоянной работы, а Бегемот запросился на улицу.
Выпускать его было страшно. Он, кастрированный прежними хозяевами, на самовыгуле раньше не был. Всех гуляющих кошек и собак в районе, мы знали напересчёт, но этого кота в списке не было. А вдруг уйдёт и не вернётся? А вдруг за кем-то увяжется? А если, не дай бог, кто-нибудь его пнёт — он же и так после тяжёлой травмы... А если под машину? А если не в свой подъезд?... Переживаний было море, но Бегемот выразительно прошёлся от входных дверей до дверей на лоджию, постоял, глядя обречённо и устало, и пошёл обратно, проситься на улицу. Намёк ясен: не откроешь дверь, он выйдет в окно. Ему седьмой этаж обошёлся, а тут всего лишь третий... Я собрала ребёнка, и мы пошли вместе.
Во дворе отношения между Бегемотом и нами изменились сразу же. Во-первых, он стал в сто раз ласковее, чем был дома. И раз в десять игривее. Во-вторых, к нему потянулись дети и взрослые, гулявшие во дворе. И Бегемот отнёсся к этому весьма лояльно. Спину он трогать не давал, но в остальном вёл себя необычайно нежно. Валялся на боку, ловя лапами ручонки малышей, пытавшихся его погладить. Когтей не выпускал, трогал их мягкими лапками, вызывая неописуемый восторг. Юля присоседилась к остальным детям, и Бегемот проявил к ней большое дружелюбие. Погуляв часа четыре, я забрала его домой, а через несколько дней подобных прогулок, он начал покидать пределы двора. Уследить и за ним, и за непоседливой дочерью я не могла, а водить его на шлейке было невозможно. Шлейка сковывала кота, словно кандалы. Он садился и сидел, неприязненно глядя на мои попытки расшевелить его. Так, постепенно, он перешёл на самовыгул, чем изрядно трепал мои нервы. Однако, дел было много, и я, в конце концов, перестала придавать его похождениям столь большое значение.
Как-то раз, когда ещё Чёрный выходил во двор с нами, я решила взять с собой Мурзика. Может быть, прогулки под присмотром повлияют на него благотворно. Вон как Бегемоту нравится гулять... Однако смутные опасения вынудили взять домашнего кота на первую прогулку одного, без сопровождения прочих домочадцев.
И не зря. Мурзик моего рвения не оценил. В подъезд он и сам не раз выбегал, и мне приходилось бегать за ним по этажам. И на лоджии он выходил за окно, и сидел на подоконнике, по ту сторону, наблюдая за жизнью во дворе. Мы с мамой всё ждали, когда он сверзится оттуда, но бог берёг несчастного. Однако, когда я на руках вынесла его в этот самый подъезд, он зашёлся в истерическом крике. Мявкая так, словно я отрываю ему хвост, Мурзик вцепился в моё тело когтями, оставляя красные папулы, как при реакции Манту. А когда мы вышли на улицу, он начал вырываться так, будто я несу его на костёр.
Пока мы добрались до двора, он рассадил мне когтями всё, до чего дотянулся: лицо, ухо, бока, живот и, конечно, руки.
Царапины горели огнём, их приятно охлаждал лёгкий летний ветерок, но мне было не до наслаждения природой. Мурзик искал, куда бы забиться, метался по траве и истошно орал.
Наконец, он забурился под куст жасмина, сжался под ним, впечатывая своё худенькое тело в землю, но истерических воплей при этом не убыло. Он охрип через двадцать минут, которые я потратила на то, чтобы отдышаться от путешествия до двора и собраться с силами на дорогу обратно. Вытащить этого параноика из-под куста оказалось довольно сложно. А удержать потом на руках ещё сложнее. Я сто раз порадовалась, что никого, кроме Мурзика, с собой не взяла. Дочь ни за что бы не пошла домой столь скоро, а оставить её одну во дворе я бы не смогла. Как и Бегемота, на тот момент.
Скрутив коту лапы в немыслимый узел, я донесла его до подъезда, но там узел пришлось распустить, так как мне нужно было достать домофонный ключ. В этот момент Мурзик вырвался и полез мне на плечо так, словно я — дерево. А когда вскарабкался на естественный выступ моего тела, впился в него когтями, словно в хорошую ветку и завопил так, будто эти когти у него вырвали. В окнах начали появляться встревоженные лица соседей. Мне хотелось завопить так же, потому что я, всё-таки, не дерево, а живая плоть. До квартиры мы добрались максимально спешно, я с облегчением сбросила с себя обезумевшего кота, поклявшись больше никогда в жизни не выносить на улицу такого скандалиста.
Вид у меня был, словно я полчаса назад запуталась в мотке колючей проволоки. Исцарапано было всё, даже ноги, только я не поняла — когда и как он успел?... Кот был ещё более жалок. Всклокоченный, шерсть дыбом, рот открыт, глаза огромные, полные ужаса и панической растерянности.
А на следующий день он начал присаживаться не только в лоток, но и вообще куда попало. Только все его приседания были совершенно бесплодны. Мы обнаружили этот факт только к вечеру. Взвесив все "за" и "против", решили утром везти к ветеринару, только клинику выбрали не ту, что в прошлый раз. Может, там и не лучше, но всё же по-другому.
Утром Мурзик уже лежал, стонал, а при моём приближении, начинал громко мяукать. Я завернула его в пелёнку и понесла на остановку общественного транспорта. Кот кричал всю дорогу, но сил на более серьёзное сопротивление у него, слава богу, не было. Иначе, даже не знаю, как бы мы добирались.
В клинике Мурзику поставили катетер и диагноз: острый приступ мочекаменной болезни. Прописали капельницы, капли, таблетки и памперсы. Поскольку детские подгузники не предназначены для котов, то хвост Мурзику девать было некуда. Пришлось вырезать отверстие. Позорище. Мало ребёнка, так надо ещё с котом связаться... Кто ж знал в то время, что это только начало.
Снова мы ездили на капельницы, снова бедный Мурзик таял на глазах.
Осознать предназначение подгузников он был не в силах. Ковылял в лоток, присаживался, и с чувством удовлетворения начинал закапывать то, что получилось. А в процессе копки обнаруживалось, что результатов его труда в лотке нет. Кот замирал, расширив свои, и без того недоумевающие, глаза, потом медленно смотрел по сторонам, обнюхивал место своего недавнего присутствия и, подумав, садился снова. Но лоток магическим образом поглощал всё. Такой стресс вытеснил из памяти кота добрую половину неприятных воспоминаний прошлого.
Катетер сняли на третий день, на пятый — курс препаратов предложили продлить, но я, наученная горьким опытом, отказалась.
— Так ведь ему не лучше! — запротестовала врач.
— Не переживайте, полегчает, — ответила я, и мы уехали домой.
Ему и правда полегчало на четвёртый день спокойной жизни. Он снова узнавал свой лоток, радовался собственной продуктивности в нём, глядел на всех преданными глазами, преисполненными любви и немого вопроса, и бодал наши кружки. Жизнь наладилась.
Дарик
Пообщавшись с Бегемотом на улице, дочь и дома стала проявлять к нему недюжинный интерес. Мама ругала её беспрестанно: не лезь, не трогай кота, он больной... Но теперь эти увещевания не работали.
Бегемот смиренно терпел Юлины притязания, а когда терпение его заканчивалось, просто уходил туда, где девочка его не достанет. Например, на спинку дивана, на котором лежала мама. Надёжный фаервол. Не пробиваемый. Юля пробовала проявить небывалую ласку по отношению к пожилой родственнице: лезла к ней на диван, обнимала, мурчала, прям как Мурзик, лепетала что-то умиротворяющее и нежное... А сама так ручкой — шасть — бабушке за плечо... Но мама моя не лыком шита — нежную хитрость внучки раскусила на раз. И хоть умилению не было предела, но подобные попытки помацать Чёрного она пресекла сразу.
Лето было в разгаре, когда, однажды, мы возвращались откуда-то втроём. Подходя к крыльцу, мы встретились с парнем из соседнего подъезда, который гулял со своей овчаркой. В целом, к овчарке претензий нет — не самая воспитанная, но довольно сообразительная псина. В отличии от хозяина.
Если, например, я иду с котом на руках, овчар пытается понюхать — что там такое живое и шипит? Логичный интерес от животного. Я, естественно, сторонюсь, пропуская парня. Но у него логика, как у его собаки. Он распускает поводок, с абсолютно тупым выражением лица наблюдая, как его пёс уже буквально лезет мне в руки.
— Вы шли куда-то? — "дружелюбно" интересуюсь я.
— Он не укусит, — разродился однажды ответом молодой человек, но чаще всего он молчал, отвесив нижнюю губу. На юриста мальчик выучился. Да, диплом...
А понять тупой башкой, что коту некомфортно, и он рвёт меня когтями, может вырваться, убежать... Конечно, ему насрать. Это же мой кот — мои проблемы. Сама не удержала, могла бы когти-то и обрезать, чё как из пещеры, на шлейке надо водить... Конечно, все же знают, что надо делать МНЕ. Да. Тогда как от человека ничего не требуется. Просто пройди мимо, ублюдок. Иди, куда шёл, не отвлекайся. Пожалуйста. Но нет...
В этот раз овчар сунулся между маминой ногой и её костылём, желая понюхать что-то в траве на газоне. Его хозяин распустил поводок, расстелив его под ногами ребёнка и меня. То есть, рванись собака — поводок натянется, роняя нас, проходящих между хозяином и его псом. Что, собственно, и случилось.
В траве спал маленький собачонок, рыжий, с острой мордочкой. Мать, оступившись костылём из-за овчара, едва не наступила на спящего, свернувшегося клубочком. Она чудом удержала равновесие, а рыжий проснулся, упёрся носом в нависшую над ним собачью морду, и рванул с места, завизжав с перепугу. Овчар рефлекторно рванул за ним. Поводок натянулся, и тупое двуногое на том конце едва не налетело на женщину с костылями и молодую мать — меня — успевшую не только схватить ребёнка на руки, но и вытолкнуть поводок из-под наших ног, и повернуться к матери полубоком, закрывая её от собаки и проносящегося мимо парня. Что сказать, я всегда отличалась быстротой реакции и хорошей физической формой.
Пёсик, тот, который маленький, забился к двери подъезда и визжал как потерпевший, хотя овчарка до него даже не дотянулась. Парень уже увлёк свою собаку за собой, изображая полную беспечность натянутой до ушей улыбкой. Надо ли говорить, что визжащего пёселя мы забрали домой?
Соседи заявили, что рыжая собачка живёт у подъезда уже три дня. Активисты выгоняли его пинками и камнями, а одна добрая женщина кормила, и пёс, видимо, решил, что лучше быть битым, но накормленным, чем идти, неизвестно куда, а потому оставался в траве, на свой страх и риск. Мы позвали его с собой, открыв дверь, и он смело вошёл в подъезд.
Когда я открыла дверь квартиры, я успела увидеть Мурзика. Его вопросительные глаза... Которые, вместе со всем остальным, и шерстью, вставшей дыбом, скрылись в комнате. Чёрный изобразил верблюда, выгнув спину, его шерсть тоже поднялась, но он лишь попятился, вращая жёлтыми глазами. Пёсик, который как-то сразу стал Дариком, тоже попятился, прижав, поджатую по самые лопатки, попу к стене. Тощий и маленький, он уменьшился ещё в два раза, стал круглым как теннисный мяч с собачьей мордой, и начал крупно трястись. Бегемот вдруг громко заорал. Медленно наращивая звук, он выводил заунывный вой, используя какие-то особые утробные басистые звуки. Мы заслушались. При этом он продолжал медленно отступать вглубь кухни, а добравшись до окна, запрыгнул на подоконник и успокоился. Осторожно лёг, чуть прищурив свои презрительные глазищи, и стал наблюдать со своего поста за происходящим. Мурзик не показывался. Дарик глядел на нас испуганными собачьими глазами, а Юля обнимала пса за шею и что-то умиротворяющее лепетала ему в ухо.
Пёс был маленьким, ниже колена, и по росту прекрасно подходил Юле. Когда он сидел, она обнимала его, чуть склонившись к собаке. А когда шёл, она наваливалась на его спину головой и шагала рядом. Но это потом. А пока он вжался в угол в коридоре, жадно пил воду, и ел даже чёрный хлеб, поминутно оглядываясь на Бегемота. Кот лежал на безопасном расстоянии, делая вид, что спит. Но веки его приоткрыаались на каждый шорох, казалось, он глаз не сводит с нового питомца.
Спустя пару часов мы, наконец, отвлеклись от нашего гостя и вспомнили про Мурзика.
Позвали — не идёт. Пошли искать — нет его. И тут обнаружилось страшное: кот, увидев собаку, потерял голову и бросился бежать. Он пробежал через всю комнату, лоджию, и вылетел во двор, в открытое окно. Тормоза не сработали.
Это подтвердили дети, видевшие, как бело-полосатый кот выпрыгнул из окна третьего этажа и убежал в кусты. Там я его и нашла.
Перепуганный, взъерошенный, он сидел в кустах и плакал.
Господи, сколько нежности поднялось в моей душе к этому крохе!... Я взяла малыша на руки, он вцепился в моё плечо лапами, прижавшись всем телом, уткнув морду мне в шею... Его драгоценные когти воткнулись, казалось, сквозь ключицу, в область сердца и бронхов...
Вообще, его когти — это что-то ненормальное. То ли он не научился их втягивать, то ли они от природы у него длиннее, чем положено, но Мурзик всегда везде зацеплялся своими когтями. Он мог застрять на диване, шторе, в чьей-то шкуре, например, моей... Мог схватить когтями игрушку, а потом не знал, как от неё избавиться: бешенно скакал, тряся лапами. И мой многострадальный торс хорошо изучил силу и радиус этих крючьев.
Часа полтора я носила Мурзика по дому на руках, как младенца. Он глядел испуганно, но с любопытством, свешивая голову с моей руки или плеча. Дарик поглядывал на кота робко, и сразу отводил испуганные глаза, жался в угол. Юля сидела с ним в углу, гладила. Пёс клал голову ей на колени, и даже умудрялся задремать, если мы не проходили мимо.
Скоро Мурзик решился слезть с меня, и переместился к Бегемоту на подоконник. Они обнюхались, так, словно обсудили между собой хозяйскую прихоть на заведение собаки. Потом они лежали в одинаковых позах, морда к морде, заняв всю свободную площадь у окна: на животе, подвернув передние лапы, подняв головы, и наблюдая за гостем. Юля никак не могла отойти от пёсика. Стоило ей встать, как он начинал суетиться, заглядывал ей в лицо, трусил за ней в комнату, но отойти от своего угла боялся и бежал обратно. Метался, скулил, звал её. Девочка вощвращалась и снова сидела с ним, гладя и лопоча что-то. Ей было, на тот момент, чуть больше полутора лет. Выглядели они очень умилительно. Её забота об испуганном животном трогала сердце. До вечера она водилась с псом, а коты лежали и наблюдали за ними.
Позже, Бегемот переместился к плошке, в ожидании ужина, а Мурзик — в коридор, поближе к пугающему объекту. Кушать он не пошёл. Юля отправилась спать, и Дарик остался один в своём углу. Он глядел на Мурзика, Мурзик глядел на него, и час за часом, в глазах кота испуг сменялся любопытством и, конечно, неизменным вопросом, а в глазах собаки к испугу всё больше примешивалось смирение. Кот подползал незаметно, каждые несколько минут "устраиваясь поудобнее". К часу ночи он уже лежал перед собакой, глаза которой вылезали из орбит от сумасшедшего количества переживаний. К двум часам, Мурзик добрался до своего нового подопечного и вылизывал его морду и голову, от чего несчастный пёс готов был выпрыгнуть из шкуры, лишь бы спасти, хотя бы, свою собачью душу. А утром я застала их мирно спящими, свернувшимися в один цветной клубок. Кошачья голова лежала на собачьем боку, а собачья морда пряталась под кошачьим пузом.
Однако на этом моменте идиллия закончилась, так как Мурзик, попытавшись сходить утром в туалет, не проявил должной продуктивности. Перед моими глазами сразу встала картина с памперсами и капельницами, сердце ухнуло в трусы, и я, схватив кота в охапку, поехала с ним в цирк. Там по утрам принимал доктор Айболит, Соболев Валерий Алексеевич. Кто-то его ругал, кто-то хвалил, но все сходились во мнении, что лишних манипуляций этот человек не проводит. Всё самое необходимое и действенное.
На приём мы успели. Нас принял Валерий и его сын Александр. Коту ввели катетер, вылили из него всё лишнее, катетер тут же вынули, обкололи необходимыми уколами и послали домой с богом: запрёт снова — придёте, и не кормите рыбой. Ни в каком виде. И заварите траву, Марену красильную, давайте из шприца. И с Вас сто рублей. По сравнениюс теми тысячами, что я отдавала прежде, это был — шок.
Траву купила, заварила, дала. Кот полчаса прятался от меня по всем углам, с его морды свисала борода красной пены, а в глазах было столько вопросов, что я испытывала неловкость. Но надо отметить, что ни памперсы, ни капельницы, ни даже повторный визит, действительно не понадобились. Мурзик очухался в этот же день, и приступил к своим любимым обязанностям — ухаживанию за новым питомцем.
Он сопровождал Дарика по квартире, с отвращением наблюдал за тем, как тот поглощает пищу, вылизывал его, мял его бока лапками, и спал с ним, можно сказать, в обнимку. Бегемот и так обладал презрительно-брезгливым взором, а теперь вся его фигура выражала неприятие к этим двоим. Зато маленькая Юля была просто счастлива. Она целыми днями готова была возиться с мохнатыми друзьями: наглаживала, расчёсывала, кормила пресными печенюшками и носила им свои игрушки. Дарик был увлечён Юлей, а Мурзик Дариком. Юля же просто восторгалась обоими и прекрасно проводила время.
И всё бы хорошо... Один нюанс: миролюбивый новый питомец был нежной и простодушной собакой, прекрасным компаньоном в семье, но имея за плечами треть своей собачьей жизни, он уже был приучен к самовыгулу. Пёс сбегал на каждой прогулке, выскакивал в двери, протиснувшись между ног входящего или выходящего человека, не реагировал на зов при своих побегах. В конце концов, нам пришлось смириться с его свободолюбивостью. По утрам, Бегемот и Дарик сидели у дверей, сохраняя между собой пионерское расстояние. Пёс поглядывал на чёрного кота с осторожностью, а кот на него — с неприязнью. Они вместе спускались по подъезду. Если Дар, в порыве эмоций, толкал кота, или, не дай бог, наступал на него, Бегемот топорщил шерсть и отвешивал собаке оплеуху. Раз даже застрял когтями в густой шерсти собачьей ляжки. Неловко получилось. Хотел с достоинством поставить пса на место, а в итоге позорно проволокся за ним два лестничных пролёта, с выражением испуга и уныния. С тех пор он махал когтями осторожнее.
Выйдя на улицу, они расходились в разные стороны, дескать, совершенно незнакомы. А вечером сидели в кустах — кот справа от крыльца, собака — слева — ожидая, когда кто-то из нас — я или мама — выйдет и позовёт. Наверх пёс всегда прибегал первым, тогда как Чёрный обязательно ластился об ноги, обнюхивал по пути каждую дверь, каждый угол. Иногда терпения не хватало дождаться, и его хватали на руки и несли в квартиру.
Юля по-прежнему тискала Бегемота при каждом удобном случае, а мама, всё больше теряя авторитет, бесплодно ругала девочку за это. Сам кот со временем стал более лояльным: давался погладить, ласкался сам, а в особо хорошем настроении мог даже поластиться о собаку.
Правда, не раз бывало: потеревшись мордой о собачью шерсть, он вдруг принюхивался, замирал на мгновение, и поднимал неудомённо презрительный взгляд на Дарикову морду. Словно спрашивал: ты чё, не моешься, что ли?
Или: Это я об тебя сейчас тёрся?
Как будто в порыве его нежности был безапеляционно виноват пёс, который, в свою очередь, делал испуганные глаза и, подвернув зад, пятясь, отходил в сторонку.
До глубокой осени Дар сопровождал меня на работу. В кафешке он сидел у порога, умильно заглядывая в глаза посетителям. Частенько люди брали для него бутерброды, пирожки или крылышки-гриль. Наевшись от пуза, пёс бежал по своим собачьим делам, а вечером ждал меня у дома. Однажды он не пришёл.
Я понимала, что искать бесполезно, но чуть не каждый час выскакивала из подъезда проверить — не пришёл ли. Обошла все места, все кусты, где видела его хотя бы раз. Но Дарика не было.
Потом мне сказали, сначала жена брата, а потом соседка, что его видели в пяти кварталах от нас. Якобы его выгуливает какая-то молодая девушка по три раза в день, на цепочке и добротной шлейке. Я не поверила сначала.
А потом подумала: если девушка не обременена детьми и кошками, то, кто её знает... Может, при хорошем присмотре этот пёс и может быть примерным питомцем, ходить на поводке. Это я ничего не успеваю, а мама не может по здоровью. А у той девушки, может быть, лучше получается.
Я до сих пор хочу верить, что Дарика приютила хорошая хозяйка. Лучше, чем я. *